Книжные новинки, художественная литература и др.

Колм Тобин «Бруклин».



Юная Эйлиш Лэйси живет в уютном ирландском захолустье, ходит на танцы и не то чтобы томится скукой. Скорее наоборот: с удовольствием реализует программу «где родился, там и сгодился». Но в один то ли прекрасный, то ли ужасный день она благодаря протекции сестры отправляется покорять Америку и оказывается в шумном Бруклине, среди разношерстной толпы эмигрантов. Ей предстоит влюбиться, научиться носить платья по последней моде и решить, где теперь ее дом. Колм Тобин написал простой, но очень тонкий роман о взрослении и о великой ценности права на свободу выбора.

Зачем читать: Перевод романа Тойбина доберется до прилавков российских книжных магазинов через полгода после того, как снятый по книге одноименный фильм показали в отечественных кинотеатрах. В этой связи возникает вопрос: имеет ли смысл возвращаться к милой, доброй, но, в общем-то, незатейливой истории? Имеет. Положим, о судьбе Эйлиш Лэйси книга много нового не расскажет, однако ирландский колорит, которого экранизации отчаянно не хватало, здесь присутствует в избытке. К тому же если в фильме по законам жанра местами сгущены краски, то проза Тобина подкупает своей размеренностью, изяществом и легкостью.
Появится в продаже в октябре.
http://kommersant.ru/doc/3070250

Дафна Дюморье "Берега: роман о семействе Дюморье".



Пожалуй, самое известное произведение английской писательницы Дафны Дюморье (1907–1989) – рассказ «Птицы», по которому Альфредом Хичкоком снят одноименный триллер. Экранизированы многие романы Дюморье: например, «Ребекка» целых 11 раз. Роман «Берега» – история семейства Дюморье, начиная с прапрабабки писательницы, любовницы герцога Йоркского, до деда – писателя и художника Джорджа Дюморье. «Берега» увидели свет в 1937 году, а теперь впервые, как утверждают издатели, вышли на русском языке. «Остаются следы на песке и отпечатки ладоней на стене. Остаются цветы, засушенные между страницами книги, поблекшие и плоские, но еще не утратившие легкого аромата. Остаются письма, измятые, пожелтевшие от времени, однако их содержание не утратило своей живости и напора, можно подумать, их написали только вчера. Призраки повсюду: но не бледные фантомы, гремящие цепями через вечность, не безглавые кошмары, скрипящие половицами в пустых домах, а веселые тени былого, и страха от них не больше, чем от выцветших фотографий в семейном альбоме».
http://www.ng.ru/five/2016-09-08/1_5books.html

Франко Моретти "Дальнее чтение".



Недавняя книга итало-американского историка литературы Франко Моретти — редкий для нашего времени случай, когда филологическая работа получает резонанс за пределами академического мира. Это не монография, скорее — сборник статей, последовательно раскрывающих научный проект Моретти. Название его — "Дальнее чтение" — полемично. Мишень здесь — "пристальное чтение", традиция внимательного изучения главных текстов, шедевров, их многоступенчатой расшифровки. Моретти предлагает вместо того вернуть в историю литературы тысячи заслуженно забытых, "неинтересных" книг. Вернуть не для того, чтобы пополнить ими канон, расшатать и изменить иерархии. Вовсе нет. Он хочет сместить отдельный текст с позиции главного объекта изучения. Вместо того им должна стать сама история литературных форм. Проект Моретти отчетливо формалистичен — и поэтому крайне близок русской традиции (Шкловскому, Тынянову, Проппу, но и их оппоненту — Бахтину). Однако архивным он вовсе не кажется. Моретти находит новый язык для разговора о большой, охватывающей века истории литературы. Его метод формируется с помощью как бы не вполне "законного" применения к литературе приемов из других наук. Во-первых, это классическая теория эволюции — история формирования, распространения, приспособления видов. Такими эволюционирующими видами становятся жанры или приемы (одна из статей сборника посвящена появлению улик в детективных рассказах). Во-вторых, экономическая теория: литература оказывается аналогом мировой экономической системы, с импортом и экспортом, вытеснением и синтезом форм письма (один из любимых его сюжетов — отношения европейского и китайского романов). И в третьих — это цифровые технологии, подсчеты, графики, дающие доступ к огромным массивам текстов без необходимости в них погружаться. Все это, разумеется, может вызывать скепсис, порождать — как и любая большая теория — множество лакун и неточностей. И по мере развития своей теории (это развитие можно наблюдать в книге, что делает ее еще более увлекательной) Моретти сам же на эти лакуны добросовестно указывает. Но важнее другое. Он упивается возможностями метода, приходит от них в восторг, но никогда не видит в них самоцель. Статистика, количественный анализ, динамика формы всегда становятся у Моретти способом говорить об исторической реальности, об изменении социальной системы. Часто эти открытия кроются в крохотных деталях (так, распространение в названиях романов неопределенного артикля выводит на культурную сцену новый класс образованных женщин в "новом женском романе" XIX века). Кажется, что интересный разговор о литературе в основном ведется сейчас в смежных с филологией областях — философии, антропологии и так далее. Однако "Дальнее чтение" оказывается напоминанием, что анализ текстов все еще может быть живой, развивающейся наукой, обещающей волнующие открытия.
http://kommersant.ru/doc/3089012

Флэнн О'Брайен "Лучшее из Майлза".



Ирландец Флэнн О'Брайен — автор нескольких самых странных романов в англоязычной литературе прошлого века (его великий "Третий полицейский" недавно переиздан в новом переводе). То ли радикальный последователь Джойса и Беккета, то ли один из первых постмодернистов, безжалостно препарирующий все великие традиции скопом, благодушный озорник-абсурдист — и одновременно катастрофический мистик, друид-пересмешник. В России у О'Брайена, в котором легко увидеть нечто вроде ирландского Хармса, сложился вполне ощутимый культ еще в конце 1990-х. К его адептам явно относится и переводчица этой книги Шаши Мартынова. По всему видно, что этот пятисотстраничный том — прежде всего работа любви. Собственно, "Лучшее из Майлза" — это избранные фрагменты колонки, которую О'Брайен под псевдонимом Майлз на Гапалинь 26 лет вел в газете The Irish Times. Стоит предупредить, что это — не большая литература. Это газетные шуточки с переходящими персонажами (среди них жуликоватый брат автора, знаменитый романтик Джон Китс или, например, Простой Народ Ирландии). По манере они очень напоминают скетчи "Монти Пайтона" (кажется, что последние принадлежат совсем другой эпохе, но на самом деле английская труппа начинала, как раз когда О'Брайен писал свои последние вещи). Местами заметки Майлза злободневны, привязаны к актуальным событиям политической и культурной жизни Ирландии, местами это — чистое веселье. Перевести эти тысячи шуток, построенных на игре слов, чередовании английского и ирландского, тонких, полустершихся намеках, конечно, титанический труд. Нельзя сказать, что у Мартыновой так уж хорошо получилось. Ты чаще угадываешь шутки, чем смеешься им. И тем не менее кое-что, конечно, остается — в первую очередь ирландская карнавальная горечь. Если любить это чувство, книгу не стоит пропускать.
http://kommersant.ru/doc/3089012

Джонатан Франзен «Безгрешность».



Оторваться невозможно: утаенные в прошлом злодеяния, любовь, секс, ненависть, харизматический злодей, истерическая красавица, миллиардные наследства и даже скрытая когда-то тайна рождения — телесериал складывается прямо на наших глазах и перед нашими глазами (его, кстати уже и запускают, причем с Дэниелом Крейгом в главной роли).

И вот, когда судорожно, с этим самым сосущим под ложечкой чувством "а что же там дальше?", перелистываешь очередную страницу, настигает сомнение: а может ли быть вот так попросту увлекательным по-настоящему значительный и, главное, написанный всерьез, без постмодернистской пастишности роман? А "Безгрешность", несмотря на поклоны Диккенсу и то, что одна из сюжетных линий там представляет собой довольно точное воспроизведение шекспировского "Гамлета", написана именно что реалистически и даже немного назидательно всерьез.
Полностью: http://kommersant.ru/doc/3089576

Не так давно на русский язык была переведена крайне примечательная работа венгерского автора.
Для предварительного ознакомления, вот статья в Эсквайере: https://esquire.ru/balint-magyar

Балинт Мадьяр. Анатомия посткоммунистического мафиозного государства: На примере Венгрии

Мадьяр, Б. Анатомия посткоммунистического мафиозного государства: На примере Венгрии / Балинт Мадьяр; пер. с венг. П. Борисова. — М.: Новое литературное обозрение, 2016. — 392 с.

ISBN 978-5-4448-0564-0
ISSN 1815-7912

Книжка невероятно занимательная! Сам ещё не прочел, но очень хочу и продолжаю поиск. Помогите, кто знает, где её можно достать.

kondrulev

достать, наверное, у знакомых или друзей,
а купить на "озоне" можно:
http://www.ozon.ru/context/detail/id/137436002/

https://rg.ru/2016/09/29/na-russkom-iazyke-...o-klassika.html

Betty
Спасибо! Да видел там, но хотелось поскорей заполучить!
Как оказалось на Депутатской, в Книжном маркете, меня дожидался последний экземпляр. Теперь осталось только выбрать время и начать ознакомление!

Это сообщение отредактировал kondrulev - 3.10.2016 - 23:32

Александра Петрова «Аппендикс».



Во времена, когда суть книжной критики почти полностью свелась к потребительски-рекомендательной, писать о романе Александры Петровой сложно. Его невозможно просто отнести к разрядам "читать" / "не читать". С ним вообще невозможно сделать ничего простого, кроме как просто отложить в сторону из-за длины и некоторой монотонности, но и это сделать, опять же, не так просто, потому что там есть — уже вначале — страницы и страницы текста, совершенно затягивающего и зачаровывающего, который вот так просто от себя не отодвинешь.

Тема этой книги разогрета (точнее — опять разогрета) реальностью и уже проявляла себя в не такое давнее время. Русский человек на дне великого чужого города, города его мечты — это было в "Больше Бена" Спайкера и Собакки о Лондоне и в "Плохо быть мной" Михаила Наймана о Нью-Йорке.

Казалось бы, дико упоминать интеллектуальный и временами темный роман Петровой о "придонном" Риме рядом с этими — при всей их разности — очевидно открытыми к читателю трогающими книжками. Но все эти тексты объединяет одно выстраданное понимание, болезненно и живо проходящее сквозь каждый из них.

В том ранимом, ущемленном, почти инвалидном состоянии, в котором находится пытающийся зацепиться "не свой" в цивилизованном западном мегаполисе, людьми ощущаются только маргиналы. То есть люди ущербные, бездомные, но живущие жизнью, а не пребывающие в сословном уюте. Следующий шаг: осознать, что именно они и есть люди вообще, без всяких условий, а остальное (остальные) — суррогат.

В книжке Петровой это показано даже жестче, чем в других, и это то, что, как каркас, держит ее довольно расплывчатую субстанцию. Расстановка сил здесь намеренно такая: изгои — трансвеститы, бомжи, нелегалы — запоминаются, действуют, выдают ярчайшие сентенции ("Я просто уверена,— говорит, впервые увидев картины Ротко, бомжиха Ольга, родом из Чернобыля,— этот художник пережил тот же пожар, что и мы. Он только его и рисует"), а интеллигентная публика существует орнаментально, как некая изолированная примороженная структура, в которой героине нет места. "Ворковали в группках и по углам о том, кто куда ездил летом, о сдаваемых квартирах, о погоде, премиях, возможности продвижения чего-то с помощью кого-то, но больше всего о еде — которая и правда всегда была здесь питательной и примиряющей. И уж тут-то они чувствовали себя в своей тарелке, поглядывая из нее свысока на пугающий мир".

Такое разделение мира, такое о нем представление сейчас актуально все еще и даже, может быть, больше, чем раньше. Другое дело, что в книге Александры Петровой оно утоплено среди всего того, что она хотела сказать, высказать, вспомнить, придумать, процитировать. Как, впрочем, и подавлено там и все остальное. Множество сюжетов, описаний прекрасного города, вставных новелл, воспоминаний советского детства, история любви и детективная история с похищением и даже ограблением банка. Все это, описанное искусно сложенными словами, составляет толщу этой книги и в то же время само теряется в этой толще, оставляя того, кто читает, с вопросами, которые, кажется, лежат не внутри нее, а вне.

Размыта ли совершенно — в действительности, а не в теории — граница между книгой и спонтанным письмом, дневником, просто записями, необходимостью выговориться? Сращивает ли до неразличимости старая добрая новая искренность автора с его лирическим героем, моментально переводя авторское выражение самодовольства и неоправданного высокомерия в важные "штрихи к портрету героя"? Оправдывают ли великие примеры прошлого ("Аппендикс" позволяет обратиться хоть к тестам Витольда Гомбровича, хоть к фильмам Паоло Пазолини) то, что осознанно делается сегодня?

Роман Александры Петровой не разрешает ни один из этих вопросов, все время балансируя на грани, заставляя то и дело сменять "да" на "нет" и обратно. И это, между прочим, тоже ответ.
http://kommersant.ru/doc/3137729

Ханья Янагихара "Маленькая жизнь".



Из множества восторженных откликов, предварявших выход у нас этой книги, полностью согласиться можно с одним. Она такая (далее обычно идут эпитеты "грандиозная", "великая" и т. д. и т. п., но лучше остановиться на просто "такая"), что каждый читатель видит, прочитывает в ней свое, с каждым она разговаривает "лично". Это, похоже, правда. Во всяком случае я не вижу другой возможности начать эту рецензию, кроме как с личного признания.

Вот оно. Я уже давно нахожусь в уверенности, что хватит, невозможно больше обращаться с читателем, как с описанной Умберто Эко "очень образованной женщиной". Той, которой нельзя сказать "люблю тебя безумно", потому что тот, кто хочет сказать это, понимает, что она понимает (а она понимает, что он понимает), что подобная фраза — прерогатива литературы, что она ею истощена и обессмыслена. Ей можно только сказать: как говорится (или — как сказано там-то и там-то), люблю тебя безумно.

Пора, необходимо даже заканчивать с этим "как говорится", пора освободиться от гнета "все уже сказано". С тем, как мы думаем, и вообще с нашей головой в последнее столетие поработали достаточно, пора приняться за то, что мы чувствуем, и вообще за наше сердце. Где серьезный и осознанно сделанный роман, вызывающий живую эмпатию? И вот "Маленькая жизнь" — вроде бы ровно такой роман. Который приносит ощущения сопереживания и включенности.

Но. Он приносит их способом практически физиологическим и, соответственно, манипулятивным — автор нажимает на проверенные болевые точки нашего сознания, делая нашу реакцию (и нашу ажитацию) предсказуемой и управляемой. И мой личный вопрос в связи с этим заключается в том, стоит ли производимая так тренировка нашего, заржавевшего от десятилетий "умной литературы", душевного аппарата того, чтобы подвергаться этой махинации.

А ведь вообще-то в том, как Ханья Янагихара устраивает свою книгу, есть много искусности (умно-человеческая интонация русского перевода дает это почувствовать). Особенно замечательно она обходится со временем. Повествование распространяется на 30 лет жизни героев и к тому же выхватывает фрагменты их детства, но при этом происходит все это в неком усредненном "сейчас" и усредненном "тогда", где не важны ни технологические, ни политические признаки времени, потому что это время души, где счет ведется на любови, ссоры, разочарования, трагедии и примирения. Ее герои — сначала выпускники колледжа, явившиеся завоевать Нью-Йорк, а потом уже добившиеся успеха ньюйоркцы,— не меняются (хотя их года честно увеличиваются к концу книги), их чувства не притупляются, их фобии не меркнут. И в этом есть что-то очень точное про возраст — все той же души.

Но этому роману недостаточно быть тонким и проницающим, он хочет влиять, менять внутренний мир читателя. И то, какими средствами автор идет к этой цели, практически эту тонкость отменяет. Против лома нет приема — то, что это правило часто (хоть и грубо) работает в жизни, не означает, что на нем можно строить литературу. Во всяком случае литературу, рассчитанную не только на ускорение сердцебиения и растроганно-испуганное "ахх".

Это "ахх" из нас действительно извлекают. Потому что что же еще мы можем исторгнуть — и вообще, что, кроме самого очевидного, мы можем почувствовать — когда нам рассказывают, ну, например, как доверчивого ребенка избивают и насилуют, заставляют торговать собой, а потом еще находится и такой персонаж, который в дополнение к прочему решает переехать его пару раз на автомобиле. А этот мальчик — ну, например,— думает, что во всем этом его вина, а потом, когда, несмотря на все эти травмы, становится успешным, хоть и нездоровым человеком, считает себя "грязным", недостойным любви и даже продолжает себя наказывать.

Справедливости ради надо сказать, что это вот уверенное нажимание на безотказные болевые точки не то чтоб литературная новость и многажды использовалось в текстах безусловно канонизированных. Но от рассчитанных на такое же действие "случаев", скажем, погибающего в первом же бою Пети Ростова или диккенсовского бродяжки Джо, который "умер, ваше величество", случай "Маленькой жизни" (тут следует говорить обо всем романе, а не о его герое) отличается тем, что в таком хватании читателя за кишки и наматывании их на руководящую руку автора и есть главный мотор этой семисотстраничной книги, то, что составляет ее эмоциональный сюжет.

При этом "Маленькая жизнь", разумеется, ни в коем случае не книга про насилие (его там и в процентном отношении куда меньше, чем всего остального). Это (опять же — разумеется) книга про любовь, дружбу и ценность жизни, от хрупкости которой у нас перехватывает дыхание.

Хотя нет, это его перехватило, когда автор нажимал нам на солнечное сплетение в области "жестокость по отношению к детям", "детская травма", "чувство вины", а то, что сейчас,— это просто одышка.
http://kommersant.ru/doc/3150985

и другие новинки с ярмарки Non/fiction:
http://kommersant.ru/doc/3155773

Это сообщение отредактировал Betty - 3.12.2016 - 20:04

Галина Юзефович "Удивительные приключения рыбы-лоцмана".



На первой странице «Удивительных приключений рыбы-лоцмана» Галины Юзефович есть небольшая картинка. Схематичные книги, карандаши и девиз «Места-то мало» составляют вместе герб критика. Места и вправду мало. За долгую карьеру критика Галина Юзефович написала явно больше заявленных в заглавии 150 000 слов о литературе. В дебютную книгу автора литературных обзоров, эссе и лекций вошли рецензии на книги, которые, по мнению автора, нельзя забыть. Тексты, за которые автору не стыдно.
...
Статьи в сборнике выстроены так, чтобы читателю было удобно, как в книжном магазине. Галина Юзефович предлагает читателям взглянуть на книжную полку мечты в миниатюре. Здесь и фантастика, и детектив, и нон-фикшен. Нет деления на отечественную и зарубежную прозу. Рецензии на знаменитых писателей и «громкие» произведения соседствуют с текстами о новичках – критик дает шанс всем. Кроме того, для Галины Юзефович важно не дать книге исчезнуть в медиапотоке, быть не просто замеченной, но прочитанной.

Как призналась Галина Юзефович на презентации, «Удивительные приключения рыбы-лоцмана» – книга не для чтения. Это инструкция, которую нужно читать, когда она необходима. Каждую рецензию нужно примерять на себя, сверять со вкусами и предпочтениями. Юзефович рассматривает произведения, связывая их со средой и временем, проверяя не только на актуальность, но и востребованность в будущем. Она оценивает творчество автора в целом, выявляя паттерны и наблюдая рост или падение. Критик точно и четко выводит формулу, характеризующую творчество писателей. Шишкин с его «Письмовником» характерен тем, что умеет… «сочетать высокую, пожалуй, даже высочайшую поэзию с трогательной прагматикой бытия, с мелкими, любовно подсмотренными и щемяще-точными деталями». Или Кутзее: «…способность любой, даже самый умозрительный мир наполнить жизнью и… болью». Никаких наставлений и рекомендаций (за редким исключением), только мелкие, но точные штрихи.
...
Этот сборник напоминает разговор с лучшим другом на интересную тему. Галина Юзефович не занимается разбором текстов, ее позиция не литературоведческая. Она говорит с читателем на равных, создавая атмосферу доверительного диалога. Тон рецензий сдержанный, но не отстраненный. Галина Юзефович разрушает стену читательского одиночества, дарит радость узнавания собственных мыслей, выстраивает эмпатию, характерную для единомышленников или, наоборот, противников. Недаром одной из позиций «камертона» является также принятие принципиально иного мнения, «настроенного» на другую волну. Осознавая невозможность объективной оценки произведения, критик не ставит свою точку зрения во главу угла. Она предлагает самоопределение.

Несмотря на рекомендации автора по «дозированному чтению», от сборника трудно оторваться. Язык захватывает, не отпускает, как не отпускает разговор с интересным собеседником. Приходится читать залпом, сопоставлять свои впечатления от прочитанного, примечать книги «на будущее».
...
Но самое главное достоинство «Удивительных приключений рыбы-лоцмана» в умении Юзефович говорить простыми словами о главных вещах. Это язык любви. В целом вся эта книга – одно большое признание в любви к литературе и воплощенное умение видеть литературу в себе, а не себя в ней. Лишь в эссе памяти Умберто Эко автор говорит о себе напрямую. Вспоминая лекцию мэтра в 1998 году и собственное разрешение кризиса идентичности, критик пишет: «Сочетание глубины и легкости, доступности и парадоксальности вскружили мне голову, по сути дела, указав путь между сухим академизмом и постыдным упрощением, – эдакую волшебную тропинку в страну фей». По этой тропинке она идет с тех пор, стараясь быть представителем читателя, посредником в медийном пространстве.
http://www.ng.ru/ng_exlibris/2016-12-01/7_867_kamerton.html

Сильвия Плат "Под стеклянным колпаком".



Единственный роман Сильвии Плат был напечатан в 1963 году под псевдонимом Виктория Лукас. Через месяц после его выхода Плат покончила с собой. Даже не слишком много зная о биографии американской поэтессы, несложно догадаться, что эта книга о борьбе с депрессией — во многом автобиографическая. Ее волей-неволей начинаешь читать как "человеческий документ", образец терапевтического письма. Это "практическое" измерение в романе очень чувствуется. "Под стеклянным колпаком" — книга будто бы очень простая, написанная по всем правилам средней американской прозы 60-х — такой, чтобы напечатали в "Нью-Йоркере". Девушка из провинции приезжает в Нью-Йорк на стажировку в модный журнал, ходит на вечеринки, знакомится с людьми, бродит по ночному городу, пьет, думает о будущем, не знает, кем хочет стать. Потом что-то идет не так. Типичный рассказ о том, как человек находится в начале жизненного пути, ломается. И вместе с проектом биографии ломается само течение текста, возможность говорить о себе, собственный образ. Героиня Плат, Эстер, возвращается домой, перестает читать, писать, вставать с кровати, предпринимает несколько попыток суицида, попадает к психиатру: сначала в ужасную городскую клинику, потом — в клинику хорошую. Эстер выпадает из "нормы", из мира людей, знающих, чего они хотят и зачем живут. Это выпадение дает ей право говорить о том, о чем говорить не принято. Об условности, ненадежности само собой разумеющегося — социальных установок, эмоциональных связей, привычных жизненных маршрутов. А также о слепых пятнах, указание на которые производит в расписанном течении жизни тревожные вопросительные паузы. Речь прежде всего о женской сексуальности — темном, умалчиваемом мире по ту строну предписанной судьбы. Что еще важнее: Сильвия/Эстер говорит об этих вещах так, как о них говорить совсем не принято, а именно — предельно спокойно. Здесь и в помине нет болезненного экстаза, наслаждения. Писатели часто ставили психические неурядицы на пользу своему письму. Безумие в ХХ веке питало литературу, обогащало ее. Но к роману Плат эта романтика не имеет никакого отношения. Боль отделяет, но не возвышает человека, она остается болью, отчаяние — отчаянием, надежда — надеждой. Плат одинока, но она не одиночка. Она принадлежит миру общего, здравого смысла. И описывает, как он перестает работать. Депрессия — как утрата веры в целесообразность течения жизни, обоснованность ее принципов, ценность движущих ее желаний — здесь оказывается не только беспомощностью, но и способом исследования, интеллектуальным инструментом. Именно это делает роман Плат писательским подвигом.
http://kommersant.ru/doc/3157516

Энн Тайлер «Уроки дыхания»



История Мэгги Моран, уже не молодой американки, прокуковавшей жизнь, подрабатывая в доме престарелых, а теперь вбившей себе в голову, что именно ей предстоит спасти развалившийся брак сына. Она мечется между душным благополучием и неуместными фантазиями. Дочь занимается тем, что обвиняет ее в посредственности, сын, расставшись с женой, тщетно пытается стать рок-звездой, мужа больше занимает раскладывание пасьянса. Жизнь идет, но прожить ее так, как мечталось, едва ли уже получится.

Зачем читать: Энн Тайлер мастерски облекает мещанскую драму в романную форму. Ее конек — в трогательном принятии неустроенности бытия и умении залюбоваться удушающей теснотой семейных отношений, а также всеми вышедшими из-под ее пера сентиментальными неудачниками, которых и героями-то назвать нельзя. Это по-хорошему простецкая, но затягивающая проза, идеально ложащаяся на долгие зимние вечера. К тому же за «Уроки дыхания» Тайлер получила Пулитцеровскую премию в 1989 году — чем не повод открыть для себя еще одного американского классика, пока не особо представленного на русском языке.

От издателя
За роман "Уроки дыхания" Энн Тайлер получила Пулитцеровскую премию.
Мэгги порывиста и непосредственна, Айра обстоятелен и нетороплив. Мэгги совершает глупости. За Айрой такого греха не водится. Они женаты двадцать восемь лет. Их жизнь обычна, спокойна и... скучна. В один невеселый день они отправляются в автомобильное путешествие - на похороны старого друга. Но внезапно Мэгги слышит по радио, как в прямом эфире ее бывшая невестка объявляет, что снова собирается замуж. И поездка на похороны оборачивается экспедицией по спасению брака сына. Трогательная, ироничная, смешная и горькая хроника одного дня из жизни Мэгги и Айры - это глубокое погружение в самую суть семейных отношений, комедия, скрещенная с высокой драмой. "Уроки дыхания" - негромкий шедевр одной из лучших современных писательниц.



Сьюзан Хинтон «Изгои».



14-летний Понибой Кёртис живет с двумя старшими братьями в нищете и враждует с чистенькими детьми из буржуазных семей, в которых отказывается видеть хоть крупицу человечности. В одном из уличных побоищ погибает его противник, чья смерть переворачивает жизнь героя с ног на голову, мгновенно вынуждая повзрослеть.

Зачем читать: «Изгои» — это очень угловатый текст про оклахомских аутсайдеров, написанный 16-летней Сьюзан Хинтон в период мрачного пубертата. В 1967 году эти хроники классовой борьбы стали главным событием американской литературы, а кое-где книга даже была запрещена. Позже, в 1983-м, по ней снял одноименный фильм Фрэнсис Форд Коппола, и вот теперь она наконец выходит на русском. Проигнорировать такую книгу было бы по меньшей мере досадной ошибкой.

От издателя
- Культовый роман американской литературы
- В мире продано более 20 миллионов экземпляров
- Экранизация Фрэнсиса Форда Копполы
- Впервые на русском!

Победитель премий:
- New York Herald Tribune Best Teenage Book
- Chicago Tribune Book World Spring Book Festival Honor Book
- ALA Best Book for Young Adults

На что похоже: "Над пропастью во ржи" Джэром Сэлинджер, "Заводной апельсин" Энтони Берджесс, "Братья Волф" Маркус Зусак.

О книге:
Маленький городок в Оклахоме, 60-е годы. В давнем конфликте противостоят друг другу банды подростков - грязеры и вобы. Первое правило грязеров - по одному не ходить, второе - не попадаться. И всегда стоять за друзей горой, что бы они ни сделали. 14-летний Понибой Кертис уверен: богатеньким деткам - вобам, золотой молодежи с западной части города - никогда не понять ребят из бедных кварталов с восточной стороны. И лишь одна страшная ночь, одна стычка с вобами все меняет. Сьюзан Элоиза Хинтон написала роман "Изгои" в 1965 году. Книга, изменившая представление о подростковой литературе, включена и в школьную программу, и в список "100 запрещенных книг XX века" Американской Ассоциации Библиотекарей. В 1983 году роман был экранизирован культовым режиссером Фрэнсисом Фордом Копполой. Фильм стал началом карьеры для Патрика Суэйзи, Тома Круза, Си Томаса Хауэлла, Мэтта Диллона, Эмилио Эстевеса и Ральфа Маччио.



Михаил Шишкин «Пальто с хлястиком».



Сборник малой, очень разной с точки зрения жанра и интонации прозы автора «Взятия Измаила» и «Венериного волоса» — романов, составивших канон русской литературы начала нулевых. Здесь есть щемящее воспоминание о работавшей в советской школе матери, давшее заглавие всему сборнику, выращенная из реальной переписки хроника отношений швейцарского интеллектуала с русской революционеркой, погибшей за социализм, эссе о швейцарском классике Роберте Вальзере.

Зачем читать: Несмотря на обманчивое ощущение легковесности, «Пальто с хлястиком» — это классический Михаил Шишкин, предлагающий своему читателю винегрет культур, жанров и эпох, сливающихся у него в стройную многоголосицу, разговор истории с самой собой. Благодаря малой форме речь Шишкина звучит еще острее, а разброс тем позволил ему проработать все те вопросы, которые определяют его прозу.

От издателя
Михаил Шишкин родился в Москве в 1961 году, живет в Швейцарии. Автор романов «Записки Ларионова», «Взятие Измаила», «Венерин волос», «Письмовник» и литературно-исторического путеводителя «Русская Швейцария». Лауреат премий «Большая книга», «Русский Букер» и «Национальный бестселлер». В новой книге короткой прозы автор пишет о детстве и юности, прозе Владимира Набокова и Роберта Вальзера, советских солдатах и эсерке Лидии Кочетковой… Но главным героем — и в малой прозе это особенно видно — всегда остается Слово. “В первый раз я тогда испытал это удивительное чувство. Впервые всё замкнулось, стало единым целым: и пальто с хлястиком, и беззубая улыбка Бобби Кларка, и сугроб Роберта Вальзера, и тот раздолбанный 77-й автобус, который когда-то не дотянул до Дорогомиловской, и пришлось топать по лужам. И я, печатающий сейчас на моем ноутбуке эти слова. И тот или та, кто читает сейчас эту строчку. И единственная возможность умереть – это задохнуться от счастья”.
http://kommersant.ru/doc/3185692
http://www.ozon.ru/context/detail/id/139111042/

Дойвбер Левин "Десять вагонов"



У писателя Дойвбера Левина необычная литературная судьба. Он остался в истории прежде всего как потерянный обэриут — близкий друг Даниила Хармса, участник многих обэриутских забав, непременный фигурант почти всех воспоминаний, связанных с жизнью этой компании, автор фантасмагорической прозы, от которой не сохранилось ни одной строчки. Все непечатные тексты Левина пропали в блокаду, сам он погиб на фронте в самом начале войны — и постепенно превратился в фоновую фигуру биографий своих великих друзей. Между тем Левин был и вполне успешным официальным прозаиком, писавшим в основном на еврейскую тему. Это — первое с тех пор переиздание его прозы.

Завязка "Десяти вагонов" такая: альтер эго автора Ледин и его друг Хлопушин, в котором без труда узнается Хармс, гуляют по Ленинграду и попадают под дождь. Они забегают в первое попавшееся здание, которым оказывается еврейский детский дом. Друзья знакомятся с его воспитанниками, а затем начинают приходить к детям каждый день, чтобы выслушать их истории. Те рассказывают про жизнь в местечках, про гражданскую войну на Украине, про погромы белых и махновцев, про опыт уличного попрошайничества и прочие реалии сиротской жизни первых лет советской власти. Ледин-Левин обещает написать о них книгу и выполняет обещание.

Делает он это немного странным образом. В "Десяти вагонах" узнаются сразу несколько способов письма, распространенных в советской литературе на рубеже 20-30-х годов: эксцентричная, слегка абсурдная проза с отчетливым влиянием того же Хармса, опыт монтажной "литературы факта", в которой собранный реальный материал говорит сам за себя и не нуждается в комментариях, и вполне традиционалистское, в духе Фадеева, воспевание революционной героики. Однако эти совершенно разные модусы литературной речи не то чтобы вступают у Левина в диалог, спорят или образуют какую-то новую конструкцию. Они просто соприсутствуют, попеременно включаются — как будто Левин сам не мог вполне решить для себя, что именно он пишет. Впрочем, эта нерешительность, невозможность выбрать правильную дорогу во многом и делает его книгу любопытным памятником советской литературы начала 30-х.
http://kommersant.ru/doc/3201550