ГАЙД-ПАРК. ЛИТЕРАТУРНЫЙ., Авторские работы, эссе, тезисы, критика

https://magazines.gorky.media/nov_yun/2022/...enii-poeta.html

Алексей Алехин
Кому и на фига нужна поэзия, или О назначении поэта

Лекция (с сокращениями)
Опубликовано в журнале Новая Юность, номер 3, 2022
I.
...
Мы присутствуем при депрофессионализации литературы.
Очевидней тут обстоит дело не с поэзией, а с прозой. Книги меньше читают. А если читают, то чаще — ворованное в интернете. Как следствие падают тиражи — и заработки...
И кто же приходит ему на смену? Любитель, дилетант. И прямой графоман. Тот, для кого сочинение романов — хобби. Да и строчит он их куда резвее, именно потому, что — дилетант, не ведающий муки слова: они из него сыплются. Ну и литературные ремесленники, эти-то всегда были, а теперь их массово изготовляют на курсах «писательского мастерства».
При сокращении числа мастеров и нашествии дилетантов, которых пруд пруди, а заодно и мастеровитых имитаторов, критерии размываются. Их теперь тоже охотно печатают. Вот и получается то самое «перепроизводство» культурных ценностей, о котором уже заговорили. Но подлинных ценностей ищи-свищи.
В поэзии несколько иначе. Она вообще плохо способна кормить своего создателя (за исключением прикладной: тексты песен, реклама в рифму, в том числе и реклама
советской власти, сиречь ее пропаганда, чего мы тоже навидались). Она отчасти кормила статусом поэта — признанного поэта. Платными выступлениями, участием в читательских конференциях, литконсультациями и проч. Вот, на Западе есть пост «поэта при университете» — в Англии, США: прочесть пару «лекций» в год, ну и вообще украшать своей особой титульный список и получать за то некоторое жалование...
хочу поговорить о назначении поэта. И назначении и месте поэзии.

II.

Все уже заметили, что тема эта дословно совпадает со статьей Блока «О назначении поэта», его знаменитой Пушкинской речью, произнесенной в 1921 году в 84-ю годовщину смерти Пушкина. Если сформулировать ее суть, то назначение поэта — внести гармонию в мир.
...тот же Блок в 1907 году в статье «О лирике» (я запасся цитатами, они и еще будут) писал: «…мыслитель, ученый, общественный деятель питается плодоносными соками лирической стихии — поэзии всех веков и народов».
Т. е. она питает элиту человеческую. Или питала.
У меня, правда, впечатление, что нынешние властители дум и народов — от законодателей в Думе, чиновников в правительстве (как и их оппонентов, впрочем), владельцев заводов, газет, пароходов до авторов многословных и невнятных газетных статей и убогих сценариев телесериалов — после «ласточка с весною в сени к нам летит» из букваря ни одной стихотворной строчки не прочли. Увы, они страшно близки к народу и по уровню образования, и по развитости вкуса, и по привычкам — и тоже ограничиваются тем, что смотрят ТВ или копаются в интернете.
Но это другая, хотя и связанная с нашей, проблема. Я о более широком круге читателей.
Место поэзии в разные эпохи не одно и то же. И за полвека, на моих глазах, оно изменилось радикально. Можно сколь угодно потешаться над залихватской формулой «больше, чем поэт…», но, вообще-то говоря, несколько раз в нашей культурной истории так и было.
В 60-е годы минувшего века стихи читало огромное большинство образованных людей, отнюдь не только гуманитариев. Это был своего рода язык и пароль интеллигенции. Частенько в беседе звучала строчка из Пастернака, Цветаевой, Гумилева (нередко — из ненапечатанного, из ходившего в машинописи), в ответ ее продолжение, и это означало: «свой». Стихи были инструментом внутренней свободы, способом противостояния ужасающе плоским и скудоумным условиям советской жизни. Глотком такой свободы были и пресловутые стадионные вечера, отчасти замещавшие невозможные тогда митинг или рок-концерт. Нетрудно видеть, что роль поэзии была не столько ее природная — художественная и эстетическая, о которой писал Блок, а более упрощенная, социальная. Но читали едва ли не поголовно.
О том, что поэтический бум 60-х был явлением не вполне художественным, свидетельствует и тот факт, что от тех лет уцелели в реальном фонде поэзии не совсем те, кто был тогда королем. Да, что-то из Вознесенского, часть Ахмадулиной. О Евтушенко грустно вспоминать. Рождественского и не знают. Зато остались чуть ли не целиком те, кто не блистал на эстраде, — Чухонцев, Кушнер (не говоря о принципиально «андеграундных», например лианозовцах, или «маргинальных», вроде Ксении Некрасовой). Но в 60-е отличить подлинное от блескучего было труднее, как это всегда бывает современникам. Сейчас-то разница очевидна: как масло и вода.
Но это в прошлом. Ныне ситуация в корне иная. Т. е. не совсем: есть фестивали, слэмы, новая эстрадная поэзия — Всеволод Емелин, Вера Полозкова, Дмитрий Быков. Прямое продолжение той давней эстрады, хотя и с куда менее многолюдными залами и претензиям попроще. Но в наше время их уж только совсем простодушные путают с поэзией как таковой. С поэзией как искусством.
Так вот, я о предназначении поэзии — а не об эстраде и стихах как роде времяпрепровождения. Хотя последнее тоже имеет культурный смысл — занятие не из худших, только не надо путать.
Но кто все же читает высокую лирику помимо самих поэтов и зачем оно ему? Скажем прямо: таких немного. Достаточно сравнить поэтическую полку книжного магазина, где она вообще есть, с площадью остального торгового зала. Да и на той в основном не новые стихи, а классика, как ее книготорговцы понимают.
Ситуация нормальная — аномалией были 60-е. Поэзия — сложное и потому достаточно герметичное искусство. Особенно новая поэзия, привносящая новую и потому непривычную гармонию, которая еще не скоро сделается принадлежностью школьных учебников.
Это, повторюсь, нормальное положение вещей. У нас кое-кто из старшего и даже отчасти среднего поколения стихотворцев еще тоскует по 60-м. Немало из них в конце 80-х и в 90-х, не признаваясь в том, мечтали стать новыми — ну и конечно, правильными — Евтушенками. Властителями дум.
Ну да, властители дум, но для немногих.
Кстати, тиражи поэтических книг Серебряного века были похожи на нынешние: полторы–три сотни экземпляров, редко пятьсот и только у откровенно игравшего с вульгарным вкусом Северянина — тысяча. Но роль поэзии не измеряется числом читающих стихи. Ее роль в культуре — роль детонатора, закваски.
В конце 90-х, выступая, кажется, на журфаке, я высказал предположение, что у нас такие плохие газеты и такое чудовищное телевидение отчасти потому, что в 70-е и 80-е в журналах и в книгах печатались отвратительно скучные и плоские советские стихи.
И это не совсем шутка. Поэзия устанавливает планку. Великая поэзия если не прямо порождает великую прозу, то задает тон, взывает к многомерности и глубине прозы вообще. А высокий уровень художественной прозы повышает критерии уже просто прозы — журнальной, газетной, даже рекламной (мне тут попался на глаза рекламный слоган: «Лучшее средство от геморроя в Европе», эдакое веселое пушкинское хулиганство, если б писавший понимал, чтопишет). В конечном счете влияет на качество не только того, что состоит из букв, но вообще мышления.
Однако я снова съехал на «элиту». А я о читателях попроще. Хотя никаких «простых» читателей у поэзии нет, они все — элита. Даже те, кто с умилением читает стихи про березки в сборничке лауреатов районного конкурса «Люблю свой край», — элита. В своем кругу: остальные читают только расписание электричек.
Увы, стихов сейчас даже для обычной, непоэтической, эпохи читают мало. Совсем мало.
Кризис, который мы в этом отношении переживаем, кризис цивилизационный, и, открыв в очередной раз ворота в Европу, мы первым делом приобщились к этому кризису. Тут вспоминается анекдот хрущевских времен про соседние газетные заголовки: «Америка катится в пропасть» и «Догнать и перегнать Америку». Я знаю, что существует и оптимистичная точка зрения: ну и что? Просто сменились культурные ориентиры, теперь литература не в тренде.
Но литература — это не моющее средство: раньше мылись куском мыла, а теперь гелем. Нет. Словесность, поэзия — фундаментальные составляющие любой цивилизации, хоть китайской, хоть средиземноморской.
Кризис этот начался не сейчас, «Закат Европы», вообще-то говоря, написан Шпенглером 100 лет назад, опубликован в 1918-м. Но звоночки были и раньше. И это совсем не безболезненно. По поводу такой вот «смены тренда» Владимир Соловьев еще в 1884 году писал Страхову: «…если кончился период литературный или словесный, то начался период бессловесный». А о последствиях такой бессловесности уже в 1922 году, в статье «О природе слова», предупреждает Мандельштам: «»Онемение» двух-трех поколений могло бы привести Россию к исторической смерти». Боюсь, он не преувеличивал. И опасение относится не только к России.
Отчасти обнадеживает, что и после Соловьева был Серебряный век, и после мандельштамовской статьи много чего, включая самого Мандельштама. И сегодня, я допускаю, у поэзии вновь возникает — или может возникнуть — не просто культурная, но цивилизационная роль. Напомню, что она ее уже играла в далеком прошлом: в Ассирии, в Древнем Египте и позже в античности она, в сущности, заключала в себе и мировоззрение, и историческую память, и философию, и религию. Она старше религии: самые древние религиозные тексты мы обнаруживаем в корпусе поэтических текстов того времени, а не наоборот.
В нынешних условиях эта роль, разумеется, выглядит иначе, но она в них просматривается. Мы получили в данность удивительный век, где цивилизационные, в значительной мере чисто технические, невиданные новации открыли громадные возможности, но и внесли сумбур, и разрушили сколь-нибудь цельную картину мира, без который ни человек, ни общество жить не могут. По крайней мере — счастливо жить. И декларируемые нынче «плюрализм», мультикультурность, многообразие и равенство ценностей, в том числе духовных и этических, это отнюдь не свободный и новый взгляд на мир и будущее — это попытка оправдать свою растерянность.
А действительно преодолеть ее, наметить в хаосе хоть какие-нибудь ориентиры способно как раз искусство, в том числе — а может, и в первую очередь — поэзия. Сделать то, о чем говорил Блок: внести гармонию в мир.
Многие века первую роль в этой важнейшей для человека сфере бытия играла религия. Поэзия, искусство ей сродни. Да они и по сути своей религиозны. Только религия обращена прямиком к Творцу, а искусство — к Творению, за которым Творец всегда угадывается. В этом смысле подлинная поэзия всегда религиозна, даже если автор считает себя атеистом.
Поэзия, несущая новое видение нового мира, но опирающаяся на колоссальной протяженности традицию, в состоянии внести в хаос некую гармонию, а значит, ясность. По крайней мере, в душу обитающего в этом хаосе человека.
Дело в том, что даже самая новая поэзия не только пуповиной, но целиком кровеносной системой связана со всей культурной и духовной историей человечества. Т. е. находит новейшему место в апробированной человечеством системе ценностей.
И тут уместно припомнить еще одну статью Мандельштама, «Девятнадцатый век», 1922 года: «В отношении к этому новому веку, огромному и жестоковыйному, мы являемся колонизаторами (в смысле — «возделывателями». — А.А). Европеизировать и гуманизировать двадцатое столетие <…> вот задача потерпевших крушение выходцев из девятнадцатого века, волею судеб заброшенных на новый исторический материк».
Честно сказать, я думаю, что рост внимания к поэзии возможен и в перспективе не столь далек. Люди насмотрятся интернета, наиграются в безбрежный плюрализм (за которым сквозит опасное равнодушие), насладятся многообразием всего на выбор, сродни многообразию «ИКЕИ», и ощутят потребность в системе ценностей. Культурных. Духовных. Нравственных.
Это будет — как и бывало чаще на протяжении веков — элитарное чтение. Да, с бумажной книжкой в руках, которая уже становится таким же предметом роскоши, как наручные часы с заводом при поголовном наличии мобильников, тоже показывающих время. Желательно, конечно, чтобы это были швейцарские часы. Но возродится и «народное» чтение, которое, кстати, никуда и не пропадало, а только сократилось на фоне других доступных развлечений. Потому что не всё же сериалы и мозаика интернет-новостей, иногда хочется душу отвести.
Не будет бума 60-х (если только авторитарные замашки современного мироустройства не перейдут в злокачественную фазу), но и не будет нынешнего повального равнодушия ко всему, что сложней и многозначней комикса.
Если, конечно, наша цивилизация вообще преодолеет кризис. Во что хотелось бы верить.

III.

Но давайте поговорим немножко уже о положении самого поэта в описанных обстоятельствах.
Сказанное выше делает его по всем признакам довольно скромным. Что тоже началось не вчера. В 1926 году Ходасевич писал: «…явись сейчас перед этой толпой Софокл, Данте, Шекспир или Гете — пришлось бы им удовольствоваться скромным успехом в среде “специалистов” и “любителей” да торжественными приемами в академиях». Правда, похоже?
Причина такого положения вещей вычитывается из самого названия упомянутой статьи: «О кинематографе». То есть о первой волне массовой культуры, захлестнувшей цивилизованный мир: массовая культура — это оружие массового поражения.
Мы живем в эпоху масскультуры. Это главная беда современной цивилизации. И беда не только в том, что она увлекает и отвлекает миллионы людей в сторону самых примитивных развлечений. Кстати, она и в этой примитивности прогрессирует, в смысле деградирует. Если сентиментальная киношка 20-х годов, вызвавшая сетования Ходасевича, была рассчитана на мечтающих о замужестве девиц и их ухажеров-приказчиков, то нынешние страшные сказки про монстров и звездные войны — уровень младшей группы пионерлагеря. Ну, когда после отбоя погасят свет, и в палате какой-нибудь очкарик пугает товарищей рассказами про белую перчатку или еще какими страшилками собственного сочинения. Я сам был таким очкариком.
Но беда, повторюсь, не только в этом. Масскульт еще и очень агрессивен по отношению к собственно культуре.
Все знают, читали у Тынянова, что высокое искусство от веку пополнялось и обогащалось за счет «периферии», втягивало в себя низкие жанры и обращало их в явления подлинной культуры. Сейчас происходит противоположное: массовая культура активно поглощает, перерабатывает и выхолащивает высокое искусство. Те же телесериалы, мюзиклы «Анна Каренина», «Преступление и наказание» и проч. эксплуатируют и низводят до уровня зрелища литературную классику. А нахлынувший вал так называемого «актуального искусства», вполне себе коммерческого или, по крайней мере, приносящего сказочные проценты с крошечного «символического капитала», эксплуатирует высокий авангард столетней давности, а то и прямо мимикрирует под него. В итоге стирается грань между высоким и низким, между масскультом и искусством. И подлинному художнику в этих условиях приходится вдвойне тяжко.
Кстати, о высоком и, условно, «невысоком» искусстве: упрощенном для восприятия, а то и прямо развлекательном. Они всегда сосуществуют и взаимовлияют, вспомним того же Тынянова. И все, заметим, литературе нужны.
В ней всегда присутствуют три уровня, от, условно же говоря, «чтива», через беллетристику, к литературе как искусству. Четких границ нет. Задуманное как эпохальный шедевр частенько оказывается развлекательным, а то и детским чтением (Александр Грин, Вальтер Скотт), а реже наоборот: газетное чтиво О. Генри оказалось бессмертной литературой. (Просто потому, как оно написано. Или «Три мушкетера». Кстати, не уверен, что и «Дон Кихот» не мыслился изначально развлекательным чтением с элементом пародии. А фельетоны Антоши Чехонте?) Взаимосвязаны эти пласты и через эволюцию читателя: по крайней мере, хорошая беллетристика готовит его в принципе к восприятию более серьезных книг. Мы ведь с вами тоже не с Джойса начинали.
Между прочим, от депрофессионализации литературы эти низовые жанры пострадали едва ли не раньше и больше высоколобой. Сопоставьте современный «дамский роман» с Франсуазой Саган. Или Маринину с Эрлом Стенли Гарднером.
В поэзии нижний слой — это прежде всего песни, в том числе и народные. Масскульт, попса пожирают их первыми, потому что обращены к той же аудитории. Оксюморон: есть высокие образцы поэзии низких жанров, та же народная песня. И просто песня: Исаковский («Враги сожгли родную хату…», «Катюша»), Фатьянов («Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…», «Три года ты мне снилась», «В городском саду играет духовой оркестр…») Сравните их с современными эстрадными текстами.
Вообще, эстетически «упрощенная» поэзия, как правило, — редуцированная, эпигонская, утратившая новизну и низведенная до общего места высокая классика: ну, как среднесоветская поэзия вытекала в этом смысле из примитивно понятых Пушкина, Некрасова, с добавкой Есенина. Но и такое эпигонство требует профессиональной руки. Увы. «Наш современник», «Москва», многие провинциальные журналы в своих поэтических разделах плохи литературно (не идеологически) не столько «простотой», сколько качеством. Это очень посредственно написанные тексты.
Но вернемся к высокой поэзии. Если кто-то из молодых стихотворцев хочет стать художником в высоком смысле слова — и такие, на удивление, не перевелись, — а не просто производителем «качественных текстов» (что, впрочем, как уже сказано, хотя и не столь высокая творчески и мало мне лично интересная, но тоже культурно значимая задача), то он сталкивается с описанной мною реальностью лицом к лицу.
Положение поэтов в этих условиях весьма точно определил тот же Блок, назвав их в статье «Крушение гуманизма» (1919) «живыми катакомбами культуры». Проводя параллель с катакомбной церковью, хранившей христианские идеи в эпоху римских гонений.
А Ходасевич, уже о собственной поэтической судьбе, высказался и вовсе скептически. В «Записной книжке» он предопределил ее перспективы так: «Боюсь, я всегда буду “для немногих”. И то, если меня откопают».
Так что это не только сегодняшнее, это, скорее, обычное положение поэта. О нем еще в 1913 году в статье «О собеседнике» писал Мандельштам, именно тут и проводя грань между «поэзией» и «литературой»: «обращение к конкретному собеседнику» — а именно из таких, напомню, состоит публика, толпа, покупатели стотысячных тиражей, посетители поэтических концертов на стадионах, — так вот: «…обращение к конкретному собеседнику обескрыливает стих, лишает его воздуха, полета… Разница между литературой и поэзией следующая: литератор всегда обращается к конкретному слушателю, живому представителю эпохи… Поэт связан только с провиденциальным собеседником».
Поэт — странная профессия, но она существует. Она не кормит. Приносит массу житейских неудобств, а временами приводит к трагическому итогу. Она, напомним, требует «всегочеловека»: в сущности, профессиональный поэт занимается единственным в жизни делом — пишет стихи. Даже когда отвлекается на поиски хлеба насущного или предается семейным радостям. В этом смысле он отличается от тех, кого мы зовем графоманами, лишь мерой таланта. А от любителей тем, что те посвящают сочинительству свободное от житейских забот время, а этот — наоборот. Зато она приносит временами несказанное счастье. И не только самому автору.
Что и говорить. Провиденциальный собеседник не заполнит стадион и не раскупит тираж. Но он все-таки есть. Или приходит со временем. «Произведение искусства оживет <…> пройдя, как ему всегда полагается, через мертвую полосу нескольких ближайших поколений, которые откажутся его понимать». Это Блок писал в 1920-м.
Просто писать надо только в расчете на этого собеседника — вот он и явится. Ведь «откопали» же Ходасевича. И пусть все в том же узком кругу, но давно и навсегда он — поэт для многих.

____________________________________________
Эта лекция была прочитана молодым писателям в Иркутске 12.09.2017 г.(частично) и в Великом Новгороде 06.08.2019 г.

Только у меня ощущение, что каждый свои курсовые решил опубликовать?
Я вот тоже не все удалила. А не публикнуть ли и мне? Ну, а что. Читают же люди.

Может, лучше конкурс замутим? Что - то так глухо стало в ветке.

Предлагайте темы, условия, и т.д.

Едва ли не главной составляющей поэтического творчества является образное мышление.
Предлагаю ознакомиться со статьёй

https://stihi.pro/9-poyeziya-v-poiskax-krylev.html

Светлана Скорик
«Поэтический образ и образное мышление»

О философском осмыслении поэзии.
Репост (фрагмент) темы из раздела "Философия" на Ярпортале "Философия искусства, "вечные" вопросы искусства"

юсим
Дата 23.10.2010 - 09:19

Философия – это компендиум «вечных» вопросов, т.е. принципиально неразрешимых. Главная беда «точки зрения» - философствующий находится, во-первых, в границах чувственного познания, во-вторых, в асинхронном пространстве-времени (когда контакт с другими объектами происходит преимущественно в режиме настоящего с уже прошедшим, иногда – с отстоящим на миллиарды лет, как в астрономии).
Почему же всё-таки философией занимаются? Для того, чтобы «позиционировать» современность на пути от конечного прошлого к бесконечному будущему. Вопрос о природе искусства и, в частности, поэзии, - один из "вечных".
Блуждая по И-нету нашёл интересное эссе на данную тему в «Поэзия.ру».

http://poezia.ru/salon.php?sid=63936
Об искусстве (поэзии) и философии.

Михаил Рахунов:
ОПРЕДЕЛЕНИЕ ПОЭЗИИ
Любое определение
Говорит о многом.
Ее обозначить — считаю делом трудным.
Поэзия — это просто
Разговор с Богом.
На равных.
И с удивлением —
Обоюдным.

Михаил Гофайзен:
" Что же такое искусство? Не очертив своё представление об этом понятии, рассматривать явления, связанные с ним, нам представляется непродуктивным. Не будем мы оформлять свою мысль и в духе кратких философских энциклопедий, предлагая читателю одну полосу тумана вместо другой примерно следующим образом: искусство – это результат художественного творчества. Не будем до поры и суживать тему, переходя от видовых признаков к родовым (проза, поэзия и т.д.).
В какие бы одежды не рядилось искусство во времена оны, в каких бы одеяниях не являлось нам сегодня, но выйти за границы закона подобия, о котором уже говорилось в предшествующей главе, оно не в состоянии. В этом плане трудно не согласиться с Аристотелем, видевшим одну из основных функций искусства в подражании жизни (мимезис), которое приводит к очищению души через слёзы (катарсис) – как считал Ганеман, подобное страданию лечится подобным – «similia similibus curantur». Однако, если говорить о мимезисе оправданно возникает другой вопрос. А что есть жизнь?
Если судить по некоторым древнеиндийским представлениям, аналог которых мы встретим и у Платона, то жизнь (бытие) – покрывало майи, фата-моргана, иллюзия. Но тогда всякое подражание ей выглядит не более чем развлечение праздного ума. Отбросим.
Если за иллюзией, или иначе – миром явлений (миром феноменов), стоит некая реальность (ноуменальный мир), как то виделось Канту, но реальность эта непознаваема, все наши «подражания» будут напоминать попытку слепого написать маслом портрет жены президента. Опять же – бессмыслица для праздного ума. Отбросим.
Если реальность, стоящая за нашей жизнью познаваема, но слепа и иррациональна (Шопенгауэр), то любое истекающее из неё следствие – абсолютная нелепость, включая жизнь или искусство, хотя бы в силу того, что ответ уже дан – смысл состоит в его (смысла) отсутствии. И мимезис, и катарсис, и все прочие эстетические мистерии, по сути, сведутся лишь к повторению одной и той же глупости размером с целое бытие. Отбросим.
Если помимо видимой, данной нам в ощущениях никакой другой объективной реальности не существует, как то полагали, например, материалисты (Маркс, Фейербах и др.) или представители прагматизма (Пирс и др.), то эстетическая функция искусства перестаёт быть превалирующей. Т.е. понятие мимезиса в этом случае сводится к элементарному «фотографированию» наблюдаемых глазом контуров того или иного объекта, а сделанные «фотографии» выражают не сущности прекрасного (безобразного) стоящие за этими контурами, а чисто прикладные смыслы, находящиеся вне природы описываемого предмета: идеологический, воспитательный, образовательный и т.д. Но ведь эти функции значительно эффективней реализуются соответствующими видами человеческой деятельности, перечислять которые, полагаю, будет излишним. Добавим, что в этом случае, утрачивая свою самодостаточность, искусство не может выступать и как способ независимого познания. По характеру используемого языка (языков) оно не эмулируется с позитивным знанием (собственно позитивизм, академическое науки и др.), а оккультное знание является не легитимным с точки зрения основной посылки – кроме видимого мира иного не существует. Но кто возьмёт на себя смелость утверждать, что закон всемирного тяготения ближе к Истине нежели «Мадонна с младенцем» Рафаэля? Остаётся, правда, ещё развлекательная функция. Но она скорее характеризуют массовую культуру, нежели высокое искусство и уж явно не отвечает вполне на сформулированный нами главный вопрос – что есть жизнь. Отбросим.
Если предположить, что формой существования бытия является язык (напр., Витгенштейн), то гносеологическая функция искусства, по логике вещей, должна была бы свестись к поиску универсальной парадигмы, изначально заложенной в сущности языка как некий мироорганизующий принцип. В этом же принципе должна была сосредоточиться и абсолютная модель эстетической компоненты, её экзистенция. Но, если вслед за Хайдеггером мы начнём утверждать примат экзистенции (существования), а не эссенции (сущности), то мимезис предстанет нам как освоение одного «про-явленного» языка за счёт использования другого. Говоря об искусстве, это больше будет напоминать перевод, скажем, языка природы на язык живописи с целью извлечения (создания?) в «при-сутствие» очередного эсперанто. Но коль скоро сие удастся усердному Орфею, то таковое эсперанто, начав «при-сутствовать» неизбежно станет всего лишь одним «из», а не, пользуясь терминологией досократиков, Единым (Парменид). При этом отметим - несмотря на то, что сама по себе идея представляется нам достаточно симпатичной, она неизбежно сводит процесс творчества к жонглированию словами и культурными аллюзиями – эстетический капкан постмодернизма. Кроме того, при такой посылке искусство не в состоянии вывести художника за границы собственного языка, а, значит, делает невидимыми для перевода языки иных уровней, что входит в противоречие с любым утверждением, предполагающим наличие объективной реальности. Отбросим.
Если же всякая реальность субъективна (солипсизм), то вы, мои читатели, просто не существуете. Чего ради тогда мы здесь собрались? Искусство не более того, что я о нём думаю, и мысли мне эти излагать, получается, некому. Здесь вполне уместно может последовать знаменитый пассаж из Марка Твена, в котором тот утверждал, что слухи о его смерти были несколько преувеличены. Отбросим.
Однако все вышеперечисленные «если», включая, по умолчанию, не перечисленные являются доказательством от противного только одного. Всякое подражание жизни, а, стало быть, и сама жизнь есть поиск (проявление) подобия сотворившего её Первоначала. Через этот поиск (поиск прекрасного) и реализуется в искусстве главная его функция – эстетическая. Акт творения подобен акту Творения, независимо от того, какой смысл каждый отдельно взятый художник в своём сознании вкладывает в понятие слова «Творец». В этом вопросе он сообразуется только с чувством внутренней свободы, свободой совести и пониманием прекрасного. Т.е. на качество эстетического откровения не влияет то обстоятельство, что художник - язычник, верующий в единого бога или, скажем, верующий «атеист». Это не вопрос религии." ("Кризис искусства" 2004г.)
Добавлю. Мне думается, что искусство (и, в первую очередь, поэзию) отличает от всех остальных видов человеческой деятельности прежде всего характер мышления - МЕТАФОРИЧЕСКИЙ (плюс некоторые чисто ремесленные средства). Т.е. такой, когда для описания (познания) одного явления используется иное явление. И чем дальше они отстоят друг от друга - тем интересней текст с точки зрения его художественной (а, значит, и познавательной) ценности. Например, у Саши Кабанова, помню, меня очень порадовал самолёт - цыплёнк табака, или у ИБ "такой мороз, что коль убьют, то пусть из огнестрельного оружья". Примеры можно множить.
Думаю, что во многом такой способ познания роднит поэзию и философию. А как ещё можно описать то, что никогда не видел глаз - сущности, идеи, абстрактные категории и т.д. Ницше - это поэт или философ? А сколько поэзии у Платона? Занятно, конечно, что при этом именно Платон как философ обосновал "вредность поэзии" и необходимость введения цензуры.
Не поэтому ли наиболее "философский" поэт второй трети 19в., Тютчев стал цензором?
Отсюда - можно ли вообще противопоставлять поэзию философии? Я бы сказал, что скорее - сопоставлять...»


Egor_Lungin Дата 23.10.2010 - 21:06

Извиняюсь, я не совсем понял - это всё ваше? или это цитата интернетовская? с «Поэзия.ру»? Но в любом случае тема интересная, и достаточно сложная. Мне думается. что у поэзии и философии разные все-таки языки "вскрытия"и описания механизма бытия, но цель может быть у них совпадать - познать нечто непередаваемое обычным языком. То есть каждая из них стремиться разрушить границы обыденности. Но поэзия, как правильно здесь отмечено использует приемущественно язык метафор, философия стремиться выработать систему собственных философских понятий, опираясь преимущественно на рациональное, а не эмоциональное, как в поэзии, мышление. Что касается Платона, то я с ним, пожалуй, соглашусь - поэтам (читай всем деятелям искусства) не место в идеальном государстве. Они к сожалению, в большинстве своем являются слугами не истины, а идеологии, то есть, как выразился один философ, "ложного сознания", да и аппеляция к эмоциональной стороне человеческой натуры у них часто переходит все границы. А как учил один любимый мною философ - девиз философии: "Не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать". Когда человек отойдет от своих непосредственных эмоций, а будет преимущественно думать, тогда наверное можно будет надеяться на построение идеального общества...

юсим
Дата 24.10.2010 - 01:06

До ссылки - это мои мысли. После ссылки - две цитаты из «Поэзия.ру», рассуждения на заявленную тему.
«Непередаваемое обычным языком» – это, вероятно, нечто, ещё несозревшее до ясности изложения... и, раз так, притягивающее, как бы, новизной. Да, действительно, и поэзия, и философия (особенно поэзия) грешат этим свойством.
Применительно к Платону в данном тексте (и к любой идее, доведённой до абсурда) вспоминается строчка Тютчева: «Мысль изречённая есть ложь!». Без поэтов (без настоящих поэтов!) в языке не будет самобытного!


Dr.Faustus
Дата 28.10.2010 - 10:27

Согласен, тема очень сложная, и я, признаться, в ней очень сильно плаваю. Но мне кажется - может быть в силу присущей мне интровертности - что искусство является не столько "подражанием жизни", сколько способом выражения каких-то личных переживаний, чувств, и даже выражением миросозерцания. При этом даже не обязательно, чтобы миросозерцание автора резонировало миросозерцанию читателя. Талантливые произведения искусства способны затронуть душу каждого, как мне кажется. Например, мне очень нравятся стихи Верхарна, хотя тот холод, пессимизм и отчужденность никогда не был присущ лично мне. И произведения искусства в этом плане могут быть даже более убедительны чем философские системы, ибо они позволяют не только понять, но в какой-то мере и прочувствовать. Так, тот же пессимизм для меня стал куда более понятен благодаря Верхарну, нежели благодаря Шопенгауэру.
И еще такой момент. Думаю здесь будет уместным вспомнить о том, что Юнг говорил про символы. Символы являются выражением некоей реальности (возможно психической), которую нельзя выразить иначе чем в данном символе. Поэтому искусство, зачастую оперирующее именно символами, может быть более убедительным чем философские рассуждения, стремящиеся к сухому логичному изложению. Мне кажется человек способен изложить дедуктивными рассуждениями, но поэт, с помощью символа может постичь гораздо больше.
--------------------
Сомнения не могут существовать в стаде; чем больше толпа, тем лучше истина — и тем больше катастрофа (с) К.Г. Юнг


Egor_Lungin Дата 28.10.2010 - 18:48

Dr.Faustus
Цитата
Талантливые произведения искусства способны затронуть душу каждого, как мне кажется. Например, мне очень нравятся стихи Верхарна, хотя тот холод, пессимизм и отчужденность никогда не был присущ лично мне.

Не согласен, что произведения искусства обращены к каждому и способны затронуть душу каждого. Здесь действует все-таки принцип: подобное может вызывать отклик только у подобного. То, что Вы отрицаете наличие в Вашей душе пессимизма - лишь защитная реакция. Вы бы и не почувствовали эти произведения, если бы в Вас не было соответствующих "априорных форм", только не в кантовском смыле, а в смысле предрасположенностей, склонностей Вашей души. Согласен, что искусство способно намного более глубже передать тайные смыслы бытия. Но опять-таки, нужны подготовленные слушатели, зрители, читатели, то есть воспринимающие субъекты. Вообще, восприятие произведения искусства - это всегда диалог: и автор должен попать в точку и отразить в произведении волнующие хотя бы некоторую группу людей вопросы, и читающая или воспринимающая публика (хотя бы часть ее) должна иметь внутренние ментальные ресурсы и способности воспринять (хотя бы частично) заложенные в произведении смысловой пласт. А вообще, хорошее произведение дает возможность различной его интерпретации - каждый "вынимает" из него столько и то, что способен "вынуть". Хорошие философские тексты тоже отличаются этой особенностью, поэтому они плохо поддаются интерпретации с чисто научной точки зрения. Хотя бы тот же "Так говорил Заратустра" Ницше с одной стороны поэма, написанная на языке аллегорий, с другой стороны, философская программа Ницше, где он изложил свои основные философские категории "сверхчеловека", "вечного возвращения" ...

...

Это сообщение отредактировал юсим - 1.09.2022 - 16:37

Об изобразительности в поэзии делится своими мыслями художник, скульптор и поэт Сергей Пименов

https://stihi.ru/2022/09/22/2469
Сам Себе Семинар 1
Серж Пименов

1. Я не против деталей. Но в самой форме таятся такие силы и возможности, которые не снились ни одной детали.
2. Хотите знать, что такое деталь? Деталь это избыток силы, импульс, которому не нашлось и не хватило места в целом.

https://stihi.ru/2022/09/22/2482
Сам Себе Семинар 2
Серж Пименов

В продолжение разговора о жесте как базовом и универсальном художественном изобразительном средстве.

Если говорить о поэзии как об изобразительной дисциплине чисто умозрительного характера, надо принять и факт необходимости создания и передачи тех самых незримых умозрительных фигур в ряду мыслительных абстрактных категорий, отображающих процесс мышления в обыгрываемой ситуации, в том числе. Как же их реализовать наглядным способом? По-моему мнению, в этом случае функцию показываемых предметов должны выполнять элементы текста и их конструкции, то есть язык в чистом виде, а синтаксис - выступит мимом, приводящим в действие всю пирамиду. Так или иначе, поэзия во всем многообразии, никогда не сможет отказаться от жеста как основы любого изобразительного акта. Мало "говорения". Необходима его модуляция или сверхдействие.

Кстати, " мат" - максимально "очищенный" (об-лупленный и за-) и быстрый языковый жест.

В качестве примера привожу несколько шедевров жестикуляции от Андрея Туркина, на которых и подобных им только и можно учиться. Ни Блок, ни Пастернак, ни Бродский незыблемым основам не научат никого, разве что вульгарно эпигонить. А вот Пушкин и Заболоцкий научат легко. Чтобы стать "самим собой", докопаться до своего пласта, открыть свою жилу, нужна простая (стандартная) лопата или экскаватор, как у Пушкина или Заболоцкого, а не " промельк хлопьев маховой".

***
Бывало, дернешь за чеку,
Лимонка разорваться рвется,
Но ты держишь на ней руку,
И ничего с ней не деется!

***
Шарики стальные, шарики стальные,
Разные диаметром, цветом - остальные,
Полые снаружи, полные внутри,
Шарики стальные, милые мои!

***
Она стыдливо прошептала,
Губами шевеля едва,
Здесь очень много, дай мне мало,
Здесь целых три, а надо два!

Возьми все три, сказал я строго,
Придвинув их концом ноги,
Я дал тебе не слишком много,
Один себе прибереги!


***
Посмотришь на небо - там звезды одне.
Мне солнце на небе напомнят оне.

Кому-то напомнят оне, может быть,
С разорванной ниткой жемчужную нить,

Кому-нибудь срез дорогой колбасы,
Песочные кто-нибудь вспомнит часы,

И даже стакан представляется мне,
Но взглянешь на небо - там звезды одне!


***
Слабая, словно больное растение,
Меж деревами тугими, ветвистыми,
Шла комсомолка по лесу весеннему
И повстречалась в лесу с коммунистами.

Время прошло, а на месте их встречи
Бьет чудотворный, целебный родник.
В знак чистоты, совершенства сердечного
Здесь, на советской земле, он возник!

***
Она ломала коржик!
Но коржик не ломался!
Тогда столовый ножик!
Ей на глаза попался!
Она схватила ножик!
Поставила на коржик!
На ножик надавила!
И коржик разломила!


***
О, как мне дорог центр города,
Где Долгорукого рука
Как будто ищет Маркса бороду,
Но не найдет ее, пока
За ним следят глаза Дзержинского,
Дома пронзая, как врага.
И тщетно ищет исполинского
Коня послать его нога!

***
Ты рисовала ручкой
На клетчатом листе
Две сдвоенные штучки
При лапах и хвосте.

И не осознавала
В невинной простоте,
Что ручка рисовала
На клетчатом листе.

Но вдруг тебе предстала
Картинки простота.
Как быстро ты скатала
Комочек из листа.

И полетел комочек
Через окно в кусты,
И снова на замочек
Замкнула сердце ты.

**"
Моя тоска была остра,
Как языки костра.
Китайской казнью прорастал
Меня животный страх.
И, познавая сердцем боль,
Я головой поник.
И падала сухая моль
Ко мне за воротник.
А птицы чирк по небу, чирк,
Как будто спички.
И, как горит метеорит,
Сгорали спички.
А птицы вжик по небу, вжик!
Как будто пули.
Когда нам дали эту жизнь,
Нас обманули.

https://stihi.ru/2022/09/23/3939
Сам Себе Семинар 3
Серж Пименов

В чем перво (прото) смысл ковки?
Для чего - все эти мягкие и плавные линии волют, эллипсов, хомутов и аккантов?
Для придания твердому железу "мягкости".
Универсальный принцип противоборствующего единства.
Тот, что, напротив, ищет способы придания мягкой ткани - "твердости".
Смысл восходящий к первосмыслу всякого искусства.
Игра.
А я добавлю - игра во власть.

https://stihi.ru/2022/09/24/2317
Сам Себе Семинар 4
Серж Пименов

Левицкий, Кипренский, Брюллов, Боровиковский, Венецианов... вот у кого можно и нужно учиться настоящей живописи как методу, а не импрессионизму, который свойствен всем нам от рождения. А живопись - нет. Сходите в ГТГ и посмотрите, как все просто и ясно сделано и написано у этих художников. Близко к элементарности. Да. Да. Элементарность. Я не ошибся. Другого метода не существует.

Элементарность. И есть тот самый блеск - везде и во всем, равно в алмазах и грязи, к которому мы все привыкли как к должному и ничем не выдающемуся.

* На фото: фрагмент картины Д.Г. Левицкого "Портрет священника". (Портрет отца). 1779 г.

https://stihi.ru/2022/09/24/3505
Сам Себе Семинар 5
Серж Пименов

В общем, стихи собираются из "предельных смыслов". Которые подкрепляются (в обязательном порядке) аллитерацией в необходимой и достаточной степени. При том, что грани этого "предельного смысла" могут и не отличаться ослепляющим блеском эпитетов, но быть повседневно шероховатыми и даже прозаическими. Иногда "предельный смысл" сам находит подходящую аллитеративную оболочку. Иногда аллитеративная оболочка подсказывает выбор смысла. И первое, и второе - неотделимые друг от друга субстанции, вместе превращающие любое говорение - в искомое поэтическое высказывание.

https://stihi.ru/2022/09/29/6125
Сам Себе Семинар 6
Серж Пименов

Невидимый автор как бы вступает с невидимым читателем в незримый диалог о том, что видимо не существует вовсе.

https://stihi.ru/2022/09/29/6180
Сам Себе Семинар 7
Серж Пименов
"Поэтическая" криптомания побуждает автора поглубже заталкивать поверхностные смыслы, ради создания иллюзорной глубины. В ход идет весь арсенал художественных средств. И такой нехитрый трюк может сбить с толку доверчивого гражданина читателя. Пока докопаешься до смысла - железно уверуешь в покоренные глубины. Задача поэзии инакая. Предоставить читателю не солнцезащитные очки и лопату, но прибор усиления зрения - ясновизор, чтобы читатель легко и непринужденно убедился в бесконечности обозреваемых глубин. Плохие стихи ограничиваются последней точкой текста. Хорошие стихи после этой точки только начинаются. Улавливаете разницу?

https://stihi.ru/2022/09/29/6199
Сам Себе Семинар 8
Серж Пименов
В живописи нет ничего сложного. Она элементарна. Вся - один элемент. Когда художник начинает пользоваться вот этим одним ее элементом, он овладевает всем, что доступно его взору. Все становится простым и легким. Люди смотрят на его картину и думают - сколько там всего. А там всегда - одно. И то же.

https://stihi.ru/2022/09/29/6222
Сам Себе Семинар 9
Серж Пименов

В предисловии к японским стихам, переведенным на русский язык, автор пытался научить меня как нужно понимать японскую поэзию и что для этого нужно делать, поскольку японская поэзия отличается де от европейской и тд. Тщетно. Мой поэтический детектор наотрез отказался опознавать перевод с японского в качестве явления поэтического ряда. Как же так, думал я, японцы, страстные любители всего поэтического, - чайной церемонии, Чайковского, Шишкина, Гжели и Алины Загитовой, совершенные импотенты в области стихов? Не может быть! Все стало на свои места, когда я наткнулся на оригинал. Что бы ни говорили филологи о скудости формальных поэтических средств у японцев, японские стихи зажаты в чудовищные клещи аллитерации и наверняка в не менее чудовищные тиски неведомой гайдзину игры слов и еще чего похлеще. Тем не менее, в ней - в аллитерации - первейший поэтический смычок и ключик любой поэзии. Учить японский! А читать подстрочники может быть кому-то интересно - ну, не более чем, разглядывание почтовых марок. Почему нет? А если да под водочку...
------------------------------