Бродский, сейчас

У каждого народа должны быть идолы. Они необходимы для самоиндетификации и цементирования нации. Полководцы, герои, великомученики за идею, ученые. Ну и великие поэты, само собой. Спросите у свидомого, кто затмил Гомера? Тарасище, само собой. Поляки просто рассмеются вам в лицо, когда посмеете сравнить какого-то Пушкина с целым Костюшко. А вот вы знаете, кто самый выдающийся поэт, скажем, Хорватии, Голландии или Белиза, простихоссподи. Я - нет. Вот и они параллельно к Пушкину.
Пушкин - это наше все. Ключевое слово - наше.

Это сообщение отредактировал дюймВовочка - 4.12.2014 - 09:18

дюймВовочка
Тут не об этом речь. Нельзя мерить всех одинаково. У каждого поэта, человека и гражданина - своё предназначение. Ведь можно иметь огромную славу и деньги при жизни, но для потомков не иметь никакого значения. Есть вот ещё Грибоедов. Что он там написал? Одно произведение в музыке и одно - в литературе. Я другие эпостаси жизни не беру во внимание. Но разве он - не гений?

натали-я
Об этом, об этом. Канонизация в конкретном сельском приходе или даже епархии не делает угодника всехристиански почитаемым. Поэтому и сравнение Пушкина с Бродским некорректно. Пушкин - тоже местечковый поэт по этой логике.
А так, мне Бродский не видится столпом русской словесности. Но здесь в дискуссии явный перегиб - непочитатели хлещут бедного по мордам, а не по стихам. Какой он был поросенок неблагодарный. Ну, так Лермонтова тоже, мягко скажем, мало кто любил. Свинтус в общении с окружающими был редкостный. Пушкин тоже себе позволял много чего не очень достойного. Но стихи их живут своей жизнью.
И вот надо, взяв строчки Бродского доказать аргументированно - бяка это или мняка.
А так, не помер он на Васильевском острове, как обещал?Жалкий рифмоплетишка....

Кроме фру Фривей, больше никто и не пытается "по стихам", фанаты Бродского дискуссию могут поддержать лишь на уровне нравится - не нравится...

А после его смерти, было время, когда пиитом №1 был Некрасов...
Эпоха разночинцев - однака...!

Вы совершенно правы! Однако, должны быть какие-то критерии оценки поэтов. Или вы за мультикультурализм? В таком случае, смысл в разного рода нобелевках утрачивается, ибо все хороши по-своему, все ценны одинаково.

А у казахов есть Манас!
А какой же поляк без Мицкевича?

Да, это внутринациональные поэты для внутреннего пользования и самоидентефикации.

Можно было бы, как в науке, использовать в качестве ранжира индекс цитируемости. Думаю, Шекспир бы среди первых в таком рейтинге.
Местечковых поэтов точно бы это поставило на место.

С другой стороны, можно сравнивать по переводам. Но, Бродского переводить очень просто: все его переводы - это голимый подстрочник.
В Британии есть минимум два полноценных перевода Пушкина, а сколько полноценных с русского сделано Бродского?

Ещё момент вспомнился...
Вот в Германии (и это только в Германии!) как минимум 3 памятника Пушкину, а Бродскому вроде только 2 шт. всего в мире; в Питере да Москве стоят.

Да, большая часть - это заслуга русской диаспоры. Но, ребята с Брайтонбича заработали на Бродском денег больше, чем все русскоязычные диаспоры в мире на Пушкине, но так и не сподобились на памятник!
Зачем? Это же разрыв шаблона: он средство зарабатывания, а не трат.

А так да - я за разбор стихов!
P.S.
Кстати, дайте мне любого графомана, и из тысячи его текстов я найду парочку вполне себе достойных стихов.

Удачи!

Это сообщение отредактировал mr_Ro - 5.12.2014 - 00:00

Да, не самореализовавшийся талант!
Таких много. поэтому, особенно ценим тех, кто сумел реализоваться.

mr_Ro

Не дам. Птичку жалко.

Для меня Бродский - Мастер слова и слога. Большой Мастер. В смысле ремесла стихосложения. Этим напоминает жонглера-виртуоза, который шутя может одновременно жонглировать двадцатью кольцами. А хотите тридцатью? Пожалуйста. Кольцами и факелами? Извольте. А ещё ногой - три мячика. И на нос вращающуюся тарелку. И все легко и непринужденно. Из этой же кагорты Багрицкий и Быков. Но все же это не глубокие поэты, не поэты милостью Божией.

Приветствую, мимошел!

С некими оговорками и уточнениями, но, согласен. +1.

P.S.
Багрицкий как-то меня вообще не зацепил, что у него порекомендуете прочитать?

Удачи!

мимошел
Сравнение какое-то у вас сомнительное. Весь вечер у ковра...(

mr_Ro
Вообще, на мой взгляд, Багрицкий прекрасный поэт. Но возрастной. В юной душе всегда найдет место. А сейчас? Не знаю....

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ



Весна еще в
намеке
Холодноватых звезд.
На явор кривобокий
Взлетает черный дрозд.
Фазан взорвался, как фейерверк.
Дробь вырвала хвою. Он
Пернатой кометой рванулся вниз,
В сумятицу вешних трав.

Эрцгерцог вернулся к себе домой.
Разделся. Выпил вина.
И шелковый сеттер у ног его
Расположился, как сфинкс.

Револьвер, которым он был убит
(Системы не вспомнить мне),
В охотничьей лавке еще лежал
Меж спиннингом и ножом.

Грядущий убийца дремал пока,
Голову положив
На юношески твердый кулак
В коричневых волосках.

В Одессе каштаны оделись в дым
И море по вечерам,
Хрипя, поворачивалось на оси,
Подобное колесу.

Мое окно выходило в сад,
И в сумерки, сквозь листву,
Синели газовые рожки
Над вывесками пивных.

И вот на этот шипучий свет,
Гремя миллионом крыл,
Летели скворцы, расшибаясь вдрызг
О стекла и провода.

Весна их гнала из-за черных скал
Бичами морских ветров.

Я вышел...
За мной затворилась дверь...
И ночь, окружив меня
Движеньем крыльев, цветов и звезд,
Возникла на всех углах.

Еврейские домики я прошел.
Я слышал свирепый храп
Биндюжников, спавших на биндюгах.
И в окнах была видна
Суббота в пурпуровом парике,
Идущая со свечой.

Еврейские домики я прошел.
Я вышел к сиянью рельс.
На трамвайной станции млел фонарь,
Окруженный большой весной.

Мне было только семнадцать лет,
Поэтому эта ночь
Клубилась во мне и дышала мной,
Шагала плечом к плечу.

Я был ее зеркалом, двойником,
Второю вселенной был.
Планеты пронизывали меня
Насквозь, как стакан воды,
И мне казалось, что легкий свет
Сочится из пор, как пот.

Трамвайную станцию я прошел,
За ней невесом, как дым,
Асфальтовый путь улетал, клубясь,
На запад — к морским волнам.

И вдруг я услышал протяжный звук:
Над миром плыла труба,
Изнывая от страсти. И я сказал:
— Вот первые журавли.

Над пылью, над молодостью моей
Раскатывалась труба,
И звезды шарахались, трепеща,
От взмаха широких крыл.

Еще один крутой поворот-
И море пошло ко мне,
Неся на себе обломки планет
И тени пролетных птиц.

Была такая голубизна,
Такая прозрачность шла,
Что повториться в мире опять
Не может такая ночь.

Она поселилась в каждом кремне
Гнездом голубых лучей;
Она превратила сухой бурьян
В студеные хрустали;
Она постаралась вложить себя
В травинку, в песок, во все-
От самой отдаленной звезды
До бутылки на берегу.

За неводом, у зеленых свай,
Где днем рыбаки сидят,
Я человека увидел вдруг-
Недвижного, как валун.

Он молод был, этот человек,
Он юношей был еще,—
В гимназической шапке с большим
гербом,
В тужурке, сшитой на рост.

Я пригляделся,
Мне странен был
Этот человек:
Старчески согнутая спина
И молодое лицо.

Лоб, придавивший собой глаза,
Был не по-детски груб,
И подбородок торчал вперед,
Сработанный из кремня.

Вот тут я понял, что это он
И есть душа тишины,
Что тяжестью погасших звезд
Согнуты плечи его,
Что, сам не сознавая того,
Он совместил в себе
Крик журавлей и цветенье трав
В последнюю ночь весны.

Вот тут я понял:
Погибнет ночь
И вместе с ней отпадет
Обломок мира, в котором он
Родился, ходил, дышал.
И только пузырик взовьется вверх,
Взовьется и пропадет.

И снова звезда. И вода рябит.
И парус уходит в сон.

Меж тем подымается рассвет.
И вот, грохоча ведром,
Прошел рыболов и, сев на скалу,
Поплавками истыкал гладь.

Меж тем подымается рассвет.
И вот на кривой сосне
Воздел свою флейту черный дрозд,
Встречая цветенье дня.

А нам что делать?
Мы побрели
На станцию, мимо дач..

Уже дребезжал трамвайный звонок
За поворотом рельс,
И бледной немочью млел фонарь,
Не погашенный поутру.

Итак, все кончено! Два пути!
Два пыльных маршрута в даль!
Два разных трамвая в два конца
Должны нас теперь умчать!
Но низенький юноша с грубым лбом
К солнцу поднял глаза
И вымолвил:
— В грозную эту ночь

Вы были вдвоем со мной.
Миру не выдумать никогда
Больше таких ночей...
Это последняя... Вот и все!
Прощайте!—
И он ушел.

Тогда, растворив в зеркалах рассвет,
Весь в молниях и звонках,
Пылая лаковой желтизной, Ко мне
подлетел трамвай.
Револьвер вынут из кобуры,
Школяр обойму вложил.
Из-за угла, где навес кафе,
Эрцгерцог едет домой.

Печальные дети, что знали мы,
Когда у больших столов
Врачи, постучав по впалой груди,
«Годен»,— кричали нам...

Печальные дети, что знали мы,
Когда, прошагав весь день,
В портянках, потных до черноты,
Мы падали на матрац.
Дремота и та избегала нас.
Уже ни свет ни заря
Врывалась казарменная труба
В отроческий покой.

Недосыпая, недолюбя,
Молодость наша шла.
Я спутника своего искал:
Быть может, он скажет мне,
О чем мечтать и в кого стрелять,
Что думать и говорить?

И вот неожиданно у ларька
Я повстречал его.
Он выпрямился... Военный френч,
Как панцирь, сидел на нем,
Плечи, которые тяжесть звезд
Упрямо сгибала вниз,
Чиновничий украшал погон;
И лоб, на который пал
Недавно предсмертный огонь планет,
Чистейший и грубый лоб,
Истыкан был тысячами угрей
И жилами рассечен.

О, где же твой блеск, последняя ночь,
И свист твоего дрозда!

Лужайка — да посредине сапог
У пушечной колеи.
Консервная банка раздроблена
Прикладом. Зеленый суп
Сочится из дырки. Бродячий пес
Облизывает траву.
Деревни скончались.
Потоптан хлеб.
И вечером — прямо в пыль-
Планеты стекают в крови густой
Да смутно трубит горнист.
Дымятся костры у больших дорог,
Солдаты колотят вшей.
Над Францией дым.
Над Пруссией вихрь.
И над Россией туман.

Мы плакали над телами друзей;
Любовь погреб@ли мы;
Погибших товарищей имена
Доселе не сходят с губ.

Их честную память хранят холмы
В обветренных будяках,
Крестьянские лошади мнут полынь,
Проросшую из сердец,
Да изредка выгребает плуг
Пуговицу с орлом...

Но мы — мы живы наверняка!

Осыпался, отболев,
Скарлатинозною шелухой
Мир, окружавший нас.

И вечер наш трудолюбив и тих.
И слово, с которым мы
Боролись всю жизнь,— оно теперь
Подвластно нашей руке.

Мы навык воинов приобрели,
Терпенье и меткость глаз,
Уменье хитрить, уменье молчать,
Уменье смотреть в глаза.

Но если, строчки не дописав,
Бессильно падет рука,
И взгляд остановится, и губа
Отвалится к бороде,
И наши товарищи, поплевав
На руки, стащат нас
В клуб, чтоб мы прокисали там
Средь лампочек и цветов,
Пусть юноша (вузовец, иль поэт,
Иль слесарь — мне все равно)
Придет и встанет на караул,
Не вытирая слезы.

mr_Ro
Мне сложно что-то порекомендовать, так как Багрицкий не из любимых поэтов.

mr_Ro
Ну вот, возьмите еще. Оно не столь многослойно как предыдущее. Но просто понастальгировал. Классе в шестом был очарован.

Контрабандисты

По рыбам, по звездам
Проносит шаланду:
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
На правом борту,
Что над пропастью вырос:
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос.
А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет,
Как двинет барашком
Под звонкое днище,
Чтоб гвозди звенели,
Чтоб мачта гудела:
"Доброе дело! Хорошее дело!"
Чтоб звезды обрызгали
Груду наживы:
Коньяк, чулки
И презервативы...

Ай, греческий парус!
Ай, Черное море!
Ай, Черное море!..
Вор на воре!

. . . . . . . . . . . . .

Двенадцатый час -
Осторожное время.
Три пограничника,
Ветер и темень.
Три пограничника,
Шестеро глаз -
Шестеро глаз
Да моторный баркас...
Три пограничника!
Вор на дозоре!
Бросьте баркас
В басурманское море,
Чтобы вода
Под кормой загудела:
"Доброе дело!
Хорошее дело!"
Чтобы по трубам,
В ребра и винт,
Виттовой пляской
Двинул бензин.

Ай, звездная полночь!
Ай, Черное море!
Ай, Черное море!..
Вор на воре!

. . . . . . . . . . . . .

Вот так бы и мне
В налетающей тьме
Усы раздувать,
Развалясь на корме,
Да видеть звезду
Над бугшпритом склоненным,
Да голос ломать
Черноморским жаргоном,
Да слушать сквозь ветер,
Холодный и горький,
Мотора дозорного
Скороговорки!
Иль правильней, может,
Сжимая наган,
За вором следить,
Уходящим в туман...
Да ветер почуять,
Скользящий по жилам,
Вослед парусам,
Что летят по светилам...
И вдруг неожиданно
Встретить во тьме
Усатого грека
На черной корме...

Так бей же по жилам,
Кидайся в края,
Бездомная молодость,
Ярость моя!
Чтоб звездами сыпалась
Кровь человечья,
Чтоб выстрелом рваться
Вселенной навстречу,
Чтоб волн запевал
Оголтелый народ,
Чтоб злобная песня
Коверкала рот,-
И петь, задыхаясь,
На страшном просторе:

"Ай, Черное море,
Хорошее море..!"

1927

«Мне ужасно нравился в молодости Багрицкий», — признавался Иосиф Бродский, включивший его в список самых близких поэтов

А вообще держите оптом. Чтой-то нахлынуло, вспомнилось....
http://www.stihi-rus.ru/1/Bagrickiy/