Мои прогулки по старому Ярославлю

Бристоль был едва ли не самой крутой, сразу завоевал популярность как афтаритетный притон и вертеп на всю страну.

думаю что соглашусь с тобой.
Мне далеко за картой дореволюционного Ярославля ходить не надо, она у меня в кабинете висит, сейчас глянул - да, действительно, через лупу видно маааленький крестик, типа храм. Делит здание на две части. На южном крыле здания мелко написано "Почта" (главпочтамт то бишь), на северном ничего не написано, но ясно, что это гимназия. Это скорее всего она. Погрешность может быть одна - что это домовая гимназическая церковь ВНУТРИ здания, большинство домовых церквей на карте тоже обозначено, но думается это крайне маловероятно.
По поводу отсутствия фотографий - реально странно, карта 1911 года, часовня отмечена...

тематика событий 1905г и 1918г вообще практически не освещена. По 1905г ещё можно найти официальную точку зрения и личные мемуары очевидцев, а мятеж - это вообще тёмный лес, очень тяжело восстановить хронологию и места боёв. Красные естественно были незаинтересованы были в описании событий, так как сразу бы показали свою беспомощность первых дней восстания и то, что они собственными руками уничтожили весь центр города, а белые участники, что логично, в большинстве своём были уничтожены. Остаётся читать воспоминания рядовых свидетелей да очерки реставраторов о разрушениях.
и плавно переходя к истории Твериц...
там бои также были, но они носили локальный характер, так как белых было оч. мало, а район был железнодорожно-рабочий, бои шли в основном на подступы к вагоноремонтным мастерским (территори современного вагоноремонтного завода), но белые быстро были перебиты либо оттеснены по ж\д мосту в центр, и мост был захвачен красными. Произошло это потому, что красные подкрепления из Данилова, Вологды и Буя прибыли на станцию Филино в числе первых. После очистки района было установлено несколько тяжёлых орудий в районе Тверицкой набережной, которые приступили к обстрелу "белой" Волжской набережной...весьма успешно...

задолго к 1911 году гимназия там уже закрылась (переехала на Семеновскую площадь - нынешнее здание университета).... гимназия была в 30-ых годах чтоли.. там Некрасов еще учился.....

http://www.yarfoto2000.narod.ru/files/3/fi...0000021.jpg.htm



Глянь слева. Вроде маковка проглядывается. И архитектура необычная.

Гимназия была бОльшую часть 19 века...
лично мне думается что до середины 80х годов (когда здание было перестроено). Но не уверен.

по фото дык да...она...часовня...встроенная. её стены вплотную примыкают к северному крылу - это видно на фото.
большевикам такую не заделать внешней стеной и не перекроить внутреннюю планировку вообще было грех...
в этом плане козырно выглядит дом "Колёса" на пл. Труда - его угол составляют стены пожарной каланчи, там даже часть декора фасада осталась - стрельчатая ниша

может, там в госпитале сохранился уголок от этой часовни?...

а вот то, что фоток нет - очень странно....
есть практически фотографии всех ярославских церквей до революции...
а этой нет...

Beirut
ну мы же хаваем то, что выдают на обозрение пиплу...надо будет посмотреть в архивах...

что касается внутренних убранств домовых церквей - практически подавляющее большинство этого не сохранлось, в отличие от отдельно стоящих храмовых зданий, что и логично - из-за перепланировки комнат и внутренней отделки помещений.
Да и в большинство из них смертному проблематично попасть, ибо здания как правило были оккупированы гос. организациями(

Прогулка третья

Холодно. Утро. Будний день. Опять валялся в ванной слишком долго. Четыре слагающих для того, чтобы я поехал на работу на такси. Впрочем, как оно и бывает с завидной регулярностью. Вот и сейчас моя временная потрёпанная иномарка уныло месит снежные заносы на Труда. Подфартило ещё, что водитель неразговорчивый попался, иначе хоть вешайся, хоть смейся. Проплывает справа куб универмага, я уже знаю, что сейчас произойдёт, так и есть, мы немножко притормаживаем перед трамвайными путями и нехотя, неторопливо переваливаем их, один за одним, всего четыре штуки, один, два, три четыре - повторяет моё тело движения в такт машине. По традиции, на этом подпрыге я открываю свою баночку холодного кофейного напитка, он неплохо тонизирует моё пока ещё сонное сознание. Всё рассчитано. Всё проверено. Последний глоток я сделаю перед финальной остановкой автомобиля у своей работы. Главное, чтобы опять какой-нибудь очередной дебил не начал проскакивать наперёд в момент поворота первого троллейбуса на Волкова. Тогда я последний глоток сделаю за квартал до работы. Тогда первый троллейбус зажмёт дебила на повороте, ему сделают серьёзную глубокую царапину и он (дебил), как правило краснощёкий и разгневавшийся, выскочив из авто, побежит к кабине троллейбуса с криком «куда прёшь, идиот!». Milf, сидящая за баранкой рогатого транспорта, лениво кидает тому: «щас гаи приедет, разберёмся», и выключает подачу энергии двигателю. У неё это уже восемьдесят шестой. Истерично осматривает царапину на крыле дебил, курит, лениво раскинувшись за рулём на сидении, milf, матерятся водители в образовавшейся пробке, до Ушинского в одну сторону и до Юности в другую, плюются пассажиры троллейбуса, истерично ловящие маршрутку (рабочий день начался), я как обычно спокоен. Мне всего лишь придётся сделать глоток холодного кофе за квартал до работы, а не как обычно.

Медленно проползают мимо дома великолепного участка Свободы от Юности до Волкова. Каждый фасад улыбается мне, только улыбку эту с трудом видно – зима, освещение не то. Когда освещение что надо, например ранней весной или осенью, эти фасады не улыбаются – они смеются. В конце 19 века умели строить так, чтобы дома смеялись, радовали глаз. Чтобы человек, смотрящий на них, сказал: «Не зря построили». Ради этого жили архитекторы, этой идеей жили строители. Дома должны радовать. Жить нужно радуясь, радуясь даже на улице. Хорошо жить в таком городе, где здания улыбаются. Хорошо жить в России.

Мой таксист судя по всему так не думает. Насупившись, молчит, уткнувшись в баранку. И слава Богу. Только трёпа о бездействии «дорожников» (видимо, департамента дорожного хозяйства) мне и не хватало. Лучше побуду наедине со своими мыслями. Проскакиваем перекрёсток Собинова и Свободы на ура, никакая сволочь и не попыталась ткнуться нам в бок. Ползём, ползём. Уже наваливается на лобовое стекло Знаменская башня, всей своей мощью. Ползём, ползём. Чуть не доезжая до Европы, по привычке бросаю свои глаза направо, и чуть наверх, череда рам в окнах второго этажа коричневого, мрачного, чуть поносного цвета, цвета сороковых годов, и только два окна сверкают ярко-жёлтым, канареечным цветом. Уже два года сверкают. Всегда приятно посмотреть ещё раз на свою работу, не упускаю эту возможность я и сейчас. Как сейчас помню, как знойным июнем я, от усердия высунувший кончик языка и вывалившийся наполовину из окон, водил кисточкой по рамам, и многочисленные на этом отрезке улицы друзья орали мне снизу: «Эй, неужто в маляры пошёл?!»

Проехали. Светофор у Европы. Слева стоит остановившийся троллейбус и виден бегающий дебил. Я смотрю вперёд и чуть вверх, на окончательно и бесповоротно нависшую надо мною башню. Четыре яруса боя. Для пушек, для вара, для мушкетов и для пищалей. В верхний ярус, аккурат на зубчатые стены, вглядываюсь до рези в глазах. До такой рези, что возникает между зубцов бородатый мужик, он чуть свешивается с верхнего яруса башни, и все окрестности оглашает его крик: «СЛАВЕН ГОРОД ЯРОСЛАВЛЬ!!!»

Ого, прикидываю я. Допился, дьявол. Придётся сегодня последний глоток ледяного кофе осушить у Знаменской. Глядишь, а мужик то уже высовывается из под какого-то деревянного шатра, стало быть шатёр то стоит на верхнем ярусе башни, огромный, метров двадцать вышиной, теперь становится ясным, зачем же мужик свешивался с башенной стены, он смотрит наверх, там, прямо на шатре, виднеется маленькая площадка, с ведущей к ней лестницей. На ней стоит другой мужик, издали, от Европы, похожий на первого как две капли воды. Впрочем, и Европы то уже нет. На её месте какое –то деревянное двухэтажное покосившееся здание. Мужик в свою очередь орёт: «СЛАВЕН ГОРОД ЯРОСЛАВЛЬ!!!».

«Едем» - говорю я таксисту. «Зёлёный». Объезжаем справа по плавной кривой дуге экс-гостиницу «Ярославль». Гостиницы тоже нет. На её месте стоит миниатюрная, изящная церквушка с огромным витиеватым куполом, так похожим на купол собора Василия Блаженного в Москве. Нет машин, исчез асфальт, исчезли ели на Плешке. Стоит передо мной лишь башня. Белая, незыблемая, мощная. И обогнуть то её слева, как обычно, никак - преградил путь моей иномарочке высокий земляной вал. На валу деревянные стены, на стенах вбиты острые деревянные колья, остриём наружу, ко мне. Перед валом – ров с водой. Не пройти, ни проехать. Вариант один – сквозь Знаменскую башню – там виднеется чёрный зев ворот.

«Блин, только через арку Знаменских сможем проехать» - говорю таксисту. «Не объехать стену то». Таксист смотрит на меня ко всему привыкшим взглядом и отвечает: «Нельзя там. Пешеходная зона. Если хочешь, иди. Подожду на Трефолева». Киваю головой, выходу, хлопаю дверью, иду под арку. Мужик сверху свешивается ещё больше, пытаясь осветить окрестности факелом. Я уже вошёл под арку, но там откуда то взялись высоченные дубовые ворота. Неожиданно замечаю еле заметный свет в прямоугольнике, вырисовывающемся на воротах – калитка! Перешагиваю, попадаю в темень арки, знаю-знаю, там чуть дальше щас цветы будут продавать. Но неожиданно кто-то, совершенно мне невидимый, суёт факел в лицо. «В город???!!!» - эхо разносится по арке. «Алтын за ночной проход и рупь за бороду!» Какую ещё к лешему бороду - еле успеваю подумать я, как тут же меня к стене припирают два каких-то мужика, правда, уже безбородых и в каких-то нелепых кафтанах. Во, думаю, жесть и ахуй, гопники в конец попутали, с утра честного человека пытаются на мобилу обуть. Пальцы непроизвольно ищут бутылку на полу, знаю, в арке их всегда много. Но что-то сейчас нет.

«Указом воеводы каждый ночной путник – алтын, и указом царя – с каждой бороды в городе – рупь!!!» - орёт в лицо гопник в кафтане. Ёпт, думаю. Какая-то новая форма разводки. Ходу надо, ходу, их двое, я один, и даже бутылки нет. Вырываюсь и припускаю изо всех сил через чрево арки, на свободу, на волю, на Первомайскую, там бы быстренько перебежать дорогу и Кирова! Вылетаю аки пробка из проёма арки, руки для профилактики сжаты в кулаки, но что это? Вместо привычного гастронома справа и книжного слева стоят какой-то вылитый частный сектор. Туда, что-ли, думаю, так и не разобравшись. Или помахаться? К нужному выбору меня толкает рёв сзади, в арке, уже добрых семи глоток: «На Калинину, нехристь, уходит! Держи!». Яки молодая антилопа мчусь не вперёд, на Калинину улицу (кажется, так раньше называлась Кирова», а влево, на Трефолева, где ждёт меня такси. Мчусь как вихрь, несмотря на габариты, на 100-200 метров у меня всегда получается выдать отличную скорость. Слева возвышается земляной вал и деревянная стена, та самая, что не дала проехать моему такси пяти минутами ранее. Рёв сзади смолкает, уносясь на Кирова. Перевожу дыхание, иду вдоль стены, вот-вот слева должен показаться театр. Но машин нет, как собственно нет и театра. На его месте стоит ещё одна башня, точь-в-точь как Знаменская, только чуть меньше. И шатёр сверху, и факел, и наконец-то доносится уже ожидаемый мною крик : «СЛАВЕН ГОРОД ПСКОВ!!!». Минуточку – недоумеваю я. Какой ещё наболт Псков? Чтобы окончательно взорвать мой воспалённый мозг, чуть вдали, на месте аттракционов на бульваре, доносится крик со следующей башни: «СЛАВЕН ГОРОД КОСТРОМАААА!».

И тут меня осеняет. Ведь где-то я уже это видел, где-то слышал, где-то читал. Это перекличка дозорных, традиция которой уходит неизвестно куда. Они кричат один другому, то бишь следующей башне, чтобы не дать заснуть и чтобы дать понять друг другу: всё в порядке. ОНИ ПЕРЕЧИСЛЯЮТ НАЗВАНИЯ РУССКИХ ГОРОДОВ!!.
Как подтверждение моей догадки, чуть дальше по бульвару слышно: «Славен город Новгород!», и совсем далеко, в районе Красной площади, «Славен город Вологдаааа!».

Так это же целая линия обороны! Сколько сильных городов на Руси, столько и башен в Ярославле. 19. Ровно 19. Вот и летит крик на ещё спящим городом: Славен город Галич! - Славен город Владимир! - Славен город Смоленск! – Славен город Архангелогород! Завершает цепочку, пролетевшую над набережной, стрелкой другой набережной и монастырём, клич на основной башне, проездной, самой мощной, Власьевской, что впоследствии назовут Знаменской. На главное башне сидит самый многочисленный дозор, самая сильная охрана и самый голосистый караульщик. На нём самая основная ответственность. Он во все свои молодецкие лёгкие заводит: «СЛАА-ВЕЕН ГООО-РОООД ЯРО-ОСЛАААААВЛЬ!!!!!!». Немедленно ему следует ответ сверху, с дозорной вышки на шатре башни, а тому уже вторит ответ-пароль со следующей – Славен город Псков!!! Клич пошёл по кругу. Апологет уверенности. Люди слышат. Слышат, знают – стоят башни. Стоит вся внешняя линия обороны. Стоит Земляной город, стоит Рубленый, стоит Ярославль. И Ярославль не один, много городов на Руси, в Гардарике, стране городов, стоит Тверь, стоит Белоозеро, стоит Тула, Каргополь и Суздаль. Велика Русь. Клич даёт внутреннюю силу. Силу дозорным и силу посадским людям. Слыша такой бас, хочется верить – всё в порядке. Наш город, как ощетинившийся ёж, замер среди двух рек и выставил свои иголки наружу, и мощный ров с водой, и сильная охрана и все, кто внутри, стены, могут спать спокойно. Люди спят, они и не знают, что ярославские укрепления уже не нужны России, что скоро они падут под натиском не ляхов, не швеев, не фрязей и не даже не немов, а самого страшного врага - времени. Что останутся лишь три оплота безопасности, три твердыни. Три башни. Волжская, Власьевская, Угличская. Богородицкая башня не наша, Богородицкая не посада, а монастыря. Три башни, и четыре яруса боя. Для пушек, для вара, для мушкетов и для пищалей. С бойницами, из которых никогда не лилась смола, и не отстреливались из мушкетов. Башни, которые так никому и не стали нужны.

Впрочем, одна из них в данный момент нужна лично мне. Я смотрю на неё широко раскрытыми глазами, вижу шатёр над ней, бородатого мужика с факелом и крепко запертые ворота. Четыре яруса боя, и виднеются из нижнего стволы пушек, и суетятся на верхних люди, готовя смолу и заряжая пищали. Враг у ворот, но городу ничего не страшно, слишком мощны городские стены и башни, две линии обороны и два монастыря на подступах – с севера и с запада, это совершенная система.

Я смотрю из окна такси на осколок совершенной системы, возвышающийся надо мной, ни капли не утративший своей внутренней силы, и мне хорошо. Я верю в будущее, я верю, что город может спать спокойно. Я улыбаюсь Моё настроение идеально. Скоро мы останавливаемся у работы, я с ухмылкой расплачиваюсь и говоря: «СЛАВЕН ГОРОД ЯРОСЛАВЛЬ, А??!!» - выхожу.

Супер. Пока не всё прочитал. Но - пешы есчо !

Прогулка четвёртая

Спускаюсь по дороге, катящейся чуть вниз с малюсенькой горочки, закрываю лицо перчаткой и делаю шумный, сильный выдох, так, чтобы теплота дыхания заставила оттаять начавшее уже индеветь лицо. Дубак такой, что трещат деревья, даром что февраль. Радует, что нет позёмки и жёсткий, колкий снег не бьёт в мою физиономию. Оно впрочем и к лучшему – несмотря на разгар дня, сейчас, здесь, у монастыря, почти нет народу. Даже обшарпанных автобусов, которые по обыкновению своему должны заполнить почти всю проезжую часть у входа в монастырь, сейчас не видать. Как будто и они испугались мороза. Я этакий колотун тоже не очень люблю, но сегодня я просто обязан прогуляться, настолько засосала, затянула меня рутина в свой вечный водоворот, что без прогулок моих по Старому Городу можно и утонуть. А так прогуляешься этак разика два в неделю – и отлично, и на душе светло, и жить хочется, и рутина будней начинает казаться…любопытной.

Справа тянется стена монастыря, пару сотен лет назад модернизированная под монастырские постройки, а слева весьма и весьма ещё глубокий ров, оставшийся от его оборонительной линии. Башенка, которую я только что оставил чуть сзади, выглядит пародией на осколок этой самой оборонительной линии. Ха-ха, возьми меня, враг, пожалуйста. Это ажурное, якобы готичное сооружение, которое больше бы подошло для какого-нибудь вычурного французского замка века этак 19го, но притом носящее звучное русское название «Михайловская башня», выглядит лёгкой издёвкой на свою прародительницу, настоящую Михайловскую башню, колосса, с которого начиналась дорога с посада на Москву. Башню, с верхушки которой в ясную погоду можно было разглядеть блеск ростовских куполов. Отчего и называли её ещё Подзорной. Башню, на которой висит главный колокол всех ярославских стен - набат. Если пожар, или показался враг, раздаётся над городом зычный, мощный рёв михайловского набата, который уже подхватывают все остальные. Он звучит редко, но если и зазвучал, то и стар и млад знает – что-то стряслось. А сейчас…а сейчас я оставляю сзади символ смены эпох. Я уже почти подошёл к Святым воротам, от облика которых так и веет дыханием времени, от всего их силуэта. Возможно, это едва ли не самая старая сохранившаяся постройка, вместе с монастырским собором, на земле Города. Глядя в это каменное жерло, в конце которого виднеется серая мгла февральского дня, вполне представляется, как это жерло засасывает Ивана Грозного со свитой. Или первого Романова. Или ещё кого-нибудь. Представлять особо времени нет - стоять на месте холодно, я иду дальше. Участок стены, который сейчас возвышается над моим правым плечом – самый старый из построенных. Это и не удивительно – он смотрит в сторону Москвы, а в Городе, если и строили стены, то первой будет поставлена обязательна с южной, московской стороны, что не изумляет. Именно со стороны Москвы всегда идёт зло, оттуда приходят болезни, эпидемии, дурные вести от двора, и самое главное, оттуда всегда приходит враг. Оттуда пришли поляки. А ещё могли придти литовцы, французы, немцы, да и вообще, чёрти кого оттуда может принести. И поэтому стена, смотрящая на Москву – первая.

Казалось бы, именно этот участок стены должен быть самым мощным, высоким, сильным, но вот показывается изъян, сразу перечёркивающий всю значимость укрепления – небольшие ворота. Ворота на самом опасном участке обороны смерти подобно. Но опять таки, всё логично – я смотрю от ворот вниз, на реку, и вижу, что здесь она ближе всего подходит к монастырю, а следовательно, и к стене. Здесь ближе всего бежать до живительной воды. Неспроста ворота прозваны Водяными, а раньше к Которосли тянулись дополнительные, низенькие деревянные укрепления – для защиты водоносов. Над воротами виднеются следы росписи, чудом не замазанной во время долгих лет хулы, а сами ворота не открывались уже лет сто - создаётся впечатление, глядя на их покосившиеся, но ещё крепкие створы.
Я поворачиваюсь к ним спиной и снова смотрю на воду. Вернее, туда, где она должна быть – а сейчас там лишь ледовое полотно, змеёй тянущееся справа налево, под моими ногами. Домов почти не видно, видно лишь огромное белое пространство, если конечно, посмотреть чуть влево, потому что если смотреть вправо, будет виден ни на секунду не умолкающий московский мост. Белое пространство, лишь изредка нарушаемое чернотой кустарника и редких прибрежных деревьев. Но что это? С другого, закоторосльного берега, показалась вереница движущихся точек. Они приближаются, идя прямо ко мне, а стало быть, и к монастырю. Уже видно, что это люди. Издали кажется, что горстка, но тем ближе, тем виднее, что точки делятся, умножаются…человек пятьдесят. Ударили над моей головой колокола. Не тяжёлые, печальные, а много маленьких – весёлых. Это на звоннице. Откликнулся весёлый звон и на недалёкой, но не видной мне колокольне Богоявленской церкви. Точки, приближающиеся со стороны Коровников, уже сошли на лёд реки, и по ровной поверхности пошли быстрее, вот уже видно и лица, это сплошь мужчины. Да что мужчины – парни. Угрюмые какие-то, сосредоточенные.

И тут я вижу то, что раньше и не замечал! Прямо подо мной, как раз на льду скованной реки, стоят ещё люди! Тоже где-то человек пятьдесят, и тоже парни. Стоят странно – в ряд, в две линии, человек по двадцать пять. Неожиданно осознаю, что и я то уже не один – вокруг полно народа, вдоль стены стоят люди, и на самой стене виднеются глазеющие на реку монахи, а мост через реку, что справа от меня, деревянный, и на нём столько люда, что кажется, хлипкие стропила не выдержат и рухнут. Немало народу и на том берегу – по всему берегу сидят, стоят люди, мужчины, женщины, и дети, и старики. Остановились подводы на дороге, ползущей от моста вдаль и теряющейся среди небольшого леска на Туговой горе, и их возницы сидят, свесив ноги с подвод, и все тоже глазеют на реку. Тут несколько сотен, а то и пара тысяч, человек. Они не молчат, наоборот, шумно, все смеются, разговаривают, кушают, виден пар, поднимающийся от горячих напитков. И все смотрят на людей на реке.

Мужчины, стоящие прямо подо мной, одеты очень легко, какие-то простенькие тулупы из овечьей шерсти, а кто-то и вовсе без тулупа, в одних штанах. Они натирают снегом свой оголённый торс, крякают и охают, но улыбок не видно и здесь – наоборот, на лицах какая-то суровая сосредоточенность. Другие распрямляют спины и делают круговые движение руками – так, чтобы не задеть остальных, стоят то плотно. Люди с другого берега реки почти подошли. Теперь я вижу, что там не только молодые парни, но есть и немало бородатых лиц, мужиков лет этак 30ти-35ти. Впрочем, такие есть и в строю, которой стоит подо мной.

Наконец подошли. Они тоже строятся в линию, вернее, в две, как раз метрах в пятнадцати напротив «моих» мужиков. Те тоже одеты легковато, но даже то, что было одето, они почти одновременно скидывают и отбрасывают назад, оставаясь раздетыми по торсу, и каждый – подпоясан красным кушаком. Тоже натирают снегом мускулистые торсы, белеющие на даже и без того идеальной белизне льда. Другая линия молчит, закончилась растираться, ждёт, оценивающе смотрит. Наконец всё готово. Парни с другого берега выстраиваются в идеальный по своей ровности ряд. Молчат, лица сосредоточенные.

Тут скидывают одежду и их визави, они так же остаются раздетыми по торсу, лишь с небольшим отличием – все они подпоясаны синими поясами-кушаками.
Собравшийся вокруг места действа люд начинает замолкать. Тут не только простолюдины – вон виднеется богатая одежда купцов, самая большая их кучка стоит почти у въезда на мост с моей стороны, чуть поодаль о чём то судачят такая же кучка их жён. Даже воевода подошёл, хотя он и делает вид, что о чём-то очень важном разговаривает с настоятелем у ворот. Но оба нет-нет, а покосятся на реку. Наконец людской гомон стихает. Лишь весело трезвонят колокола, они и не думать умолкать. Наконец образовавшееся молчание прорезает чей-то бас, он доносится из толпы «моей» линии:
«ЭЙ, ЗАКОТОРОСТНЫЕ!!! ЩАС МЫ ВАМ СУСАЛА ТО ПОДНАЧИСТИМ!!!»
На что из противоположного ряда доносится не заставивший себя ждать ответ:
«ДА ВЫ, ПОСАДСКИЕ, СВОИМ БАБАМ ПЕРЁД ТО НЕ МОЖЕТЕ НАЧИСТИТЬ, ТО-ТО ОНИ ТОЛЬКО К НАМ В ТОЛЧКОВО И БЕГАЮТ!»
Среди зрителей проносится лёгкий смех – оценили.
Кажется мне, что я даже слышу, как заскрипели зубы у людей, стоящих подо мной. Но без сигнала нельзя. Проходит минута, и вот наконец-то с берега скатывается небольшой весёлый мужичонка. Он проносится между рядами противников, задорно крича во всю мощь своих лёгких:
«ДА БУДЕ ШИРОКАЯ МАСЛЕНИЦА!!! ЗАЧИНАЙ РОБЯТЫ!» - и еле отскакивает в сторону.

С диким, почти животным рёвом стороны бросаются друг на друга, преодолев разделяющее их расстояние за секунду. Даже здесь слышен глухой стук – характерный для встречи одного тела с другим. Встречаются грудными клетками, всем торсом, кому повезло, успели выставить сжатые в кулаки руки. Почти никто от столкновения не падает – первым рядам этого не дали сделать вторые, но глухой треск стоит страшный. Неожиданно взорвались все окрестности неистовым гвалтом – это честной народ начал голосить, орать, от прорвавших наконец их ожидание эмоций. Кто чего только не орёт: и «давай», и «плотнее», и «Савва, нажми», кто-то просто орёт от восторга. Всё это сливается в сильный гул. Ревут, кряхтят, стонут и участники. Теперь всё перемешалось, появилось больше места, а следовательно, пошло время кулаков – их движения настолько быстры, что практически незаметны. Слышны только удары, и приглушенные крики. Вот уже и первые парни падают на снег, это и синие, и красные кушаки. На льду сплошное мессиво, гигантский клубок из мелькающих рук, торсов, обнажённых тел. Клубок, который кричит, пыхтит, сопит, и стонет – это кто-то, держась за окровавленное лицо – выбегает из клубка, сломан нос. Минута, полторы, лежит уже немало тел, но и бойцы уже устали, движение становятся медленнее, тяжелее, но удары от этого точнее. Здесь и вступают в свою роль, в свой зенит, апогей, самый рослые и сильные парни – надёжи-воины. Такой надёжа-воин – гордость каждый слободы, его знают все, его лелеют, кормят перед Масленицей на убой, такому не дают прохода бабы. Ещё бы – на добрую голову выше других, статный, надутые мышцы, кулаки размером с детскую голову.

Вот и сейчас, когда «рядовые» бойцы уже ослабли или упали в снег, эти атлеты стоят, и соревнуются в боевом искусстве между собой. Это самая важная часть поединка – она решающая, и она происходит на виду у всех. Вот Аким-кузнец с Ямской слободы, хоть и не высокий, но очень плотный, крепко сбитый бородатый мужик, своим ударом, способным свалить лошадь, достигает цели – высокий, златокудрый поповский сын с Земляного города валится с ног, как озимые. На том берегу реки доносятся восторженные крики. Но кузнец на этом не останавливается и сразу подскакивает к борющейся паре сбоку – он сразу узнал своего извечного вражину, купчика с Торга. Тот огромен, и даже не сколько силён, сколько толст – такого свалить не просто, это целая глыба. Но вдвоём с одним знакомым бондарем с Коровников Акиму удаётся это на ура – купчик под градом ударов заваливается на бок и грузно падаёт на лёд. Бондарю еле удаётся оттащить своего партнёра от лежащего противника, в пылу схватки ведь даже святые святых «ногой не бить, лежачего не бить, драться с супротивником до первой крови» вылетают из головы. Здесь для Акима раздолье. Только здесь он может выплеснуться, выплеснуть свои эмоции, свою злобу, злобу рабочего человека, живущего тяжёлым трудом, живущего только за счёт своих рук, против сытого, богатого торгового Посада и Города. В свою очередь и синие кушаки с удовольствием отлупят зазнавшуюся чернь с окраин. Всё разрешено, бои одобрены церковью и властью, вон и сейчас виднеется на мосту шапка тысяцкого - не иначе, высматривает себе в войско лучших. Столько агрессии, злобы – и в то же время ничего личного. Всю злобу впитает в себя лёд. Кого то постоянно пилят жены-змеи, но многие терпят, терпят накопившуюся за долгие месяцы злость и усталость на жизнь, и вот настал час выплеснуть это, раз в году на Масленицу можно себе это позволить. Ну или два раза – второй раз летом, но не на льду естественной границы между ремесленными слободами и торговым посадом, а за Бутырской слободой, чтобы глаз было поменьше.

Закоторостные выбрали верную тактику – своих надёж-воинов они поставили во второй ряд, в то время когда городские разменяли своих надёж на мелочь, оставив их в первом. Как итог красных кушаков осталось в строю больше, и вот, ещё 15 секунд, и все синие кушаки лежат. Стоящие на ногах слобожане начинают обниматься прямо на поле брани, рёв с того берега реки перерастает в неистовый вой – ПОБЕДА! НАША ВЗЯЛА! Опять посад в дураках.

Оставшиеся стоять начинают поднимать лежащих – и своих, и чужих. Всё, кончена битва, теперь мы все свои – ярославские люди. Серьёзно пострадавших на этот раз нет – только Михаил с Ильинской из состава синих кушаков потерял сознание, да Игнату с Толчковой слободы из состава красных сломали нос. Скоро все уже стоят на ногах, кто-то пошатывается, у многих уже начали расплываться глаза, кто-то сплёвывает зубы, но все без исключения смеются, все счастливы. Бывшие враги хлопают друг друга по спине, благодарят, улыбаются. Смеются и зрители. Дух облегчения витает над рекой. Наконец-то решено. Радуются жёны и дети - их мужья и отцы сильно не пострадали – что ещё бабе для счастья нужно. Сегодня их кормилец будет сидеть в семье, и за ужином возбуждённо рассказывать: «Тут смотрю, на меня Никола мчится, знаешь, такой щербатый, с Богоявленской слободки, ну я ему каааак», и дети будут смеяться, и жена улыбнётся – муженёк то боец! И в Толчкове сегодня, недалеко от Предтечи, накроют для победителей столы, и выкатят несколько бочонков, и весь высыпавший из домишек народ будет славить своих надёж, и особо – кузнеца из Ямской. Сегодня за Которослью праздник. Впрочем, и город своих не обидит – ведь те бились достойно. Угостят и их. И будут нахваливать своих надёж-воинов, и простых участников утреннего кулачного боя, пусть они сегодня и проиграли. И старый дед, еле передвигающийся на ногах, подойдёт к бойцам-парням, и с ехидной укоризной спросит: «Что ж вы так закоторостным то, а? В моё то время всегда их гоняли» - и улыбнётся своим шамкающим ртом, в котором зубы стоят через раз.

Очуметь как, ага
Прямо зачиталась...

у тя талант вроде)) ... гы можно к те в фан клуб?

всем спасибо за отзывы.

панцеркампфваген
хочешь сказать, ты это полностью прочитываешь?

ну да,а чо такова

Beirut
Рутман - это она, Тамара Александровна

а там вроде муж и жена..?...
и оба пишут