Стыренные креативы и байки, избранное, не вошедшее в Гламур-2

Его жена – дочь майора ВВС.

pesen_net
October 25th, 8:22
Ездил к Иванову. Болтали о мужской манере ведения хозяйства. Я считаю, она безупречна. Женщины убирают хаотично. Вдруг вскакивают, нелепо машут шваброй. Мужчина действует рационально и продуманно.
Например, Иванову с утра стеклопакеты ставили, намусорили. Он взялся подмести, пока жена на работе. Иванов представил, как его Лена вернётся и грохнется в обморок, так всё будет сиять. И конечно, поймёт, на ком дом держится. Он согрел чаю, внимательно всё спланировал. Первым делом, следовало спрятать кота. Коты – источники беспорядка и мусорные параноики. В каждой куче им мерещится мышь.

Дальше были крики, визг. Всё как положено при ловле котов. Коты не переносят, чтоб их хватал огромный дядька. Может, они избегают встречать октябрь на балконе. А может, никто их не ловил, чтобы просто пожелать счастья. Обычно тычут мордой в преступления.
Если вы тоже считаете, что ловля котов не связана с уборкой, - значит вы женщина. Я Иванова поддерживаю. Он сломал стул и пролил кровь, но победил. Накрыл животное одеялом и вынес.

Потом достал пылесос. Он у Иванова прекрасный. На полной мощности отдирает паркет, или даже асфальт. Иванов проверил исправность на пиджаке. Засосал из кармана мелочь, разобрал пылесос, выгреб мелочь, увидел, что фильтр не идеален. Побежал в магазин за новым. Купил шоколад, помидоров, копчёную курицу. Фильтров не было. Вернулся, допил чай, вспомнил про кота. Пошёл спросить как жизнь. Но животное сбежало. Ушло бродить по балконам, всё в слезах.
Кота зовут Юрий, и звать его бесполезно. Когда кричишь «Юра! Юра!», отзывается кто попало. Розыск котов выливается в утомительную перебранку. Иванов осмотрел окрестности, молча. Настроение ухудшилось.

Теперь о соседях Иванова. Милые латышские пенсионеры. У них везде вазочки, салфетки, на балконе кожаные кресла. Вечерами они пьют чай, глядя на закат. Зачем нужно гадить им в кресла на прощание – никто не знает. Кот так поступает всякий раз, когда уходит навсегда. Каждые полгода. Какие-то детские травмы испортили ему психику. Иванов не может объяснить. Когда он повстречал кота, оба были уже не дети. Теперь кот Юра известен как первое в Латвии животное - русский националист.

Опасно перегнувшись через перила, Иванов заглянул к соседям. В креслах лежали предпосылки к этническому конфликту. Автора нигде не было.
Иванов взял мыло, тряпку, пошёл к соседям. Никто не открыл.
Иванов пацифист и миротворец, но не такой, чтоб прыгать по балконам. Он стал бороться за мир четырёхметровой удочкой. Привязывал к леске удавку, скотч, чехол от мобильника. Ничто не помогло. Пришлось смахнуть улики на пол, докатить до щели в полу, куда всё и провалилось, с глаз долой.

Вечерело. Пошёл дождь. Мастера по стеклопакетам поставили отлив чудесным образом. Дождь стал затекать Иванову в чай, который внутри квартиры. Иванов опять побежал в магазин, за герметиком. Пока бегал, дождь по потолку проложил ручеёк в комнату. Телевизор пыхнул адским дымом и погасил свет. Закат мира приближался.

Иванов зажёг свечи и сказал:
- А идите вы в Крыжопль, со своим порядком.
И сел писать стихи. В его потрясающих по накалу ямбах блистали такие красивые рифмы, как «не в дугу – курагу», «в жопу – антилопу» и «изнемог – больше не мог».
Вернулась жена, Лена. В квартире темно, грязь болотная, стул сломан, с потолка течёт. Телевизор воняет как вулкан, кот сбежал. На комоде горят свечи, Иванов пишет стихи.

Если вам понадобится однажды повернуть вспять коней апокалипсиса, возьмите дочь майора ВВС, намусорьте ей в гостиной и залейте сверху водой. Вы удивитесь, насколько близсидящие мужчины лучше женщин готовят, стирают и моют пол. А если запрячь в телегу, как быстро бегут.

Известный психотерапевт Хеллингер советовал не копить раздражение. Претензии, по Хеллингеру, говорятся мягко, обосновано. Нужно подчеркнуть важность каждого пункта. Лена так и поступила. Она взяла твёрдую на вид сковороду и мягко спросила, в каком возрасте Иванову хотелось бы умереть. И подчеркнула важность вопроса, сделав несколько шагов в сторону предполагаемой жертвы.
В следующие полчаса Иванов устранил течь, вкрутил пробки, выгреб мусор, вытер пол и принёс с улицы кота. Чужого, но кому это интересно, когда речь идёт о любви к жене. Потом они вместе жарили сырники и многозначительно друг другу улыбались.

Я вернулся от Иванова вдохновлённый. Собрал и вынес на помойку шесть мешков мусора. И ещё две печатных машинки, Ятрань и Москва. И некому было меня похвалить сырниками. Позвонил Дашке, она ответила «Привет, Ленка». И сказала, что смотрит психологический сериал, потом перезвонит. Ни черта не разбирается в мужчинах.

Цитировать стихи Иванова здесь не стану. Слишком много в них интимных подробностей о жизни мужчин и пылесосов.

Слава Сэ.
http://pesen-net.livejournal.com/55154.html#cutid1

Красные фонари

Собрание коллектива долго не начиналось. Суетливые сотрудники ёрзали на стульях в попытках пристроить нетерпеливые задницы поудобнее. На задних рядах вели светскую беседу.
- Так с порога и заявил – я, мол, твой новый папа, покажи дневник. А парню уже четырнадцатый год, прикинь. Ну он ему и отвечает – «а слез бы ты с хуя, новый папа, а то выглядишь глупо».
- Да иди ты!
- Вся квартира слышала!
- Да иди ты!

На сцене актового зала стоял стол, по торжественному случаю украшенный чистой скатертью. За столом сидела Антонина Петровна Совочек, известная городская стерва, схоронившая двух мужей. Присутствовать в президиуме ей было положено по службе. Никто толком не знал, что у неё за должность – не то профорг, не то председатель месткома – но по службе ей только на сцену. Ждали директора.

Дмитрий Анатольевич вошёл в зал шагом гусарского полковника. Коллектив встретил директора одобрительным гулом. Ни на кого не глядя, тот прошёл к сцене, и не торопясь поднялся. Замер, не садясь, у стола. Антонина Петровна уставилась на него с производственно-сексуальным обожанием.

- Все в сборе? – директор оглядел зал. В дверях появилась бухгалтер, - Элеонора Рузвельтовна, вы почему заставляете коллектив ждать? Садитесь быстрее, вопрос на повестке дня серьёзный.
Элеонора Рузвельтовна, слегка пригнувшись, мелко задробила по паркету каблуками в сторону ближайшего свободного стула.
- Теперь вроде все, - Дмитрий Анатольевич с одобрением оглядел притихший зал и сел сам, - ну что же, начнём. Антонина Петровна, огласите тему собрания!
- Тема собра... – тут её голос дал сиплого гудка, - тема собрания – «Кризис и пути выхода из него». Слово имеет Генеральный директор нашего предприятия Дмитрий Анатольевич Дудин.
Видно было, что она волновалась.
Директор прокашлялся:
- Кхм…Так вот, на дворе кризис, это ни для кого не секрет. Заказов мало, сырьё дорожает. Скоро перейдём на ручной привод, - тут директор сделал характерный жест рукоблудия, но конкретизировать для большого понимания сотрудниками не мог, так как нижняя часть его туловища была прикрыта столом. Впрочем, все поняли.
- Так вот. У кого какие мысли будут? Городок у нас небольшой, и предприятие фактически градообразующее. И коль скоро мы тут с вами, дорогие товарищи, сосём экономический х@й, то по факту весь город сосёт. Детишки в сквериках, молодые мамаши, милиционеры на постах, сторожа в школах – все сосут. А разве это хорошо? А? – Дмитрий Анатольевич укоризненно посмотрел на собравшихся, - разве это по-людски? Нужно искать пути выхода. Вот вы, Шешуков, что думаете?

Шешуков, невзрачный тип неопределённого возраста, медленно поднялся.
- Я, как начальник склада, предлагаю гофротару не утилизировать, а пускать на вторичный цикл! – он нервно оглянулся через плечо.
-Хм… Гофротара. – директор пожевал губами, - мысль, конечно, но вопроса не решит. При себестоимости гофры в шесть рублей за коробку, мы оптимизируем только на ящик водки. А надо на заработную плату. Ещё какие мысли?
Мыслей больше не было. Повисла небольшая пауза.
- Я тут посоветовался с товарищами из области, - медленно начал Дмитрий Анатольевич, - и появились кое-какие мыслишки. Тем более что мы должны пользоваться историческим опытом в таких ситуациях. А что он нам подсказывает, а?
Ответа не было.
- А подсказывает он нам, что древний товарищ Калигула во время кризиса открыл публичный дом!
Директор торжествующе оглядел зал. В зале повисла тишина.
- А что, - продолжал он, - организуем дочернее предприятие, назовём как-нибудь красиво…э-э-э… «Красные фонари», допустим. Переведём штат на дочку, а лучше совмещение оформим. И за дело! И трудиться!
По залу пошол шёпот, переходящий в гул. Неожиданно подскочила бухгалтер:
- Я в этом участвовать не буду! Это же позор!
Собравшиеся неодобрительно усилили звук.
Дмитрий Анатольевич поднял руку, призывая к тишине.
- Тихо граждане, тихо. Чего взъерепенились? Как зарплату, так подавай, а как жопой лишний раз вильнуть, так вой подымаете? Стыдно должно быть! Да, стыдно! Особенно вам, Элеонора Рузвельтовна! Вон у вас пердак какой. Небось, по стульям в бухгалтерии двойная амортизация? Кстати, давно хотел спросить, какой мудак назвал вашего отца Рузвельтом? Это ведь псевдоним американского актёра, причём порноактёра, кажется. Ответьте коллективу!
- Э.. папа родился… ялтинская конференция, - промямлила та.
- Ялтинская? Хм, Ялту одобряю. Море, девки, красота…Но Рузвельт тут причём? Впрочем, оставим это. Вам, Элеонора Рузвельтовна, как работнику финансового участка, должно быть больше других понятна ситуация. Вы должны п@здой на баррикады кинуться, как Матросов.
- На амбразуру, - тихо поправила Антонина Петровна.
- Да! Вот мне тут правильно подсказывает товарищ Совочек, и амбразурой! Вон какая амбразура – таких лифчиков не шьют. Всё! – директор хлопнул ладонью по столу, - решено! Антонина Петровна, отметьте в протоколе – на коллективном собрании решено учредить ООО «Красные фонари». А то мы так никогда решение не примем.
Дмитрий Анатольевич достал платок и вытер шею.

-Главное решили. Теперь частности. Кто мне ответит, что необходимо на любом современном предприятии? М? Вот вы, Шешуков?
Шешуков поднялся и молча уставился на ножку стола президиума.
- Садитесь, - махнул рукой директор, - толку от вас. Ре-кла-ма! Нужна хорошая реклама. Мощный пиар-ход. Думаю, нам нужна стенгазета. Какие будут соображения?
В зале начали переговариваться и выкрикивать с места.
- Катька Мишина из упаковочного стихи пишет!
- Да какие это стихи! Сопли какие-то.
- Ну что же, - задумчиво протянул директор, - сопли весьма неплохой лубрикант. Мишина, встаньте!
Девушка поднялась и почему-то покраснела. Директор удовлетворённо крякнул.
- Есть, значит, у нас кадры, есть. Чувствую, Катерина, быть тебе в передовиках. Задача понятна?
Катя кивнула и села на место, спрятавшись за спины.
-А для брутальной составляющей, - обратился директор к крикуну, - ты, Матюшин, напишешь стихотворение, как еб@л токарный станок. Прямо в шпиндель. Срок – неделя.
Матюшин подскочил:
- Не буду! Токарный станок – мужик! Не буду.
- Хм… действительно мужик… Мы за свободу нравов, но не за распущенность! Будешь еб@ть электрическую розетку. Но что б натурально было, понял!?
Успокоенный Матюшин сел. Видно было, что он даже горд ответственным поручением.

- На этом тоже решили. Всем пройти медосмотр внепланово! Вопросы есть?
С места угрюмо поднялся Шешуков.
- Э-э… Дмитрий Анатольевич, с бабами понятно. А что мужикам-то делать? А мужиков-то у нас почти половина коллектива.
Директор укоризненно посмотрел на того:
- Вот всегда вы так! Всё о себе, да о себе. А женщин кто будет радовать? А? Вон Антонина Петровна, как мужа схоронила, год неёбаная ходит. А она ведь тоже человек! Более того, он член нашего коллектива! Оформим тебе наряд-заявку, согласно тарификации, и приступай. А ей скидку, по профсоюзной линии. Не чужие всё-таки мы люди. Можем даже взаимозачёт оформить, но это в будущем, когда экономический эффект будет понятен. Садитесь, Шешуков.
Шешуков сел, но как-то одеревенело. Самка богомола Совочек плотоядно смотрела на него.

- Теперь бар-буфет, - продолжал директор, - заведующая столовой здесь? Встаньте, Зоя Марковна. От профильной работы предприятия вы освобождены, будете освобождены и впредь, - тут Зоя Марковна заметно погрустнела, - но вам тоже надо менять работу вверенного вам участка. У нас же инновации! В кисель необходимо добавить полезных витаминов, виагры там, прочих пилюль. Не скупитесь на сметану, и очень вас прошу, не разбавляйте её. Медку завезите, орехов этих самых греческих.
- Грецких, - тихо поправила Антонина Павловна и опять взглянув на Шешукова, облизнулась.
- Да, и грецки, - решительно сказал Дудин, - двадцать первый век на дворе, а у нас в рационе питания нет грецек! Исправить в кратчайший срок! Всё ясно? Садитесь.

В задних рядах опять зашептались. Послышались новые возгласы с мест.
- А с супругами как? С супругами-то как?
- С супругами? – директор ненадолго задумался, - а никак! Дома будете еб@ться в бытовом режиме, а на работе – в рабочем. Чего не ясно-то?
По залу опять прошёл шумок.
- Это что ж, если в рабочее время, то и деньги с них брать?
- А как же? Как же, я вас спрашиваю? – Сергей Анатольевич упёрся в стол руками и привстал с места, - предприятие должно быть эффективным! Куда наши дела покатятся, если мы на работе чёрте о чём думать станем, а не вкалывать одной дружной семьёй? Или хотите зарплату бытовыми оргазмами получать? Подымите руки, кто хочет.

Ни одной руки не поднялось.

- То-то, - директор благодушно откинулся на стуле, - если вопросов больше нет, собрание прошу считать завершённым. Антонина Петровна, занесите в протокол. И это, фонари красные везде развесьте сегодня же. Лица сделайте веселей, а то вы как в последний путь, честное слово. За работу товарищи, за работу!

***
Войдя в свой кабинет, директор присел на диванчик, ослабив узел галстука.
- Умотает меня этот пролетариат.
Посидев немного, встал, вытащил из бара бутылку коньяка. Налил рюмку, аккуратно выпил. Поставил бутылку с посудой на место и подошёл к своему рабочему столу.
Не садясь, снял трубку телефона и набрал номер.
- Алё? Степан Степанович? Здравствуйте, драгоценный. Дудин беспокоит. Да, да, нормально дела… да, дочка в институт уже...а у вас? что? ох! И что же? М-да…О времена, о нравы. Я чего звоню, Степан Степанович… тут дело такое, предприятие решили реорганизовать… да-да… инновационным сделать. Да, спасибо за поздравления, спасибо. Что? Да так, долго объяснять, по светотехнике в основном… «Красные фонари» называться будем…Скажите, мы под госпрограмму попасть можем? Есть ли шанс? Что? Нанотехнологии? Конечно присутствуют. Отдельные кабинеты, видео, журнальчики... Что ж мы, не понимаем разве? Всё как положено, да-да. Какой вам смысл? Ну Степан Степанович, вы же меня знаете… да-да, двадцать. Что? Уже не актуально? Сколько же тогда? Ого! Степан Степанович, дорогой, без ножа режете. Мне ж ещё здесь всё оформлять. Давайте не вам, не нам – двадцать пять? Договорились? Отлично! Передайте Людмиле Павловне мой горячий привет. А сына вашего пора с моей дочерью познакомить, как думаете? А? Аха-ха-ха…



© геша

Вся правда обо мне

Имеет место некая предопределённость в судьбе рождённых с фамилией Перельман.
Пусть отменили черту оседлости, отгремел холокост, обрезание вошло в моду, пусть. Всё равно презумпция невиновности работает весьма условно в отношении хоть и рождённых в СССР, но весьма перельманов.
Да, изменились формации, верхи могут, низы по-прежнему не хотят. С юных лет прививается космополитизм, глобализация рулит – а всё едино любой пограничник, взглянув в глаза такому вот перельману, суетливо ищет пятую графу.
Перельман не парит над миром орлом, а неспешно тащит по миру воз тяжёлой обиды, путаясь в постромках недоверия со стороны. Оттого глаза перельмана генетически обусловлены и грустны, ум цепок, а чресла готовы к борьбе.
Если кратко, то перельман всегда останется Перельманом, разве что звать его Гришей. Пропорция Григория в Перельмане неизменна, как число пи, а жизнь сплошная последовательность Фибоначчи: из Арзамаса-16 ведёт на Сион. Путь кривоват, но гора-то святая…
1.
Профессорская дщерь, юная Циля Перельман, вела себя очень по-женски. Едва ощутив в себе биение новой жизни, она сначала обрадовалась, потом разревелась. Всхлипывая, скушала целый батон, долго пила кипяток, нервно жевала салфетку. А вечером призналась во всём своей маме, так, мол, и так, дело молодое, отец физик, но вот бес попутал, в лирику занесло, простите-благословите. Роза Моисеевна сначала надавала по щам, затем довела инфу до супруга. Блудливого гоя отловили, прижали к стене, и настойчиво поженили. На свадьбе было шумно и весело, пели «Солнышко лесное», жарили «семь сорок», молодым отдали светлую комнату с видом на Неву. Циля много лежала на спине задрав ноги, томно глядя в лепной потолок, и ощущая где-то там, внизу, двойное биение жизни. А затем стала нервной, жрать майонез, пошла диким волосом. Муж устал путаться в поросли и долгах, начал пить, а однажды вечером не вернулся. Циля задохнулась от такого предательства и немедленно родила. В ночь, когда свинцовые невские воды вышли из берегов, угрожая подтопить исторический центр и клинику Отто. Тяжёлая и мучительная была эта ночь. Новорожденный глянул на мать туго и мрачно, не захотел кричать, а только зевнул. Нехорошо так зевнул, лениво и с хрустом. «Унесите его, спеленайте!». Его спеленали и унесли. «Ну, как там наш Давидик?» — ласково просюсюкала Роза Моисеевна поутру. «Никаких давидиков, мать, — обрезала повзрослевшая за ночь Циля, — Это чистый Григорий». Возмущённая бабка пыталась протестовать, но внимательно осмотрев малыша — согласилась.
Для недоноска мальчик был странно развит. Невзрачное тельце, казалось, унаследовало материнскую стать — весь он был космат, начиная с огромной, душераздирающей головы, и кончая сморщенной жопкой. Хвоста не было, слава богу, если глядеть тупо в зад, а вот спереди…Гордое «мужик будет» в его случае не канало. Он сразу родился таковым: не чудовищный взрослый член рос из него, а сам он, казалось, целиком выполз из этого члена. С брезгливым восторгом осматривая внука, Роза Моисеевна хмыкнула в сторону бледной дочери: «Хоть ты и бл@дь, но…Где-то я тебя понимаю». «В смысле?!» « В смысле папашки его, ты меня-то дурой не считай, видно, что пошёл в корень. А корень явно не наш…». В этом месте бабка слегка затуманилась, но вскоре опять ожила, пошла гулить и клекотать, вся в восторгах. Циля выдохнула. Гриша шумно сопел, да посматривал гадом.
2.
То, что Гриша действительно гад, выяснилось не сразу. Мальчик молча рос, и ничем таким особенно не выделялся из прочих мальчиков, разве что в год полинял, ну и жрал много. Быстро сел, а вот ходить совсем не хотел, больше ползал. Какое-то нездоровье сквозило в этих упражнениях. Ползёт, бывало, ползёт, упрётся головой в ножку стола или стену, а всё сучит лапками, извивается. И пока не оттащишь – бурит головой кирпичную кладку, чего-то рычит весь в слюнях и соплях, не сдаётся.
Молчун был. Хоть в разведку. Всё молча, даже онанизм, которым активно страдал по три раза на дню. Только глаза закатит порой, раскрасневшись, но так же быстро отойдёт, и опять дитё- дитём, чистый ангел.
Игрушек не любил. Зайцем плюшевым помыкал, каталку коня расчетливо изувечил, на колёсики разобрав, погремушек смертельно боялся. Не нравился Грине шум. Особенно тот, что на скрипке. Так что музыка в доме затихла. Дед порой вздыхал по Хейфецу, но уж лучше страдать в тишине, чем терпеть лязг зубов и животный хохот в ночи…
Надолго разбирало мальчонку от классики.
Впрочем, оказался смышлён и смекалист. Прояснилось это совершенно нежданно, когда однажды вечером, выволоченный из любимой кладовки ( да, имели место такие в старых петербургских квартирах, полутёмные оазисы неразберихи и россыпи замшелых чудес), наскоро отмытый, причёсанный, собранный в кучу, и воткнутый в маловастенький стульчик, — он угрюмо сопел и зевал по привычке, немигающее глядя на суету вокруг дымящейся снеди. Семейный ужин был неизменной традицией, полем для вдумчивых монологов, дискуссий, а порою и баталий. Зависело от настроения патриарха. Соломон Яковлевич порою набирался «Кеглевича» выше крыши, отчего трапеза превращалась в сущий ад, славянский такой, что далёк от шеола. Вот и нынче старик был не в духе. Пропустив обязательных две, он махнул третью, а после шестой вдруг пришёл в исступленье:
-- Вот за что, мне скажите, за что?!
Выпущенный наугад протуберанц возымел. Роза Моисеевна тяжко вздохнула, Циля съёжилась, и только Гриня спокойно ковырял вилкой форшмак, пуская порою безучастные слюни. Именно это эпическое спокойствие вызвало новый выплеск неконтролируемой агрессии:
-- Будь проклята ночь, когда я, идиот…!
Далее следовала возвышенная, в лучших ветхозаветных традициях продуманная телега, в которую скорбной кучей было свалено вовремя не затворённое чрево, гонения, скорбь, теория струн и банальное хамство. Всё сводилось, если вкратце, к недоумению, как в приличной семье уродилось «такое».
-- Да и бог с ним, скотиной, что не ходит, пусть ползает, чёрт такой, но ведь он даже не говорит! Я, профессор, лауреат, член…ээээ…да! И он — тоже член, член достойной семьи, а он разве член, спрошу я вас, а кого мне спросить, извините, по поводу членов?!
Роза Моисеевна попробовала было ввернуть, что члены и молчаливые хороши, лишь бы работали, для чего она, собственно, и готовит…
-- Молчи, жена! – голос сорвался на фальцет, потом каратнул, и разлился над столом убийственной плазмой:
-- Он же только дрочит сутками, и молча жрёт. Ползает, дрочит, и жрёт. Как животное. Нет. Как земноводное, как рептилия, как удав…
-- Боа-констриктор, — твёрдо уточнил вдруг доселе убогий.
В нависшей тишине, купаясь в свете восторженных глаз, он с поистине актёрской равнодушной ленцой потянулся к сковороде:
-- Это — рыба?
-- Корюшка, — мелко кивнула помертвевшая в радости мать.
-- Корюшка? Нах@й!
Это были последние слова, услышанные от Григория в тот насыщенный вечер. Затем он совершенно свободно вылез из-за стола, и ушёл в свой любимый чулан, прихватив чапельник.
Остальное семейство ещё долго пило валокордин, сосало валидол, и всячески веселилась.
3.
Да, этот ребёнок родился *не таким*, *рос не таким*, и вырос не таким, какими обычно растут дети в семье Перельманов. Смешение кровей, бурных удмуртских с выдержанным, классическим семитизмом, — дало неожиданный результат. Не так удивляет тот факт, что ребёнок самостоятельно научился читать, пусть и вверх ногами. Это понятно: надо же было заниматься чем-то половозрелому с пелёнок мальцу в промежутках между приступами злостного онанизма? Надо. Кладовая оказалась завалена литературой. «Наука и религия», «Химия и жизнь», «Техника молодёжи». Подшивки соседствовали с периодическими изданиями, дедовской диссертацией, справочниками и словарями. Он спонтанно читал и дрочил, ленился ходить, говорить, вообще шевелиться. Не любил яркий свет, общество, звуки. Хотя слышал и многое запоминал.
Например, наблюдая за слаженной работой сантехников, он по-своему разобрался в процессе. Через пару дней в доме случился незапланированный потоп, виною которому послужил невесть как забитый в фановую трубу вантуз. Пока семейство отбивалось от подтопленных снизу соседей, давало в лапу, и суетилось, виновник происшествия тактично удалился. Нашли его, разумеется, в кладовой. По всему было видно, что врождённый прагматизм вполне уживается с романтичностью: не исключая, по всей видимости, грядущего шторма, капитан принарядился. В дедовской шляпе и кокетливой бабкиной курточке с меховой оторочкой, стоя в оцинкованном тазу, он выглядел этаким гондольером. Курточку отобрали, но били недолго. Чувствуя превосходство в уме.
А потом Гришу стали вывозить на дачу, подальше от греха, где он полюбил всем сердцем лес, а особенно разговоры с грибами. Как всегда много читал, наблюдал по ночам движение звёзд и планет, развлекаясь посредством принятой в дар астролябии. Смешно дарить астролябию, не правда ли? Кому как, кому как… На глобус Гриша и смотреть не хотел, так как самостоятельно уяснил для себя планетарную круглость.
К семи годам он знал практически всё, перестал дрочить, стал здоров и пошёл в школу. Неизвестно, что за дурак ознакомил его с гипотезой Пуанкаре, но чем всё кончилось – мы и поныне толком не в курсе…
Григорий Перельман отказывается встречаться с коллегами, друзей у него нет, журналистов он ненавидит. Доказанная головоломка от Пуанкаре принесла в его жизнь столько суеты, что окончательно расстроила нервы. Последняя попытка пишущей братии взять интервью закончилась изрядным конфузом. Выяснилось, что скромный питерский гений в буквальном смысле идиот, не способный связать пары слов. Пойманный и припёртый к стене, он нервично зевал, теребя себя за пипиську, и лишь один вопрос, что-то насчёт города на Неве, президента, и любви к известной всему миру рыбке с огуречным душком, — лишь этот пассаж пробудил в его мутных глазах ответное чувство.
«Корюшка? Нах@й!» Так он рявкнул в лицо опешившим журналистам. И убежал на вокзал. И уехал. В лес. Поп@здеть с родными грибами.
Неизвестно, что нашептал ему боровик, о чём попросили опята, но ходит слух, что сменив фамилию на Маркшейдер, Григорий, в девичестве – Перельман, улетел отмокать в Мёртвом море.

© Григорий Перельман

http://community.livejournal.com/koshkin_l...%D0%9F%D0%A3%22

Что я хочу

Если б меня спросили, что я хочу, я б ответил.
Хочу заболеть пивным диабетом, не смертельным, но хроническим. Пиво вместо инсулина. И не в ампулах и пачках, а в бутылках и ящиках. Чтоб жена сама за ним в магазин с тележкой бегала. Тогда я сразу - не свинья бухая, а больной человек, «масик попей пивка», и вообще, «бедненький» и право имею.

Еще отмотать колесо времени назад на полчаса и пернуть горошком «С бабушкиной грядки» не в лифте, а дома. И забыть навсегда запах духов успевшей заскочить соседки, смешанный c выхлопом ядреного говна, будто кто-то под жимолостью насрал.

Хочу, чтоб соседский мальчик, воспитанный бобрами, перестал строить на площадке штаб-плотину и обгладывать дверные ручки.

Стереть надпись возле мусоропровода «Прокляну за мусор», что дворничка чьей-то кровью на стене написала. Реально страшно.

Очень хочу забыть грустную жопу и целлюлитное лицо, баррикаду лобковых волос и окопы жировых складок, через которые прорывался в пьяном угаре, и налез на такую немытую и замшелую целку, что х@й потом неделю испуганно морщился и неизвестно где в трусах шароёбился.

Хочу, чтоб жена мне объяснила, как можно слушать её маму, существо, которое не ест вилкой, потому что боится проколоть себе рот?

Хочу, чтоб обосранная птицами или котами лобовуха – это без вариантов к деньгам.

Чтоб гаишников их пузато-ядовитую форму носить и на граждане заставили. Чтоб видать птицу по помёту, а пидора по бушлату. А то так-то можно и руку подать или спасти нечаянно, если тонет.

Хочу, чтоб про сына моего на родительском собрании хоть что-то хорошее сказали, дескать, внимательный, старается, успешно занимается авиамоделированием и онанизмом. А не традиционное: «ваш Витюша опять укакался и Леночку Крысюк всю, от бантиков до портфеля, гавном изгваздал». Заеб@лся я перед папой-Крысюком извиняться.

Чтоб родители надевали на своих детишек надувные круги на пляже, а не в маршрутке. Они ж плескаться уже в пути начинают и по привычке в воду писяют. К креслам привязать и кляпы всем, чтоб не верещали, не царапались и не ссались, когда я после вчерашнего на море еду. Пенсионеров заодно спросить, куда они все свой маразм везут так спозаранку?

Фокусы хочу научиться показывать – хуем на гитаре играть или ещё чем-нибудь, неважно. Тут ключевое слово «гитара».

Чтоб к соседям-алкашам на Новый Год не Дед Мороз, а нарядный цирроз печени в светлой обуви пришел. Побурлили, покуроёбили – пора и честь знать.

Хочу зайти к директору и поставить вопрос о зарплате ребром. Хотя тут эффективнее - ребро вопросом.

Чтоб всё по справедливости: неграм – гетто, хачам – зоопарк и табличку «не кормить», жидам – Гитлера, японцам - уши от хуя на суши, пендосам – индейца в президенты, несогласным – просто по еб@лу. А этой старой, глухой, зато п@здливой гниде… Не, бл@ть, тёщу жалко, все-таки мать её. И гуся к Рождеству обещала.

И ещё президенту моей кукурузно-блакитной страны, страны борщей и вечного похмелья, в самодовольный еб@льник в едином порыве соплёй цвета бразильского флага сплоченно харкнуть. А он бы захлебнулся, хоть и не виноват. Это и есть национальная идея.

Хочу уволить застенчивого сотрудника, который краснеет, но не врёт, падла. Как-то неловко, когда сам всю дорогу наоборот.

Хочу больше не путать по пьяни, что заведение «За обе щеки» - это закусочная, а не бордель. Стыдно, ей богу, – догола разделся, а мне пельмени принесли. Официантка-бл@дь в заблуждение ввела: «Есть свежие пельмешки».

Хочу поменять брачные ночи на внебрачные. И моральные ценности на аморальные удовольствия. Расчёт остатками совести в пятнах.

А от совести-рудимента лучше вовсе избавиться. Грызёт и грызёт: «Зачем ты этого мудака спасать полез? Ещё руку потом пожимал».

Хочу, чтоб хоть одна проститутка с меня денег не взяла. Но смотрю на себя в зеркало и понимаю, что это нереально. Разве что, если Красный Крест совместно со всемирным конгрессом бл@дей акцию «Минет из сострадания» проведёт.

Говорят, если сильно чего-то хотеть, обязательно получится. Неутомимо, с энтузиазмом и от чистого сердца хочу не работать. Почему-то не получается.

По-человечески хочу водки. С мороза в тепло зайти, а там графинчик запотевший и закусь без изъёбов, наша закусь: картошечка, жаренная с лучком, селёдочка жирная с лучком опять же, огурчики хрустящие, грузди маринованные, холодчик с горчичкой, капустка, квашеная с яблочком… Да под разговор… И дрова чтоб в печи потрескивали.

А если честно, то хочу я немного: сидеть, как когда-то, с друзьями на крымском берегу и пить портвейн «Алушта». И чтоб шутки, смех и беззаботное завтра… Потому как, если много хочешь и сразу, то получаешь залупу на воротник и частями. А вот этого мне бы не хотелось.

Ах, да! Нахуя я это написал?
Хочу с наступающим Новым Годом всех вас поздравить! Пусть желания воплощаются и ниибёт! Главное, чтоб было с кем пить, где жить и в кого воткнуть. Жгите пропиваючи!




© mobilshark

Гламурные истории вот здесь http://build.su/index.php?act=ST&f=280...ntry59714"

Надо же, даже маты пропускают

Время "П" (шестой рассказ Василия Семеныча)

Из серии «Василий Семеныч и другие. Похабные рассказы». Предыдущие части называются: «Впечатлительный», «Пятьсот веселый», «Пчелы и минометы», «Триппер-дача» и «Сосуд зла».


Василий Семеныч сидел перед телевизором, смотрел новости и сушил усы, по очереди заворачивая каждый из исполинских протуберанцев в вафельное полотенце. В ванной что-то загремело, и послышались ругательства. Через пару минут в комнату вошел мой сосед Ромка.

- Че, разъебай, воюешь? – спросил Семеныч.

- О тазик ваш запнулся, - объяснил Ромка. --И не надоело вам, дядя Василий, из корыта мыться, как чижику? Горячую воду месяц назад отключили, и фиг знает, когда включат обратно. В баню бы сходили, что ли.

- А на х@й? Чайник согрел, шею да лысину протер – и вперед. Ну,и усы еще, само собой.

- А парилка? – настаивал Ромка. –Веничком похлестаться неужели не любите? Вы ж русский человек, северный.

Желтое чело Василия Семеныча омрачилось думой.

- Парилку уважаю, да. Только не то нынче время, чтоб по баням ходить.

- Это почему?

- Почему, почему... Говорю, время не то. Я раньше часто парился. А теперь –все. После случая одного.

- Какого случая, дядя Василий? – спросил я. – Расскажите.

Семеныч молчал, держа на весу матерчатый голубец, в который был закатан его левый ус. Я подумал, что истории на этот раз не будет. Но Василий Семеныч, не отрывая взгляда от депутатов на экране, вдруг заговорил:

- Года полтора назад получили мы новый электровоз, и меня в Москву в командировку отправили на месяц. Типа, опыт перенимать. На станцию Москва Товарная Павелецкая. Депо как депо - вроде нашего, только побольше. И был там в ремонтном цеху мужик один. Неживой.

- Как это неживой, дядя Василий? – мое воображение, ренированное видеофильмами, рисовало зловещие картины.

- А так, Неживой. Николай Афанасич. Хохотун, бл@. Все подъебывал меня. Говор мой передразнивал, как попугай, что окаю сильно. А так-то нормальный, вроде, мужик. И слесарь хороший. Ну, и скорешились мы с ним. Как-то говорю ему: «Скучно мне тут у вас, Коля. Только работа да пьянка, давай хоть в баню сходим, что ли?» Пошли. Я веники прикупил: березовый да пихтовый. В парилку заходим, сели. Так себе пар. Ну, я ковшик-то взял и стал кипяточком на камни плескать». Неживой за уши схватился и съеб@ться хотел. А я ему: «Сидеть!» И давай его по бокам веником п@здошить.

После первого захода вышли в предбанник отдышаться. Смотрю, Николай в сумку полез, за пивом. «А ну,положь на место!»

Ромка, потянувшийся к пачке сигарет, отдернул руку. Василий Семеныч хмыкнул в свежевысушенные усы:

- Да это я не тебе. Это я Неживому сказал. «Пить потом будем. Мы париться пришли или хуи валять?» И еще четыре раза я его в парилку загонял, чуть не пинками. В последний раз он оттудова раком выползал. Сидит потом в предбаннике, белый весь, чистый покойник, и говорит: «Ты, Семеныч, в банном деле больно ярый. Тебе с обычными людьми париться нельзя. Тебе во время «пе» сюда приходить нужно. «А че это за время такое?» - спрашиваю. «Да, - говорит – «пе» от слова «пар». По четвергам, в три часа дня сюда сущие звери приходят. И такой осоавиахим устраивают, что и тебе мало не покажется». «Ну, это мы еще посмотрим», - отвечаю. – «А че днем-то? Рабочее же время». «А вот так. Фанаты. Да ты не боись, если мастер хватится, я твой тыл прикрою». Тыл, бл@...

- Дядя Василий, а что такое «осоавиахим»? – поинтересоваля Ромка.

- Ты, паря, поперед паравозу-то не забегай. Щас узнаешь. Прихожу я, значит, в четверг – рукавицы взял, шапку войлочную. В парилке народу нету никого. Ну, думаю, не подошли еще парщики. И, чтоб лицом в грязь перед столичными-то не ударить, я парную почистил да посушил. Потом выглянул в моечную и говорю: «Готово. Заходите, мужики». Заходят человека три. И смотрят на меня этак насмешливо, по-московски. Щас, думаю, поглядим, кто смеяться будет - и два ковшика подряд - хуяк, хуяк на камни. Жар пошел по верхам, густо. Смотрю: притихли, бошки к коленкам нагнули, дышат. Я посидел чуток, горячо п@здец. Ну, думаю, сварюсь живьем, а фасон выдержу. Зажмурился, да еще ковшик на печурку опорожнил. И давай веником махать. Тут один как заорет: «Да он ебнутый!» - с полка вниз скатился и к двери.На корточках, как гусь. И остальные за ним таким же макаром. Слабаки, думаю. Победа наша. Теперь можно не выебываться и париться спокойно.

Выхожу потом в моечную, водой холодной окатился. Тут подходит ко мне один, пузатый такой, лысый, хоть и не старый, вроде. «Здоров ты париться, уважаю». И предлагает: «Давай, я тебе спину потру, а ты мне». Ну, думаю, а хули? Мы с мужиками в железнодорожной бане завсегда спину друг дружке терли. Сажа-то тепловозная, она глубоко въедается. «Давай», - говорю. И стал, значит, этот пузан мне мочалкой по спине возюкать. И бормочет при этом: «Ты хоть и худой, а жилистый». Ну, думаю, чудик какой-то. Комментатор Озеров, мать его разъеби. А тот: «Вот и яйца у тебя хорошие, ершистые. Люблю, когда яйца ершистые». Я сперва решил, что ослышался. Не может один мужик другому такое сказать. А потом, чую - мудя мои кто-то сзади в пригоршню ухватил. Не дай вам бог, паря, такое испытать. Лучше уж в капкан.

Я аж подпрыгнул от страху. И не помню как, да только ебнул я пузану по харе кулаком. Со всей дури. Тот на пол – брык. Оглянулся я вокруг. А там....



Семеныч вытряхнул сигарету из пачки «Астры». Первая спичка сломалась . Семеныч выругался, чиркнул второй, прикурил и сделал три глубоких затяжки подряд.

- Что там, дядя Василий? – спросил Ромка.

- Там, паря, полный, этот, осоавихим. Я долго на свете живу, много видел всякого сраму да похабства. Но о таком и помыслить не мог.

- Да что там было то? – не унимался Ромка.

- А ты почему любопытствуешь? – Семеныч посмотрел на него с подозрением. – Нет, не могу я об таком рассказывать. Язык не поворачивается. Скажу только, что в одном углу уже еблись. И еще трое – рядом стоят, дрочат. Очереди дожидаются. Тьфу, бл@. У меня остатки волос дыбом поднялись. Смотрю я на этот содом и пошевелиться не могу. Тут пузатый на полу застонал, и я очнулся. Прикрылся, как мог, – сзади тазом, спереди веником – и к выходу. Уже до двери почти добрался. И тут – стоп, машина!

Двое здоровых, как еб твою мать, дорогу мне перегородили. Ухмыляются нехорошо. Один говорит: «Ты зачем человека ударил? Он к тебе с душой, а ты его по морде». А второй: «Да ты, Леонард, посмотри на него. Не из наших он. Натурал». – И скривился весь. Первый, Леонард этот, на меня уставился: «И в правду. Ты что ж, мужик, не знаешь, что сейчас наше время?»

«Как же не знать?» – отвечаю – «Как Меченый пришел, так и началось». А тот лыбится: «Юморист ты, мужик. Я имел в виду, в бане». «Время пе, что ли?» - спрашиваю. Тут второй завизжал: «Пе? Почему «пе»? Это от какого такого слова?» А я ему: «Сам не знаешь, что ли? Известно, от какого...» У первого лыба похабная с еб@льника сошла. «Мы, - говорит, - слово это очень не любим. Мы – уранисты, запомни. Уран – это планета такая. А вот тебе перед человеком извиниться придется. И спинку потереть, как договорились». А второй подпердывает: «А не захочешь, мы тебя прямо тут в уранисты и посвятим. И ведь жаловаться не пойдешь, что характерно», - и ржет.

Посмотрел я на них. Лоси, бл@. Каждый чуть не в два раза меня выше, и в три раза шире. Все в буграх каких-то. Да я, хоть и ростом не вышел, с четырнадцати годов с металлом работаю. Рубль железный сгибал вот этой рукой.

Семеныч поднес к лицу Ромки огромную темную ладонь.

- И говорю я им: «Ежели вы друг с дружкой этим, как его, бл@дь, уранизмом заниматься желаете, это дело ваше. Но если человек кому свою спину, как товарищу, доверил, а тот его – сзади за яйца, то это уже есть вероломство и пидорастия. А ну, разойдись, а то табаки ваши бритые пообрываю, как крыжовник!»

Мутные глаза Семеныча сверкнули зверским блеском.

- И что, разошлись?

- Ясное дело. Выскочил я в предбанник. Оделся мигом. А банщик-то пидорастам этим пиво с креветками таскает и чуть не в пояс кланяется: «Пожалуйста, будьте любезны, не угодно ли еще чего». Я его за шкварник схватил: «Ты че, мудило, не видишь, что у тебя тут п@здец п@здецкий творится? В милицию звони!» А он мне: «Да ты, мужик, с луны, что ли упал? Какая милиция? Это мои лучшие клиенты». Ну, плюнул я и в депо пошел. Долго я Неживого по цеху гонял. Возле склада запчастей настиг. Отвел душеньку, да... С той самой поры, паря, не ходок я по баням.

Семеныч раздавил окурок в пепельнице и вдруг ткнул пальцем в экран.

- Во! Точно такой мне спину тер. Жирный, лысый да губастый. Только галстука на нем не было.

- Может, он и есть? – предположил Ромка.

- А пес его знает, может и он. А если и не он, то разница невелика. Один х@й уранист. Сейчас их пора. Давно уж. Сначала Горбач народу под дых ебнул. Ну, народ загнулся, а тут этот пузан губастый сзади подкрался, как тать, и засадил по самое немогу. Вот такой осоавиахим. И в предбанник не выскочишь. Так и помру, видать, на срам этот глядя. Да и вы тоже, хотя и молодые совсем. Губастый, он ведь не один. Там еще до хуя мудаков в очереди стоят, надрачивают. Хули поделать? Время такое. Время «П».


© Бабука

Альтернатива

Две черты заметно отличали Ивана Ильича от сослуживцев.
Не в лучшую сторону, надо заметить.
Первая — это какая-то преувеличенная, доходящая до странности и принимающая, иногда, чего греха таить, уродливые формы, нерешительность. Причем усугубленная пустопорожним философствованием на совершенно неожиданные, но, как правило, идиотские темы.
Например: а как ежики ебутся? после которой по счету кружки человеку можно насцать в пиво и он не врубится? автор штуковины «с крылышками» — женщина или мужик?
Чтобы долго не рассусоливать, представьте «в одном флаконе» Новосельцева и Васисуалия Лоханкина. Понятно, да?
Вторая же черта заставляла вспомнить незабвенных героев хоррора, — мистера Джекиля и мистера Хайда. Ибо, как говорится, редко, но метко Иван Ильич мог сорваться и пуститься во все тяжкие по алкогольной стезе с непредсказуемыми последствиями.
Посему народ в конторе относился к Ивану Ильичу с одной стороны, со снисходительной усмешкой, — что с больного на голову возьмешь? С другой стороны – с некоей опаской, — а хрен его знает, какой фортель сей умалишенный может выкинуть? И, на всякий случай, сторонились его.
Чем, в общем-то, Иван Ильич нельзя сказать, чтобы был опечален.
Но иногда, на подсознательном уровне, он ощущал, что общения не хватает.
Тогда становился он грустен и задумчив. Но затем всегда придумывал какой-нибудь, как он называл на манер царя Петра, — кунштюк. То есть нечто исскуственное, но, опять же, как говаривали в те старые времена, — плезирное.
Вот и сегодня, тридцатого декабря, Иван Ильич собирался уже покинуть офис после предпраздничной пьянки. Но отягощенный некоим количеством праздничной огненной воды, он ощущал в душе некоторое смутное беспокойство. Брожение дум, так сказать.
- Может, поехать к бл@дям? – вдруг нагло и выпукло обозначила себя мысль, которую он последние полчаса настойчиво пытался засунуть себе в одно место.
Под словом «бл@ди» подразумевались стриптизерши из одного полюбившегося ему последнее время стрип-бара.
- Не-не-не! – возопили остатки разума, — Опять — упивание до поросячьего визга, просирание бабок! Не-не-не! Домой!
Если бы Иван Ильич был двадцатипятилетним или тридцатилетним расп@здяем «от кутюр», здесь автор с вероятностью десять к одному легко бы предсказал, какое решение принял бы Иван Ильич.
Но Иван Ильич, несмотря на незавидную должность в конторе, как ни странно, имел представительный вид и презентабельную внешность уверенного в себе сорокалетнего мужчины, крепко держащего Бога за бороду.
Поэтому путем несложного аутотренинга, а именно, — три раза подряд повторив фразу, — Сигизмунд! Не делай этого! — он развернул нос своего корабл@, выражаясь высоким штилем, в домашнюю гавань.


…Дома было хорошо.
Как влитые, сели на ноги дамошние тапочки. Теплый махровый халат, как обычно, заставил почувствовать себя патрицием. Кошка, на правах второго человека в доме, довольно мурлыча после поглощения вечерней порции сухого корма, потянувшись передними и задними лапами, огромным пушистым поленом вытянулась у его ног. Кайфуя от такого родного домашнего уюта, Иван Ильич с любовью сервировал перед телевизором журнальный столик.
Маслины, мацарелла, конфеты, мандарины. Поставил только-только початую бытылку Бэйлиса. Сел в кресло.
Налил. Выпил. Забросил в рот две маслинки. Пощелкал каналами. Видеоряд давно приевшихся эстрадных рож, натужно изображающих довольство собой на их празднике жизни, энтузиазма почему-то не вызвал.
Выпил вторую. Закусил двумя дольками мандарина. Потянулся к книжной полке. Взял томик Довлатова. Открыл наугад.
- Мне нельзя, чтоб хоть капля спиртного в рот попала. Я становлюсь как самосвал без тормозов. Останавливаюсь толька в кювете…
Задумался.
Отложил книгу. Налил третью. Закусил сыром.
Погрустнел. Вспомнил. Кого-то. Или что-то.
Налил еще. Выпил, не закусывая. Потянулся, как котяра. Резко поднялся.
И вызвал такси.


…Злачное место встретило Ивана Ильича как всегда. То есть — хорошо. И в ожидании очередных подвигов.
Когда он вошел в зал, девчонки-стриптизерши сидели тесной сплоченной стайкой за одним из столиков, лениво обсуждая то ли вчерашний вечер, то ли перспективы нынешнего. Музыка уже играла, но они еще не танцевали. Или – потому-что было еще рановато, или – потому-что не было клиентов.
Иван Ильич в этот вечер оказался первым. Поэтому и встречен был радостными возгласами. Как нечасто заходящий, но нежлобящийся постоянный клиент.
Заказанные им для девчонок две бутылки шампанского тут же «подняли градус» встречи до киношно-михалковского, — Ой! Да кто же эт к нам приехал?! — Да наш барин дорогой!
Себе Иван Ильич традиционно взял водки.
В ходе дурашливого светского разговора «ни о чем» Ивану Ильичу была представлена рыженькая новенькая, — Анжела. Девчонка была высокая, но не худенькая. «Кобылистая», как он называл. Ему нравился такой типаж.
…Когда в зал зашло еще пару человек, девчонки начали танцевать.
К этому времени Иван Ильич уже приканчивал вторую сотку. Когда к шесту выдвинулась Анжела, Иван Ильич поднялся, подошел ближе и начал смотреть, что же новенькая умеет.
Была у него такая фишка – становится близко у шеста и, как смеялись девчонки, — «строить глазки». Вот и в этот раз, когда Анжела, вращась вокруг руры с широко раздвинутыми в шпагате ногами, сползала по шесту вниз, Иван Ильич сделал даже полшага вперед, чтобы поймать ее взгляд.
Вдруг что-то отвлекло его внимание. И он на миг повернулся лицом к барной стойке.
В этот момент Анжела, довольная, что первый блин, а точнее – первый вечер явно не комом, — вон какой видный мужик на нее запал, томно закрыла глаза.
Продолжая свое вращение в шпагате.
Это была ошибка «молодого бойца». Или – бойцыци. После которой вечер перестал быть томным.
Увесистая туфля стриптизерши на многосантиметровой платформе из прозрачной пластмассы с хорошего замаха еб@нула Ивана Ильича аккурат по носу.
Учитывая фактор неожиданности и количество выпитого, Иван Ильич, будто подкошенный, рухнул на пол заведения. Йобнувшись при падении еще и затылком.


…В больничной палате Иван Ильич скучал. После очередной процедуры и перевязки он лежал на спине, пытаясь разгадать потайной смысл желтых разводов на сером потолке.
Вдруг он нахмурился. Взгляд уставился в одну точку. Задумавшись над вопросом явно уровня никак не ниже, чем — Быть – или не быть? или – Что делать? и наморщив лоб, он неожиданно выпалил, обращась непонятно к кому, — Но была ли альтернатива?!
Его философские рассуждения были нарушены шумом в коридоре перед палатой.
- Куда?! Низзя, я сказала! Кому говорю?! Да еще без халатов! Ша! Стоять!
Первый слог последнего слова из уст самой строгой нянечки Зойванны прозвучал еще в коридоре, а вот «ять» — уже по эту сторону двери. Которую, заскочив к ним, Зойванна тут же захлопнула и даже прижалась к ней задом, будто пытаясь защитить обитателей палаты от нашествия неведомых пришельцев.
- Иван Ильич! А это – к вам! Делегация целая!
- Кто? Да быть не может! У меня и нет-то никого! – удивленно возразил Иван Ильич.
Зойванная поджала губы и на слова Ивана Ильича в свою очередь, возразила аргументом, — Там и думала я, что в тихом болоте…Говорят — из профсоюза! Пять штук. И смеются, и зыркают бесстыже. Я им говорю – не бывает таких профсоюзов! А мне их главная, рыжая такая, кобыла! прости Господи, отвечает – а мы — из независимого профсоюза!
Альтернативного!

©: Шева

про рао понравилось, но подумал, что это уже не смешно...

Крыса

«Свинья! Наглая жирная свинья! – с раздражением думал Артур, выходя из метро, — Визжит, словно ее режут! Бизнесвумен! Поставить бы эту бизнесвумен раком прямо на ее огромном столе и вдуть ей по самые…»
Артуру Ломову было тридцать четыре и всё у него было, как у людей – дом, жена, ребенок, смерть впереди, и смерть внутри. И еще у него была работа, которую он ненавидел. Точнее сама работа не вызывала у него отторжения, работа как работа не хуже чем у других. Не нравилось ему начальство (кому оно нравится?). И даже не все начальство, а только директриса, та самая которой он собирался «вдуть». Холеная и надменная, она разговаривала с людьми с неприкрытой брезгливостью, через губу, искренне и глубоко презирая окружавшее ее «быдло». Ломова в том числе. Он был для нее никто, менеджер, каких миллионы, даже не насекомое, а так бактерия, офисный планктон. Она не увольняла его до сих пор только потому, что не было случая. А тут грянул кризис и по офису поползли слухи о сокращении.
И как назло Артур в квартальном отчете перепутал какие-то цифры. Маргарита Николаевна вызвала его в кабинет, и орала так словно он нищего на паперти зарезал и ограбил! Мало того, что вычла из зарплаты 30 процентов, так еще обещала в следующий раз уволить! Да он сам бы уволился, в тот же день! Если бы у него были деньги, настоящие большие деньги, скажем, миллион долларов!

Артур вдруг представил как он в дорогом темно-сером костюме от Версаче, с маленьким чемоданчиком в руке не обращая внимания на вопли секретарши, ударом ноги открывает дверь и заходит в ненавистный кабинет. Как округляются и без того круглые глупые глаза директрисы.
«Что вам, Ломов?» – спрашивает она.
«У меня деловое предложение! — говорит он и кладет кейс на стол, — Я хочу трахнуть вас… нет тебя! Да, трахнуть тебя сейчас на этом столе за миллион долларов! Сзади, как похотливую сучку!»
«Да вы пьяны Ломов, немедленно покиньте мой ка…» — говорит директриса и последнее слово застревает у нее в горле, потому что в этот момент Артур открывает чемодан, и она видит тугие зеленые пачки с настоящими американскими деньгами.
Директриса с трудом отрывает взгляд от долларов, смотрит на Ломова, затем опять на деньги. Ее примитивный мозг пытается осознать нестандартную ситуацию и начинает закипать.
«Откуда это у вас, Ломов?» — произносит она, сглотнув набежавшую слюну.
«Какая разница? Ты согласна?»
Лицо женщины покрывается красными пятнами, становится растерянным и даже каким-то жалким.
«Это так неожиданно… — бормочет она, — а если кто-нибудь войдет?»
Ломов ничего не отвечает, и только смотрит на директрису, наслаждаясь ее замешательством.
Наконец, справившись с волнением, она нажимает кнопку селектора:
«Лена ко мне никого не пускать! Я занята!»
Затем поднимает глаза на Ломова и начинает дрожащими пальцами расстегивать кофточку, пуговицы не слушаются ее, бросает, хватается за молнию на юбке.
В этот момент Ломов захлопывает чемодан и снимает его со стола.
«Всего хорошего!» — говорит он.
«В каком смысле?» — растерянно спрашивает директриса.
«Я передумал!» — спокойно отвечает Артур и, не оглядываясь, выходит из кабинета…

Он так замечтался, что едва не угодил под колеса, причем прямо на пешеходном переходе. Какой-то придурок на тонированной девятке пронесся у него перед носом, да еще и окатил жидкой грязью.
«Нет, так не годится, — подумал Артур, стряхивая грязь с куртки, — надо срочно выпить!»

* * *

Пивная, оказалась весьма задрипанной, но это Ломова не смутило. Взяв две кружки пива, он с трудом нашел в сизом дыму свободный столик и сделал, наконец, свой первый длинный глоток.
- Тебя вздрючила начальница, а ты совершенно ни в чем не виноват? – услышал Артур у себя над ухом сухой надтреснутый голос.
Он поднял глаза и увидел, что к нему за столик пристроился ханыжного вида мужичек с недельной щетиной и двумя кружками светлого. Поскольку вопрос носил чисто риторический характер, Артур в ответ лишь неопределенно хмыкнул.
- А теперь спроси меня, откуда это знаю? – не хотел отставать незнакомец.
- Что «это»?
- Ну, то, что тебя ни за что ни про что поимела твоя начальница?
- Ну и откуда ты это знаешь? – спросил Артур, чтобы отвязаться от назойливого типа.
- Все очень просто – я Бог! – торжествующим тоном сообщил незнакомец. И заметив недоумение в глазах собеседника, пояснил:
- Ну, тот, кто сотворил Землю, Небо и все это! – он обвел взглядом прокуренную пивнушку.
Жизнь Артура Ломова складывалась так, что к подобным встречам он оказался не готов.
- Ага, точно, именно таким я тебя и представлял! – саркастически хмыкнул он.
Но самозванец как оказалось, вовсе не собирался шутить.
- А ты что хотел? Я так выгляжу, из-за тебя! Потому, что ты именно так меня представляешь! А будь ты индусом, то у меня сейчас могла бы быть слоновья голова и длинный хобот. А если бы ты был индейцем майя…
- Не надо, я все понял, — остановил его Артур, — Только не надейся, что я буду покупать тебе пиво!
- Не смеши меня! Я могу сотворить столько пива, что оно затопит не только всю вашу Москву, но и всю планету! А что, не плохая идея – всемирный пивной потоп! Давно пора! Жалкие людишки совсем страх потеряли, творят что хотят! Я создал для вас такую прекрасную планету: голубые моря, заснеженные горы, тенистые леса, хрустальные воды рек! И во что вы все это превратили?
«Да у парня, похоже, беда с головой!» — думал Артур, слушая бредни непрошеного собутыльника.
Наконец он не выдержал:
- Уж если ты такой всемогущий, не мог бы ты, просто в качестве развлечения, сотворить для меня скажем небольшой чемоданчик с миллионом долларов? – попросил Ломов.
- Мог бы, — ответил самозванец, ничуть не смутившись, — но не буду. Видишь ли, деньги это такая вещь… сколько тебе ни дай все равно очень скоро ты почувствуешь что этого мало. Лучше я сделаю так, что ты вообще никогда не будешь нуждаться в деньгах. Идет?
Артур неопределенно пожал плечами.
- Я превращу тебя, ну скажем… — незнакомец на секунду задумался, — в крысу!
- Я не хочу в крысу, — испугался вдруг Ломов, — они мерзкие и противные!
- Нет, нет именно в крысу! Большую черную крысу! Но не сегодня, завтра. А пока — пей свое пиво!
- Постой! Не надо меня ни в кого превращать! – крикнул Артур, но ханыга уже растворился в сигаретном дыму.

* * *

Артур долго не мог попасть ключом в замочную скважину, а когда ему, наконец, удалось открыть дверь, он увидел жену в халате с помятым ночным лицом.
- Где ты шляешься? – недобро спросила она, — Ты знаешь, сколько сейчас времени? И почему мобильник не отвечает?
- Разрядился наверное… — пробормотал Артур едва ворочая языком.
- Да ты еще и пьян! – проговорила жена и брезгливо поморщилась, — И с кем же ты так набрался?
- Ты не поверишь — с Богом!
- Идиот! – сказала жена и залепила Артуру тапком по голове.
- Я не шучу! Я и в самом деле пил пиво с Богом, и он обещал превратить меня в крысу! Завтра! – ему вдруг сделалось смешно, и он стал давиться смехом, — Представляешь, завтра ты проснешься, а у тебя муж крыса, точнее крыс! Но это завтра, а сейчас я хочу спать!
- Придурок, ботинки сними! – сказала жена и ушла на кухню.
Ломов с трудом скинул туфли прошел в спальню и, не раздеваясь, рухнул на постель.

* * *

Проснувшись на следующее утро с больной головой, Артур первым делом попытался понять, почему же ему так плохо? Очевидно, потому что вчера напился – это ясно. Он напряг мозг, и ему удалось вспомнить скандал, устроенный директрисой, а также обещание уволить. После такого грех было не напиться! Но где? Этого он не помнил.
Впрочем, времени на раздумье не было, он уже итак опаздывал на работу. Глотнув холодного чая из стоявшей на столе чашки, он быстро оделся и выскочил на улицу.

* * *

Несмотря на все старания, Ломов на работу все-таки опоздал. Едва он уселся за свой стол и включил компьютер, как позвонила секретарша и сообщила, что его срочно хочет видеть Маргарита Николаевна. На душе сразу сделалось гадко и холодно.
Артур честно пытался вслед за Чеховым выдавливать из себя по каплям раба, но получалось как-то не очень. Он мог сколько угодно убеждать себя, что самое худшее, что может сделать с ним эта женщина – это уволить. Только и всего! Но ведь у него есть руки, ноги и голова на плечах, он не умрет с голоду. Но стоило ему оказаться в директорском кабинете, как все логические доводы моментально испарялись, и оставался только один животный необъяснимый иррациональный страх. Этот мерзкий визгливый голос вытаскивал из глубин его подсознания такое, о существовании чего он даже не подозревал. Он буквально физически ощущал, как начинает уменьшаться в размерах.
Вот и сейчас стоя перед огромным директорским столом, словно провинившийся школьник он не мог отделаться от ощущения собственного ничтожества.
- Мало того, что вы не в состоянии написать элементарный отчет, – гремел у него в ушах голос Маргариты Николаевны, — так вы еще и опаздываете! Вам что не нравится ваша работа? Или вы хотите, чтобы вас сократили?!
Ломов вдруг представил, что его и в самом деле сократили, и в ту же секунду увидел, как все предметы в директорском кабинете, включая хозяйку, стали стремительно расти. Он не сразу догадался, что на самом никто и ничего не растет, а это он сам уменьшается в размере.
- Артур Валентинович, что вы делаете? – заметила, наконец, странные метаморфозы подчиненного директриса, — Немедленно прекратите, я вам приказываю!
Но Ломов уже не был в состоянии, что-либо прекратить. Вот уже и на край директорского стола он смотрит снизу вверх, а через пару секунд он понял, что рост его не превышает высоту женской туфли.
- Крыса! – завизжала вдруг Маргарита Николаевна и с неожиданной резвостью запрыгнула на стол, — Лена, скорее сюда!
Просвистев в нескольких сантиметрах от его виска, массивная хрустальная пепельница с глухим стуком ударилась о ковер, и Артур понял, что любое промедление может стоить ему жизни. Со всех ног он бросился под шкаф, а вслед ему полетел мобильный телефон и несколько нецензурных слов.
- Где крыса, Маргарита Николаевна? – спросила прибежавшая на крик секретарша.
- Она спряталась под шкаф! Зовите скорее охранника, шкаф надо срочно отодвинуть пока она не убежала!
Поняв, что здесь ему не спастись Артур стал искать выход и скоро обнаружил щель между плинтусом и стеной. С трудом, протиснувшись в узкое отверстие, он оказался в простенке меду капитальной стеной и гипсокартонными панелями, которыми был обшит кабинет. Только теперь он почувствовал себя в относительной безопасности и попытался проанализировать ситуацию.
Во-первых, он понял, что не только сократился в размере, но что еще неприятнее — превратился в крысу (ему никогда не нравились крысы). Это следовало не только из воплей директрисы (она еще и не так могла обозвать своего подчиненного!) но главным образом из длинного голого хвоста, волочившегося вслед за ним. И только тут Артур вспомнил вчерашнее посещение пивной и ханыжного типа назвавшегося Богом.
Надо сказать, что вчера он отнесся к своему случайному собутыльнику довольно легкомысленно, но теперь под давлением обстоятельств вынужден был признать, что самозванец далеко не так прост, как это показалось ему на первый взгляд. Конечно, он никакой не Бог, это ясно. Но кто? Додумывать эту мысль почему-то не хотелось.
Между тем пришел охранник, отодвинули шкаф. Долго и безуспешно искали Артура, но нашли только щель в стене.
- Она, наверное, в эту дыру залезла, — сказал охранник, — теперь ее оттуда не выкуришь! Не ломать же стену!
Потом приходил завхоз и еще какие-то люди, шумели, двигали мебель.
Эта суета утомила Ломова, и он задремал, а когда проснулся, стояла мертвая тишина. Очевидно, рабочий день уже закончился и все разошлись по домам. Есть хотелось ужасно, впрочем, не удивительно, ведь он ничего не ел со вчерашнего дня. И тут его ноздри уловили восхитительный запах, он шел из кабинета директора, просачивался сквозь щели в стене, проникал в мозг и вызывал мучительное слюноотделение.
Преодолев страх, Ломов осторожно вылез из укрытия и, принюхиваясь, двинулся в направлении источника соблазнительного аромата. Очень скоро он понял, что запах доносится из ящика стола. По проводам, идущим к монитору, он ловко забрался на стол, но ящик оказался закрыт, и слабым крысиным лапам Артура было просто не под силу его выдвинуть. К счастью на столе нашелся карандаш, он просунул его в щель и, действуя им как рычагом, довольно быстро открыл ящик. К своему разочарованию он обнаружил там всего лишь перетянутую резинкой толстую пачку пятитысячных купюр. Самозванец не обманул, теперь деньги Ломова ничуть не интересовали, с досады он даже нагадил на них, но от этого голод только усилился.
«Дернул же меня черт просить у этого придурка миллион долларов?! — подумал он, прислушиваясь к голодным спазмам в желудке – И все-таки, откуда этот запах? Не могут же деньги так восхитительно пахнуть!»
Он перерыл весь ящик забитый какими-то дурацкими бумагами и, наконец, нашел в самом углу под каким-то контрактом маленький заплесневелый кусочек сыра. Ну да конечно, это был сыр, только он мог издавать столь притягательный аромат.
Артур сгрыз его за пару секунд и конечно ни капли не наелся. Не удержавшись, он даже стал грызть договор, пропитавшийся сырным запахом.
- Ты что контрактами питаешься? Смотри, язву заработаешь! – услышал Артур у себя за спиной ехидный голос и обернулся. На краешке стола сидела небольшая, но довольно симпатичная белая крыса.
- Привет! Меня Лариса зовут, – представилась крыса, — А ты Артур из отдела продаж!
- Точно, а ты откуда меня знаешь?
- Да я раньше работала в отделе логистики, меня уволили полгода назад.
- Лариса из логистики? Я тебя помню! – обрадовался Артур, — Такая симпатичная блондинка, ты еще всегда носила очень короткие юбки, наши мужики просто шеи себе сворачивали, когда ты шла по коридору.
- За это меня и уволили.
- Постой, ты что тоже, как я раньше была человеком?
- Все крысы когда-то были людьми, — философски заметила Лариса, — но страх превращает человека в животное.
- Что за бред? – скептически возразил Артур.
- Никакой не бред. Британские ученые проводили исследования и пришли к выводу, что за последние 40 лет коэффициент интеллекта у крыс вырос на 10 пунктов! Причем одновременно у всех крыс, живущих в разных уголках земного шара.
- И что? Крысы живут рядом с людьми и учатся у них разным хитрым штукам!
- Допустим. А ты знаешь, сколько людей каждый год в нашей стране исчезает бесследно? 80 тысяч! Вышел человек в ближайший магазин за хлебом и не вернулся!
- По-твоему, все они, превращаются в крыс?
- Может и не все, но многие. Мы же с тобой превратились!
Против такого аргумента сложно было что-либо возразить, и Артур промолчал.
- Ой, да что это я тебе зубы заговариваю, — спохватилась Лариса, — ты же, наверное, голодный? Идем, я тут от новогоднего банкета кое-что припасла.
Лариса привела Артура в свою нору, где их ждал роскошный ужин: тут были и недоеденные бутерброды с бужениной и копченой колбасой, и рыбное ассорти, и конечно сыр, много сыра.
Утолив голод, Артур повнимательнее пригляделся к Ларисе и вдруг понял, что она ему нравится. И даже ее длинный голый хвост теперь не вызывал отвращения а скорее казался пикантным. А какой дивный запах исходил от ее небольшого, но такого ловкого тельца!
Не в силах противостоять зову плоти он подошел к ней сзади и положил лапки на плечи.

* * *

- Дорогой, сколько ты хочешь, чтобы у нас было крысят? Десять или пятнадцать? – спросила Лариса несколько минут спустя, уютно устраиваясь на плече Ломова.
- Что? Каких еще крысят? – не понял Артур.
- Ну, как же? Мы ведь с тобой не предохранялись! А я очень плодовитая, в прошлый помет я принесла двенадцать крысят!
- О Боже! – простонал Ломов, — А нельзя сделать как-нибудь так чтобы… ну ты понимаешь!
- Ты что не хочешь, чтобы у нас были крысятки?
- Нет, ты меня не правильно поняла, дело не в этом! Просто это все как-то неожиданно…
- Что неожиданно? Если ты не хочешь крысят так и скажи!
- Дело не в том, что я не хочу крысят. Понимаешь, с тобой это случилось давно, и за полгода ты уже, наверное, превратилась в настоящую крысу, чувствуешь как крыса и думаешь как крыса. А я еще сегодня утром был человеком…
- Ты был офисным планктоном! – напомнила Лариса.
- Ладно, пусть так! Но я ходил на двух ногах, носил синий костюм, галстук в полоску и пил пиво «гёссер».
- Пиво можно достать на помойке, — подсказала Лариса, — Туда иногда выкидывают недопитые бутылки.
- Я не хочу пива с помойки, черт подери! – разозлился Артур, — И я не хочу быть крысой! С какой стати я должен быть крысой? За что, Господи? Вокруг столько настоящих подонков: воры, грабители, убийцы, насильники, растлители малолетних! Ну почему я?!
- Видно такая у нас с тобой карма, — грустно вздохнула Лариса, — не бери в голову. Давай лучше спи, а завтра мы пойдем на помойку и найдем тебе пиво «гёссер».

* * *

Ломов уснул и ему приснился дивный сон. В этом сне он опять был человеком.
Он лежал в небольшой светлой комнате на чистой простыне, укрытый до подбородка полосатым шерстяным одеялом. В окно светило ласковое весеннее солнышко, а на душе было легко и спокойно.
Он подумал что, наверное, надо бы пойти умыться и уже откинул одеяло, но в этот момент за дверью послышались голоса, шум. Артур вернул одеяло на место и сделал вид, что спит.
В комнату вошли люди, сквозь прищуренные веки Ломов мог вдеть только ноги и полы белых халатов.
- А вот Семен Аркадьевич, обратите внимание, очень интересный случай! – проговорил первый довольно приятый мужской голос, — Больной Ломов, вчера поступил. Гипоманиакальное возбуждение в острой форме, убежден, что является крысой. Когда приехала бригада, метался по кабинету директора, кусался, царапался, пытался спрятаться под шкаф, едва удалось успокоить. Ему ввели 4 кубика аминазина. Когда он проснется, то некоторое время будет адекватно воспринимать окружающую действительность, но через несколько часов действие препарата закончится.
- Очень хорошо! – ответил второй голос, — Аминазин продолжайте, добавьте еще фенозипам и электросудорожною терапию. Кто у нас следующий?
- Маклаков, Делириум тременс, поступил три дня назад…

Голоса стали меркнуть, сон постепенно растаял и Ломов обнаружил себя вновь лежащим в крысиной норе. Рядом сидела белая крыса и как-то странно (с нежностью?) смотрела на него.
- Лариса? Ты? – спросил он, разглядывая животное.
- Ну да, Лариса, кто же еще?
- Знаешь Лариса, мне тут такой странный сон приснился! – не сдержавшись Ломов зевнул, — Как будто я опять стал человеком, лежу в чистой светлой комнате, приходят какие-то люди в белых халатах что-то говорят. Вроде как я заболел, лежу в больнице, и они меня лечат.
- Мне тоже первое время снилось нечто подобное, но потом все прошло, — успокоила его Лариса, — И у тебя тоже пройдет!
- Да я не хочу, чтобы проходило! Наоборот. Пойми — я не хочу быть крысой, спать в этой вонючей норе, питаться отбросами! Я хочу быть человеком!
- К сожалению, это улица с односторонним движением.
- В каком смысле?
- Я спрашивала у других крыс. Еще не было такого случая, чтобы крыса стала человеком.
- И что, нет никакой надежды?
- Если честно — ни малейшей. Ладно, хватит болтать, идем завтракать на помойку, а то вчера мы все запасы подъели!
- Я не пойду, — ответил Артур и лег, положив голову на передние лапы.
- Хорошо, лежи. Тогда я принесу тебе чего-нибудь вкусненького. Хочешь протухшие селедочные кишки?
- Нет.
- Тогда чего тебе принести?
- Я ничего не хочу.
- Так нельзя, Артурчик. Если ты не будешь есть, то заболеешь и скоро умрешь!
- Вот и хорошо, все лучше, чем такая жизнь!
- Ты знаешь Артур, раньше я тоже так думала, но потом поняла одну очень простую вещь: раз мы маргиналы существуем…
- Маргиналы? – переспросил Ломов.
- Ну да – крысы, тараканы, свечки и другие… Так вот, раз мы маргиналы существуем, значит это кому-то нужно!
- Кому? Офисному планктону? Чтобы они смотрели на нас и радовались, что это не им приходится рыться в помойке в поисках протухших селедочных кишок?
- Ну да, хотя бы. И еще чтобы не забывали, что в любой момент они сами могут оказаться на нашем месте!
- Я не хочу быть пугалом для этих одноклеточных!
- А чего ты хочешь?
- Не знаю. Я жить не хочу, вот что!
- Надо быть осторожней с желаниями, — предупредила Лариса, — они имеют свойство сбываться!
- Ну и пусть! Я хочу умереть и чем скорее, тем лучше!
- Дурное дело не хитрое. Есть тысячи способов: можно нарочно залезть в мышеловку, или, к примеру, выйти вечером во двор и крикнуть: «Коты – пидарасы!»
- Пидарасы! Кретины! Придурки! – послышались из-за стены вопли Маргариты Николаевны, — Я вас всех уволю, вы у меня на помойке тухлятину жрать будете! Я вам еще вчера сказала поймать крысу! Мало того, что эта тварь сгрызла контракт на миллион долларов так еще и обгадила мои деньги!
- Деньги можно отмыть, – робко посоветовал финансовый директор, — сейчас многие так делают!
- Вот вы Марк Антонович берите и отмывайте эти деньги, как хотите! А вы Игорь Иванович как начальник отдела безопасности срочно займитесь крысой! И чтобы к завтрашнему утру я видела ее труп!
- Тогда я поехал за мышеловками? – спросил Игорь Иванович.
- Идите, делайте уже что-нибудь! Не стойте как истуканы!

* * *

Артур не только не пошел с Ларисой на помойку, но даже не притронулся к тем деликатесам, которые она ему принесла. Целый день он провалялся в норе, положив голову на лапы и тупо глядя перед собой.
Но к вечеру, когда еды уже не осталось, голод начал давать о себе знать. Мысли о самоубийстве куда-то испарились, хотелось сыра, ветчины, зерна, и главное побольше. Вначале он терпел, пытаясь скрыть свое малодушие, но потом не выдержал.
- Слушай Ларис, а там у тебя нечего погрызть не осталось? – спросил он.
- Нет, я все доела, ты же отказался! — ответила Лариса, — Но я думаю, пришло время навестить кабинет нашей директрисы. Рабочий день уже закончился, нам никто мешать не будет.
В кабинете их ожидали четыре мышеловки, обильно начиненные сыром, колбасой и даже салом.
- Дай мне карандаш! – попросила Лариса.
Артур слазил на стол и принес карандаш. Лариса сунула его в мышеловку и та с треском захлопнулась, преломив карандашу хребет.
- Ну вот, теперь можно спокойно есть сыр! – сказала она.
Пока Лариса возилась со следующей мышеловкой, Ломов решил самостоятельно поискать еду, и очень быстро нашел в углу за тумбочкой блюдечко с мукой. Правда, запах у муки был немного странный, но голод был так силен, что он не стал привередничать.
- Какой ты смешной! – захихикала Лариса, увидев Артура, — у тебя усы белые, да и вся мордочка!
- Да это я тут… муку нашел… — пробормотал Ломов и принялся смущенно тереть лаками морду.
- Постой, ты, что ел муку? – спросила Лариса, и взгляд ее наполнился неподдельным ужасом.
- Да, а что? – медленно проговорил Артур, невольно заражаясь ее страхом.
- Я так и знала! Тебя ни на секунду нельзя было оставлять одного, ты ведь как маленький ребенок! Это я во всем виновата!
- Погоди причитать, объясни толком, что случилось?
- Есть такой старый способ уничтожения крыс и мышей. В муку добавляют алебастр и ставят на видное место. Теперь ты захочешь пить, алебастр смешается с водой, раствор тут же схватится, и ты умрешь медленной и мучительной смертью.
- А если не пить?
- Тогда ты умрешь от обезвоживания организма. Тоже не очень приятный конец.
- Постой, ты, наверное, ошиблась! Ведь я не могу умереть, я такой молодой! Может, в той муке не было алебастра?
- Ладно, идем, посмотрим на твою муку! – вздохнула Лариса.
Ломов показал ей блюдечко, крыса тщательно обнюхала его и уверенно приговорила:
- Запах алебастра!
- И что же теперь будет?
- Теперь ты умрешь!
- Нет, это не возможно! Ведь я даже еще и не начал по настоящему жить, все только собирался! И главное — за что?
- Я не пойму, откуда вдруг такая жажда жизни? Всего несколько часов назад ты сам хотел умереть!
- Я был дурак! А теперь я все понял, я хочу жить! Жить кем угодно: слепым кротом, тараканом, червяком.
- Кем бы ты ни был, рано или поздно тебе все равно пришлось бы умереть. Или ты думал, что будешь жить вечно?
- Нет, конечно, — Артур смутился, — просто я не ожидал, что все произойдет так стремительно и так нелепо. Я не готов!
- Ну, так готовься, у тебя еще есть время! Я же сказала — умирать ты будешь долго.
- Постой Ларис, кажется, началось!
- Что началось?
- Ну, то о чем ты говорила. У меня там внутри что-то происходит. Такое ощущение… не знаю, как сказать. Вроде как все начинает каменеть!
- Я так и знала! Ну, все, иди, ищи свой последний приют!
- Какой еще приют?
- Крыса, когда чувствует, что конец ее близок, уходит от своих сородичей, ищет укромное место и прячется там.
- Зачем?
- Таков закон — каждый умирает в одиночку!
- Но я не хочу умирать в одиночку! Точнее я просто не хочу умирать! Впрочем, кажется, я это уже говорил.
- Конечно, говорил! Давай, уползай быстрее, пока ты еще в состоянии передвигать лапы!

* * *

Артур долго бродил по каким-то лазам проходам подвалам, заползал в норы, но нигде не мог найти тихое спокойное место. Везде был крысиный запах, или того хуже кошачий. Наконец ему удалось найти вроде бы подходящую дыру, он улегся на куче грязного тряпья, но едва он закрыл глаза, как явились какие-то черти и потащили его в ад.
- Опустите меня, — кричал он, — я не хочу в ад! За что? Я не сделал ничего плохого!
В ответ черти скалились и переругивались между собой на непонятном языке. А когда он стал вырываться, то они заломили ему руки (теперь у него было руки!) за спину.
Но самое страшное началось, когда прибыли на место. Черти вставили Артуру в горло воронку и стали заливать в него расплавленный свинец. Впрочем, может, это был и не свинец, а серебро, платина, или еще какой белый металл.
Потом его рвало этим жидким металлом, и тогда ему опять вставляли воронку, и все начиналось сначала. Но этого чертям показалось мало и они стали заливать в него тот же металл только с другой стороны. Внутренности его раздулись, и казалось, вот-вот лопнут. Не выдержав мучений, Артур отключился.
А когда пришел в себя, то увидел склонившееся над ним девичье личико ангельской красоты. И вдруг это ангельское лицо приблизилось к нему и впилось в его губы страстным поцелуем.
«Наверное, я в раю!» — подумал Артур.
- Кончай надрываться Лариска, не видишь, он уже оклемался! – раздался откуда-то сверху довольно неприятный женский голос.
Лариса отстранилась и сплюнула.
- А я уж думала, он никогда не очухается! – проговорила она, вытирая губы тыльной стороной ладони.
- Где я? – спросил Артур, оглядываясь по сторонам.
- Где, где, в Караганде! – ответила вторая девушка и закатилась жизнерадостным смехом, — Ты нам лучше скажи дурик, зачем ты цемент ел?
- Цемент? Так это был цемент? – обрадовался Артур, — Точно не алебастр?
- У нас таджики ремонт делают, — пояснила девушка, — в коридоре мешки с цементом стоят, так ты прямо из мешка и ел. Джамшут прибежал, жалуется, если ваши больные будут наш цемент есть, чем нам ремонт делать? Пришлось тебе промывание желудка делать, а ты с непривычки едва коньки не отбросил! Хорошо Лариска во время заметила, можно сказать, жизнь тебе спасла!
Медсестры ушли (Ломов догадался, что это были медсестры) и через некоторое время, пришел врач. Пощупал пульс, оттянул веки, осмотрел язык.
- Ну что больной, я вижу — состояние у вас стабилизировалось, пора на процедуры!
- Какие еще процедуры? – с подозрением спросил Артур.
- Электросудорожная терапия, в просторечии электрошок.
- Мне нельзя электрошок, я электричества боюсь!
- Ничего привыкните, у вас в назначении записано электрошок три раза в день: утром в обед и вечером!
- Да вы что доктор, с ума сошли? Три раза в день! У меня сердце не выдержит, да я просто умру!
- Это вы с ума сошли, — возразил врач, — и теперь мы вас будем лечить!
- Не надо меня лечить, доктор! Поверьте, я здоров! Я адекватно воспринимаю окружающую меня реальность! Ради бога, отпустите меня!
- Разве здоровый человек будет есть цемент? – саркастически ухмыльнулся врач.
Явились санитары — Ломов узнал в них тех самых чертей, которые делали ему промывание желудка. Не обращая внимания на протесты больного, они уложили его на каталку и повезли в пыточную.

* * *

- Меня нельзя током бить, у меня аллергия на электрический ток. Я сразу умру!
- Теперь уже нет! – заверил санитар, закрепляя на висках Ломова электроды.
- В каком смысле? – не понял Артур.
- В прямом! Ты, наверное, думаешь, что ты в психушке?
- Ну да, конечно! Где же еще могут так издеваться над людьми?
- Надо же, «над людьми»! – хмыкнул санитар, — А ведь всего несколько часов назад ты считал себя крысой!
- Я заблуждался! Но теперь, когда я осознал свои заблуждения, нет необходимости держать меня в вашей ужасной больнице!
- Я же сказал, это не больница!
- А что же тогда?
- Древние греки называли это место Аид, мусульмане Сакар, буддисты – Нарака, христиане – преисподняя или просто Ад. Атеисты считают, что такого места просто нет. Помнишь того придурка на тонированной девятке? — санитар как-то странно посмотрел на него и в этом взгляде Ломову почудилось даже нечто похожее на сочувствие, — Так вот, он не только окатил тебя грязью, но и отправил на тот свет. Ты умер еще до прихода скорой помощи!
- Как умер? Постойте, ведь я же… — попытался возразить Артур, но в этот момент санитар включил ток, и тело пациента забилось в конвульсиях…
© проф. Преображенский

Налёт

- И откуда таки на нас свалилась эта цаца, Жора? - спросил мужчина постарше.
- Цацу прислали аж из Житомира, - ответил мужчина помладше, - Теперь цаца целыми днями звонит обратно в свой великий Житомир, шобы поплакать за жизнь в нашем захолустье.
- Шо вы говорите? - мужчина постарше дёрнул подбородком, - Я всегда утверждал, шо телефон в сберкассе должен иметь выход только на милицию. Почему три целых клиента должны ждать вот уже целое утро, пока цаца наговорится и соизволит принять деньги на книжку? Я всецело поддерживаю эту пожилую даму!
- Миша, я таки не очень понимаю эту вашу махинацию с дробями, но крепко уважаю целостность вашего мнения, - кивнул мужчина помладше.

- Слушайте меня свободным ухом, столичная цаца! - возмущалась тем временем пожилая дама, - У меня больше дел, чем у вас пустоты под бигудями. Оставьте в покое варнякать по телефону, начните обслуживать население! Мы устали слушать за ваши мансы и хочим пополнить книжки.

Дверь распахнулась и в помещение вошли трое мужчин. Один из них направился к окошку кассы, второй остановился в центре комнаты, а третий заложил дверь, просунув ножку стула в ручки.
- Дамы и господа, ша! - сообщил первый, - Я не стану брехать, шо никто не пострадает, но если будет тихо, то может оказаться, шо я зря переживал за ваше здоровье. С другого бока, на дверях стоит вооружённый Йося, а прямо рядом с вами стоит вооружённый Додик, шо уже кое-шо за тишину, как вы думаете?

Он наклонился к окошку и с улыбкой поинтересовался:
- Имею до вас два вопроса - как зовут такую милую барышню и держите руки так, шобы я их видел даже закрытыми глазами. Я - Беня, если вы не вдруг не знаете. Но если вы таки вдруг не знаете, то это револьвер, шо уже кое-шо за меня, как вы думаете?
- Я дико извиняюсь, Беня, - подал голос мужчина постарше, - Но цаца приехала из Житомира и очень даже может не знать за Беню. Я совсем не удивлюсь, если цаца не знает даже за револьвер.

Девушка-кассир возмущенно фыркнула, с треском положила трубку, встала и откинула назад каштановые волосы, закрывавшие лицо.
- Знаете шо, знаменитый на весь город Беня? Вы так размахиваете своим пистолетом, как будто он ваша единственная гордость. Если хочите знать, меня зовут Ляля.
- Цацу зовут Ляля, - закатила глаза пожилая дама, - Тикай-ховайся, Житомир на тропе войны.

Беня прищурил левый глаз, оценивая красоту девушки, и спокойно осведомился:
- Ляля, зачем вы говорите злых слов, Ляля? Я шёл сюдой и думал за кассу. Теперь я стою в кассе и думаю за вас. А время тем временем исходит на пшик и деньги до сих пор не перешли из вашей симпатичной конторки в наши вооруженные до зубов руки. Скажите, Ляля, вы думаете, шо так должно быть? Или вам капельку кажется, шо я таки сбился с курса?
- Скажите, Беня, это шо, налёт? - возбуждённо поинтересовался мужчина помладше, - Так наверное, нам пора лежать тихо и делать вид, шо мы вас в упор не видим. И мы хочим вас заверить со страшной силой, шо даже самого маленького звука в ваш уважаемый адрес...
- Жора, замолчите свой рот! - дёрнул того за рукав мужчина постарше, - Беня работает! Шо вы буркочите ему под горячую руку?! Ляжьте уже на пол. Где вы пошли ложиться, шлимазл в жилетке? Там уважаемый Беня может, не дай бог, через вас споткнуться на каждом шагу.

- Знаешь, Беня, - вежливо заметил Йося, - Я слушал твоих последних слов и задумался.
- За какой предмет ты задумался, Йося? - спросил Беня.
- Я задумался за курс валют, - ответил тот, - Ты будешь смеяться, но я начинаю иметь за него сомнений.
- Нашёл время, малохольный! - хмыкнул Додик, - Давай сначала вынесем валют, а потом начнём думать за ихние курсы.
- А вот таки нет, Додик, - помотал головой Йося, - Думать надо именно сию минуту. Потому шо если валюта пойдёт коротким курсом на выход, то мне, с тяжеленными мешками, придётся всю дорогу переступать через этого поца на полу. Так я скажу тебе, Додик, шо меня это слабо радует.
- Боже мой, Йося, кончай уже быть маленьким мальчиком твоей уважаемой мамочки, - пожал плечами Додик, - Ходи прямо по этому поцу. Я еще не слышал хоть за одного человека, которого бы раздавили деньги.

- Жора, скоренько ползите сюдой до меня, освободите дорогу людям, - моментально понял ситуацию мужчина постарше, - Им же таскать тяжестей! Шо вы там развалились в центре помещения, как провинциальная доярка на городском пляжу? Мадам, и вы тоже ляжьте уже, сколько можно задерживать людей? Им таки надо работать.
- Вы серьезно имеете думать, шо я ляжу на грязный пол в новой шубе? - воскликнула пожилая дама, яростно жестикулируя, - Шоб вы лопнули, как вы говорите глупостей! Лежите уже, где валяетесь, и молчите, как фаршированная рыба. Так вы хоть кое-как будете выглядеть человеком.
- А шо вы с меня хочите?! Беня сказал, шо это ограбление, - принялся слабо защищаться тот, - Где вы видели, шобы одни порядочные люди стояли, когда другие уважаемые люди грабят кассу?!
- Беня, паршивец, шоб ты лопнул! - дама перевела возмущенный взгляд на Беню, - Ты так сказал? Да как у тебя язык повернулся в том самом роте, которым ты каждую субботу уминаешь мой бульон с кнейделах? Можешь сколько угодно пачкать свою репутацию этими делами, но не смей пачкать мою шубу! Дайте мне пополнить книжку, а когда я уйду, хоть обваляйтесь на этом вонючем полу всем гамбузом.

- Йося, зачем ты набрал в рот воды, Йося? - спросил Беня, - Или ты собираешься, наконец, шо-то делать? У меня уже дырка в голове через этот хай.
- Мама, зачем вы сюдой пришли? - спросил Йося у пожилой дамы, - Я сто раз говорил вам хранить деньги дома! Или купите себе шо-нибудь, мама.
- Йося, шоб ты лопнул! Как я могу держать такие деньги дома, когда я там совсем одна?! Твой папа решил уже три года прохлаждаться на кладбище, лишь бы ничего не делать, так ты хочешь, шобы я тряслась от страха с этими деньгами под матрацом?! Я таки купила шубу. А сдачу я принесла на книжку. Йося, этот паршивец Додик, шоб он лопнул, какает тебе в мозги. Он не имеет уважения до матери, так не смей с него учиться, ты меня слышишь?!
- Мама, из-за вас весь город с меня смеётся, мама! - вздохнул Йося, - Вы каждый раз тащите денег до очередной сберкассы, я каждый раз приношу их вам взад. Моя доля делает шикарный оборот, мама, но денег через это больше не становится. Ваш гений, мама, растоптал в пыль все законы экономики. Давайте один раз сделаем наоборот - сначала я ограблю кассу, а уже потом вы пополните книжку. Шо вам - жалко попробовать? А вдруг это таки да прибыльно?

- Значит так, - Беня засунул револьвер за пояс, -Всем ша! Жора, ползите да стенки и нехай мадам приляжет на вас. Йося, не хами маме. Додик, тащи мешки. Ляля, открой сейф. Этот гоп-водевиль начинает делать мне нервы. И потом, уже почти обед. Я хочу тут скоренько закруглиться и повести Лялю в шашлычную.
- В шашлычную? - хмыкнула пожилая дама, - Беня, шоб ты лопнул, или ты решил, шо Херсон - это другая Вселенная и гастроль будет вечной?!
- В шашлычную? - взвизгнула Ляля, колдуя над сейфом, - Боже мой, Беня, я не знаю, за шо вы такой известный, но вас еще причёсывать и причёсывать. До шашлычной можете водить этих ваших актрисок. Я не пойду с вами до шашлычной, так себе и знайте. Вечером вы поведете меня до ресторана. Потом танцы, катание на лодке, гулянка под луной и ювелирный разврат. Так это делалось в Житомире, или вы чем-то хуже, Беня?

Дверца сейфа щелкнула.
- Готово! - сообщила девушка, - Выгребайте скорее, мальчики.

Когда налётчики с добычей покинули помещение сберкассы, пожилая дама подошла к окошку и поглядела на девушку, качая головой.
- Вы таки шустрая цаца, Ляля, - сказала она, - Но под вашими бигудями прячется недюжинный зад. Я таки не буду пополнять книжку. Я даже сдам шубу обратно. Вы меня понимаете, шустрая цаца Ляля? Потому шо когда рыжая Соня вернётся с херсонских гастролей, у Бени будет бледный вид, у вас - кадухес на полморды, а мой шлимазл Йося на время останется без работы. Так кто ему займёт немножко денег, кроме родной мамы?



© kurtuazij

неплохая стилизация

Как злой раджа Рахимбай на пожаре людей спас

Однажды у злого раджи Рахимбая во время ходовой вахты сработали алармы на пульте: «пожар в румпельном отделении».
Рахимбай отреагировал мгновенно, была объявлена пожарная тревога и весь экипаж танкера занялся своим делом согласно расписанию по тревогам.
Командир аварийной партии усатый старпом подошел к пульту управления стационарной системы тушения СО2 и потянулся к кнопке пуска. Рахимбай бросился к нему и вцепился в руку с криком: «Какой Цэ-О-два!?!? Вы что!!! В румпельном отделении люди! Сначал людей надо эвакуировать!!!
Старпом выпучил глаза на злого раджу и заверещал противным бабьим фальцетом:
»Какой румпель? Скотина!!! Кого эвакуировать??? Наркоман ты чертов, зачем я тебя родила, паскуду такую!!!" — мама в слезах хлестала мокрым полотенцем злого раджу Рахимбая, а он извивался на диване, пытаясь увернуться от ударов, и тихо радовался:
Главное — что? Главное — люди спасены!!!

(с) Бонч Бруевич

Вячеслав Малежик
Бонч-Бруевич, Михаил Александрович (1888—1940) — советский радиотехник, член-корреспондент АН СССР.
Бонч-Бруевич, Алексей Михайлович (1916—2006) — физик, член-корреспондент РАН, сын М. А. Бонч-Бруевича.
Бонч-Бруевич, Андрей Михайлович (1932) — доцент, к.т.н., преподаватель МТУСИ, сын М. А. Бонч-Бруевича.
Бонч-Бруевич, Владимир Дмитриевич (1873—1955) — большевик, брат М. Д. Бонч-Бруевича.
Бонч-Бруевич, Михаил Дмитриевич (1870—1956) — российский военачальник, брат В. Д. Бонч-Бруевича.

А кто из них автор то?