Рассказы о моем дедущке

Что-то и грустно и скучно, и подумалось, а не поделиться ли здесь своими рассказами о дедушке? Может кто поругает, кто посмеется, кто своё вспомнит

Рассказы о дедушке. Часть 1



Когда мне было семь месяцев, трагически не стало папы. И мама осталась одна со мной, моей старшей сестрой Ларой, дедушкой, щенком овчарки по кличке Кадо и не совсем обустроенным новым домом. На фото как раз мы втроем примерно в это время и запечатлены. Все трое с фамильными дедушкиными большими ушами.

Сначала я про эти уши по малолетству совсем не думала. Но превратившись в девушку, стала переживать, а в 19 лет, помню, даже плакала, что в меня с такими большими ушами никто не влюбится. После этого в меня сразу влюбился мой будущий муж, и я забыла про свои уши.

Почему на фото нет мамы, могу только предполагать, а Кадо отсутствует по причине сидения на цепи возле своей будки. Папа взял щенка, моего ровесника, модной тогда породы - немецкой овчарки, начал дрессировать, мечтая вырастить из него настоящую охранную собаку. Очень переживал, что у щенка не встают уши. Для их поднятия давал ему ежедневно сахар, чем дедушка, ставший к старости экономным, был очень недоволен. Уши у Кадо в положенное время встали, только папа этого уже не увидел. Уши тоже были очень большими. Видимо, Кадо изо всех сил старался вписаться в семью. Но, увы... Семье теперь было не до него, и он так и остался жить не дрессированным в будке на цепи.
Через месяц после похорон мама отдала меня в ясли, чтобы выйти на работу.

В каком возрасте вы начинаете помнить себя?
У меня есть воспоминание-картинка: я лежу поперек родительской кровати в большой комнате, мама у круглого стола на середине комнаты гладит белье, папа на диване читает газету, а сестра стоит в углу за буфетом. Такая вот семейная идиллия. Солнце освещает комнату по-октябрьски, а это означает, что мне месяцев пять. Но мама не верила, что я могла это помнить.

Тогда я ей рассказывала, как она несет меня на руках в ясли, проходя не через калитку с дороги, а через открытые ворота сбоку территории, и заходит с задней стороны здания. Мама изумлялась. В ясли меня носили всего две недели в 8-месчном возрасте, и вход в эту ясельную группу был именно сзади здания. С дороги он не виден, поэтому нафантазировать я не могла. В памяти осталось, как я с кем-то ползаю по большому манежу, огороженному деревянной оградкой, а няня в белом халате смотрит сверху. А еще помню сон на холодной ясельной веранде с окнами в мелкий переплет и чувство страха и одиночества.

В ясли я проходила ровно две недели, после чего заболела дизентерией и дважды пневмонией. А когда заболела в третий раз подряд, мой дедушка встал во весь свой маленький рост и грозно и отчаянно сказал маме:

-Ни в ясли, ни в больницу больше не отдадим. Бедный ребенок там просто умрет. Будем лечить сами, а нянчиться с ней буду я.

Мне срочно начали делать какое-то спиртовое обертывание, которое возымело волшебное действие, и я начала поправляться.

А дедушка добровольно стал моей нянькой. Было ему тогда 77 лет.

Это сообщение отредактировал Любовьь - 21.12.2023 - 15:55

Рассказы о дедушке. Часть 2



На фото дедушка (с бородой) и бабушка со своим первенцом, и некий молодой родственник

Итак, в свои 77 лет дедушка, сам того не ожидая, превратился в няньку ребенка, которому нет и года.

Но для начала я хочу немного рассказать о нем. Дедушку звали Александр Павлович. Он родился в 1879г в нашей деревне Сирокасска, упоминания о которой относятся к 16 веку. О его молодости я знаю мало. Знаю, что у него была артель маляров, и они летом уходили на заработки. А зимой занимались покраской тканей. Дом был самый большой в деревне, с шестью окнами спереди и вторым этажом. В подвальном помещении стоял большущий чан, где красили зимой ткани (на фото дом в 60-е годы, 2 этаж уже продан новым хозяином)



В жены дедушка взял Анну, одну из трех дочерей хозяина местной лавки. Отец Анны, Сергей Храмов, лавку держал здесь, но семья его жила в селе на реке Волхов. Дедушка приглядел мою будущую бабушку, когда она с сестрами приезжала навещать отца, вернее, по наказу матушки контролировать, чтобы он не очень увлекался зеленым змием и прочими радостями.

-Дедушка, а почему ты выбрал не Полю, не Олю, а именно Анну? - приставала к нему с расспросами сестра.

-Что здесь непонятного? Только у нее были накручены такие симпатичные завиточки у висков. Как тут устоять-то было? - удивлялся непонятливости Лары дед.

И вот жили они с Анной поживали, детей наживали. Старший сын Саша родился в 1908г. Следом родился еще сын, но умер в малолетстве. А потом начались лихие годы, в которые стало не до деторождения. Во время первой мировой дедушка был интендантом.

У него было три медали, к своему стыду, не знаю, за что, и куда они подевались после его смерти, тоже. Он мне иногда позволял ими побренчать под его присмотром.



В двадцатые годы родились сын Женя и дочь Маша - моя мама.

Мама часто рассказывала про Пасху и престольный праздник Ильин день, на которые съезжалась на подводах многочисленная родня бабушки: семья Оли из Волхова и семья Поли из Гатчины и местная родня дедушки. Готовилось угощение. Детей за взрослый стол не пускали. Их кормили отдельно, а потом они с печки смотрели вниз на веселье взрослых.

Дедушка был не жадный, с открытой душой, а вот бабушка была откровенно скупа, и маме порой было за нее неловко. А я теперь в себе ощущаю присутствие их обоих: легко, как дед, расстаюсь с крупными суммами и экономлю в мелочах, как бабушка.
В 30-е годы деда хотели раскулачить, но как-то всё обошлось.

А потом началась война. Мама, закончив в 1941г семилетку, в августе поступила в ленинградский библиотечный техникум. Вновь испеченных студентов срочно отправили рыть окопы. Дальняя родственница, у которой мама с подружкой остановились, на окопы ехать им запретила и велела возвращаться домой. Они послушались, вернулись в свою Сирокасску. Через неделю немцы перерезали железную дорогу подо Мгой, и сообщение с Ленинградом было прервано. Женщина просто спасла девчонкам жизни.

Старший сын Александр, будучи уже отцом троих детей, ушел на фронт и погиб на Невском пятачке в 50 км от дома.
Затем ушел на фронт Женя. Он был сначала авиамехаником, а потом летчиком, и войну закончил в Китае.





А небольшой район, где находилась Сирокасска, во время войны не был занят немцами, хотя они были вокруг. На соседние железнодорожные станции Войбокало и Жихарево приходила Дорога Жизни. Жителям раздавались наряды на обслуживание Дороги Жизни. Николай, старший сын ушедшего на фронт Александра, не очень давно и не очень охотно рассказывал, как он в 10 лет, когда доходила очередь до их семьи, брал подводу и шел за нарядом. В деревне квартировались наши солдаты. В дедушкином доме, как самом большом, располагался штаб, здесь же проводили трибунал. Маме за стенкой всё было слышно, но порой лучше бы многого было не слышать.
Однажды мама вышла за забор на довольно высокий берег речки. Вдруг появился немецкий самолет, летевший так низко над речкой, что она видела лица пилотов, которые завидев ее испуг, хохотали. Раздалась очередь выстрелов. В заборе остались дырки, но маме повезло.

В 1942 году, когда обстановка в округе накалилась, местные жители были отправлены в эвакуацию в другую деревню за несколько километров. Жили там в местной школе, по несколько семей в классе.

Дедушка, как и вся наша порода, был небольшого роста, худенький, но очень шустрый и очень рано по утрам встающий. Он вставал самый первый в "классе" и уходил по делам. Возвращался к завтраку, который семейства готовили совместно.
У всех были свои обязанности. Древний старичок из другой семьи, у которого уже совсем не было сил, но сидеть без дела он всё равно не мог, взял себе в обязанность тесать ножиком щепки для растопки печки. Каждое утро он долго и упорно тесал эту небольшую связку щепок, после чего, вытерев пот со лба, с чувством выполненного долга, пафосно сообщал:

-Ну, всё. Все дела переделаны. Щепки натёсаны, можно и отдыхать.

С легкой руки мамы эта фраза о выполненных, пустяшных делах стала крылатой в нашей семье.

В одно такое утро, когда щепки были уже натёсаны, а молодежь еще спала, в класс вбежал наш дедушка, успевший спозаранку обежать деревню по каким-то делам, и отчаянно закричал, сдергивая одеяло со спящих:

-Всё спите, коровы лобастые? А я вот уже успел хлебные карточки потерять, - и обессиленно и удрученно рухнул на табуретку в своем зимнем пальто.

Кто-то его утешал, кто-то снял с него пальто и пошарил по многочисленным карманам - явным и потайным, и где-то в одном из них нашлись провалившиеся за подкладку карточки.

А фраза "всё спите, коровы лобастые" тоже была нашей фамильной фразой. Лбы у нас высокие, и дедушка, а когда его не стало, то и мама, часто будили нас с сестрой в выходные этой фразой. Но звучала она ласково и с юмором.

Бабушка Анна скончалась во время войны, так и не узнав, что родимся мы с сестрой и наши кузины у дяди Жени.

В послевоенные годы мама познакомилась с папой, вышла замуж и родила сестру. После чего дедушке было сказано:

-Деревня умирает. Нам в ней делать нечего. Здесь даже школа теперь только начальная. Как Лара будет учиться? Мы переезжаем в поселок. Если хочешь, поедем с нами.

Поселок Назия на соседней железнодорожной станции Жихарево начали строить в 30-годы для разработки торфяного месторождения. Это был поселок, так сказать, "светлого социалистического будущего". Очень уютный, с зелеными аллеями и с такой мощной инфраструктурой, которой и сейчас позавидует любой микрорайон большого города. Вот в этот рай мои родители и решили переехать.

Неделю дедушка думал, неделю мама переживала. А через неделю осунувшийся от раздумий дед изрек:

-Решено. Этот дом, в котором прошла вся моя жизнь, продаем. В Назии строим новый. Я еду с вами.
Через два года переехали в новый дом, а через три года родилась я.



Это сообщение отредактировал Любовьь - 21.12.2023 - 16:17

Рассказы о дедушке. Пока поперёк лавки ложится

И мама и дедушка воспитывали нас с сестрой в строгости. Все капризы на корню пресекались, а падения в магазине на пол с сучением ножками после неудачного выклянчивания покупки казались чем-то преступным со слов мамы, поэтому мы об этом даже не помышляли. Но и совершенными паиньками мы, конечно, не были.

Помню, что мне почему-то позволялось вредничать. Я могла в ответ на просьбу что-либо сделать, нахально ответить:

-А я не буду это делать.
-Почему?
-А потому, что не хочу и не умею.

Дедушка за меня заступался:
-Она же маленькая.

Сестра обижалась:
-А почему ей можно ничего не делать, а мне нет?

Мама хмурила брови, но иногда просто иронично называла меня - наша неумелка-нехотелка, и я чуть ли не гордилась этим званием.

В какой-то момент попустительство перешло критическую черту так, что даже дедушка перестал за меня заступаться, а подначивал маму:

-Ты ее распустила. Учить надо, пока поперек лавки ложится. Потом поздно будет.

При этом разъяснительные беседы, стояния в углу и даже легкие подзатыльники на меня не оказывали должного воздействия, и я продолжала вредничать, причем понимая это и получая от вредности удовольствие.

И вот однажды, когда мне было почти 4 года, то есть, я по классификации дедушки еще "ложилась поперек лавки", мама попросила меня принести для просушки к плите мокрые валенки, разбросанные мной посреди комнаты.

Я по привычке ответила, что не хочу и не буду.
Мама выразила свое требование более строго, я опять ответила отказом, надув губы. Но почуяв, что "запахло жареным", всё-таки стала продвигать валенки к кухне веником. Валенки продвигались плохо.

Ни мама, ни дедушка моего "ноу-хау" с веником не поняли и не оценили.
Дед зашелся праведным гневом:

-Сколько можно на нее любоваться? Возьми, наконец, ремень в руки - и услужливо вытащил ремень из брюк.

И мама взорвалась.
Схватила в одну руку ремень, в другую меня за шкирку, утащила в маленькую комнату, зажала между колен и, стащив штанишки, хлестнула ремнем. Я зашлась плачем от страха и боли.

Дедушка за закрытой дверью, подхлёстнутый плачем, нервно забегал и закричал фальцетом:

-Всыпь, всыпь, как следует, иначе потом локти кусать будешь. Совсем от рук отбилась!

Мама всыпала. Вложив в наказание сдавшие нервы от вдовства, от работы по дому и огороду за бабу и мужика, от безденежья, от постоянных детских болезней.

Я рыдала. Дедушка, испугавшись, ворвался в комнату и, одной рукой поддерживая брюки, другой пытался вырвать у мамы ремень и меня.
И уже истошно кричал на маму:

-Прекрати! С ума сошла! Бедный ребенок, лучше бы она умерла тогда от пневмонии в яслях, чем так мучиться сейчас.

Мама пришла в себя. Дедушка схватил меня на руки и начал утешать. Сестра испуганно плакала. Помню, что мне было очень больно и очень обидно:

-Как они не поняли, что я же тащила валенки в кухню, но только веником? Как?

На этом изгнание из меня беса вредности закончилось. Больше наказывать меня таким способом не пришлось. С тех пор, по выражению мамы, я стала шелковой.
Когда я по старой привычке иногда начинала вредничать, стоило только напомнить:

-Из тебя опять отбивную котлету сделать? - как от вредности не оставалось и следа.

А у меня не осталось и следа обиды ни на маму, ни на дедушку.
Правда, став взрослой, я и сама никогда не потакала детским капризам. Что это? Побочный эффект порки?

Это хорошо, что вы документируете память.
У меня фотографий дедов очень мало, зато про одного на сайте "подвиг народа" документы есть.

Спасибо, Опиум. Грустно, что когда и спросить особо уже не у кого, начинаешь ругать себя, почему то, почему это не расспросила. Сын составляет генеалогическое дерево. Дошел уже глубоко внутрь. Запросы посылает в ЗАГСы и, как ни странно, ему отвечают.
А от найденного на "Мемориале" у меня однажды был шок:



Оказалось... Голос Крови есть.
И не в книгах, не в кино - в реале.
Молотком в висок бьёт слово Месть -
Я нашла родных в "Мемориале".
.................................
Ростом мал. Сто семьдесят один.
Не женат.
Родился в двадцать третьем.
Mutter - Анна.
Цвет волос - блондин.
Фотография анфас в отрепье.

Лист анкетный и в глазах вина -
Убивать ещё не научили:
Лишь четыре месяца война,
И в бою он в третий раз от силы.

Лагерь. Плен. Филиппов Николай.
А для мамы Анны - Николаша.
Номер на груди. Овчарок лай.
Для родных был без вести пропавший...

Из маминой деревни на войну ушло 10 Филипповых - наших родственников. Вернулись двое.
18-летний двоюродный брат мамы Николай был призван на фронт летом 41.
Осенью 41 пришло известие о том, что он без вести пропал.

На сайте "Мемориал" я нашла сведения о нем. В октябре 41 взят в плен. Погиб в конц.лагере в 43г. Педантичными фрицами дотошно составлена анкета со всеми данными, отпечатками пальцев и фотографией с лагерным номером на груди. И на фото он копия наших родственников.

От увиденного документа был целый шквал чувств...

вот именно!

дело!

У меня тоже есть истории... но по некоторым соображеиям, я их тут не буду выкладывать.

Родственникам распечатайте

Рассказы о дедушке. Крест животворящий

По утрам я часто просыпалась рано, в темноте. Просыпалась от тихого бормотания дедушки. Мы с мамой и сестрой спали в большой комнате, в красном углу которой дедушка развесил большие окладистые иконы.
Он выходил из своей комнаты, где у щита от печки грел на кровати старые косточки, раздувал тлеющую лампаду и начинал молиться. Молился истово с отбиванием поклонов об пол. Закончив молитву, отправлялся досыпать. Вставала мама, топила печку, громыхая заслонками трубы, печными дверцами. Под подзвякивания дужек ведер и крышек кастрюль готовила завтрак. Потом будила сестру в школу, и они уходили. Привычные утренние домашние звуки утихали. Мы оставались дома на пару с дедушкой.

Мне было очень скучно. Я всё время приставала к деду, чтобы он со мной поиграл. Его игра сводилась к тому, что он сажал меня на валенки, в коих всегда ходил дома, и качал на ноге. Потом в 10 часов утра начиналась передача по радио:

-Здравствуй, мой маленький дружок. Сейчас я расскажу тебе сказку.

Я прилипала к стулу рядом с приемником "Даугава", а дедушка полчаса отдыхал от меня.

После этого начиналось чтение книжек. Настольной лампы у нас не было, поэтому дедушка включал верхний свет даже в светлый летний день. Надев очки, он вскарабкивался на табуретку. Оттуда, стоя под лампой, читал мне книжки.
Когда мама приходила на обед, дед слезал с табуретки и жаловался на меня, иногда со слезами:

-Она замучила меня книжками. У меня от чтения болят ноги.

Мама уходила на работу расстроенная, а я несла дедушке очередную книжку, и он покорно вновь залезал на табуретку.

В послеобеденное время наступала пора второй молитвы. Дедушке было строго-настрого заказано мамой приобщать меня к религии, а мне, соответственно, приобщаться. К сестре Ларе дед с этим не приставал, так как она сначала ходила в садик, а потом стала октябренком и пионеркой, поэтому тайно отравить ее "опиумом для народа" у дедушки не получалось. Я же, домашняя, в этом плане была лакомым кусочком.

Когда я доросла лет до 5, дедушка решил, что настала пора восполнить религиозный пробел в моем воспитании. С меня была взята клятва, что я не расскажу об этом не только маме, а вообще никому. Для закрепления клятвы в ход были пущены конфеты и запугивания сковородкой для жарки грешников.
Сначала дедушка научил меня складывать пальцы для моления и бить поклоны головой об пол, а потом пытался вложить в мою память слова молитвы. Слова были непонятны и запоминались плохо.

В одну из таких репетиций неожиданно пришла мама. Я помню, как она, открыв дверь в комнату, молча, нахмурив брови, смотрит на нас. А мой взгляд перебегает с мамы на дедушку, и я не знаю, что делать. Очевидно, между ними состоялась серьёзная беседа, так как на этом богословские занятия со мной были закончены.

А дедушка был глубоко верующим. В нашем поселке светлого социалистического будущего, построенного в 30-е годы с нуля на чистом месте, церкви, конечно, не было. Поэтому отправлять свои религиозные надобности дедушка вынужден был ездить в Ленинград или в Старую Ладогу, где были в то время действующие храмы. При этом он состоял в некой религиозной ячейке. Ячейка собиралась у кого-то на дому, где её члены сообща молились. А так как это были в основном старушки, то обязанности духовного наставника дедушка взял на себя.

А однажды даже решил тряхнуть своей малярной стариной: его пригласили в одну из церквей Ленинграда что-то побелить под сводами. И там, во время побелки, дедушка с лесов упал. Но, то ли он был слишком легок, то ли слишком верующ, но упав, тут же вскочил на ноги, как ни в чем ни бывало. А потом всем рассказывал, как в "Иван Васильевиче":

-Вот что крест животворящий делает!

Религия религией, но и светская жизнь деда интересовала. В три часа дня он сажал меня к себе на колени возле «Даугавы» слушать новости. От меня требовалось одно – молчание. Поэтому я безнаказанно могла в это время дергать деда за бороду, усы. Он терпел, лишь бы я не мешала узнавать ему, что творится в стране и мире. После новостей дедушка начинал крутить ручки приемника, и в нашу комнату лилась незнакомая речь с помехами. Дедушка что-то ловил и слушал какие-то обрывки. Неужели его интересовал «Голос Америки»?

Потом приходили домой сестра, мама. Он сдавал меня им на руки и, облегченно вздохнув, уходил спать вместе с петухами, чтобы завтра рано утром вновь раздуть лампадку…

Мой дядя погиб в 1944м в возрасте 18 лет. Его мать, моя бабушка в начале 60-х получала пенсию 18 рублей. Если бы её сын пропал без вести, она не получала бы ничего.

... И ещё о смертности. В те времена, как говорил мой отец "люди мёрли как мухи". Я имею в виду "нормальную жизнь" не на фронте, не в ГУЛАГе, не в ссылке, не в блокаде. Если в семье было трое или четверо детей, почти наверняка у них был брат/сестра который умер в младенчестве. И в более старшем возрасте мёрли от обычных болезней. Например, от гриппа как старшая сестра моей матери или от аппендицита как старший брат моего отца. Более или менее нормальное здравоохранение для широких масс появилось лишь в начале 60-х годов.

В этой радиоле было 2 коротковолновых диапазона. Дедушка слушал "вражеские радиоголоса"?

Серг, не знаю, но какие-то радиостанции на разных языках звучали. Я помню кнопки были: ДВ, СВ и КВ1 и КВ2 Кажется, так. Может, я путаю со следующей радиолой Но дедушка что-то пытался послушать кроме новостей

Серг, сначала пришло известие, что пропал без вести, а дальше пометки на карточке из концлагеря от 50 года и 54. Про концлагерь, наверно, стало известно только после войны. Тут про пенсию, наверно, вообще разговора не было.
К сожалению, когда я нашла Николая в Мемориале, расспросить о нем было уже некого.

Рассказы о дедушке. Ёлка.

Украшение новогодней елки было самым большим счастьем и волшебством моего детства. В середине декабря дедушка одевал свою старую овчинную шубейку, подпоясывал ее веревкой, за которую затыкал топор, брал санки и отправлялся в лес за елкой. Лес начинался через две улицы от нашего дома и никаких разрешений на вырубку ели не требовал. Привезенная дедом зеленая красавица покорно ожидала своего звездного часа возле сарая под охраной нашей овчарки Кадо.

А я начинала волноваться и приставать с вопросами:

-Когда? Когда же, наконец, мы будем ее наряжать? Готовится ли Дед Мороз? Заготовил ли он подарки?

Мама, чтобы отступиться от моих вопросов, посылала меня на чердак. Зимой там было темно и страшно. В одном укромном углу пылился старый чемодан, перевязанный кушаком от халата. Под его коричневой потертой крышкой хранилось главное богатство моего детства - елочные украшения. Игрушки были стеклянные. Этим не могли похвастаться многие мои сверстники в те далекие годы. Но маме как-то удавалось нас радовать, несмотря на более, чем скромное, финансовое положение.

Она три-четыре раза в год ездила в Ленинград за покупками - полтора часа на электричке. А мы втроем с нетерпением ожидали ее дома: дедушка переживал, как бы с мамой чего не случилось, а мы с сестрой маялись в ожидании гостинцев. Мама возвращалась около 9 часов вечера. Я иногда уже засыпала, но вскакивала с постели. Помню наш большой обеденный стол, на который мама выкладывала покупки, завернутые в серо-зеленую упаковочную бумагу: ароматную "докторскую" колбасу, мандарины, грецкие орехи, вафельный торт, украшенный сверху шоколадной ростральной колонной, халву, финики, конфеты. А еще елочные игрушки и обновы. Обновы в основном предназначались сестре. Я, как младшая, была обречена донашивать вещи за Ларой. Иногда по этому поводу бунтовала, когда сестра меня слишком строго воспитывала:

-Мама, давай отдадим Лару в интернат. Мне тогда сразу достанутся все ее вещи - вот такая вот "добрая" младшая сестра.

Дело в том, что в нашем поселке был интернат. Я знала, что туда отдают детей, которые себя плохо ведут или остались без мам. Все интернатские дети ходили колонной по два человека в ряд, носили одинаковые пальто и были хулиганами. Поэтому мы их боялись.
И для устрашения друг друга в запале ссоры кричали:

-Вот отдадут тебя в интернат, будешь тогда знать, как обзываться.
**********
-Так, когда? Когда же мы будем наряжать елку?
-Если не боишься, поднимись на чердак, проверь, готовится ли Дед Мороз.

Я, конечно же, боялась. Но однажды, когда мне было уже 6 лет, поднялась. Нашла чемодан, а на нем завернутого в газету ватного Деда Мороза. Дед Мороз держал в руке мешок с подарками. Мешок был величиной с грецкий орех и в нем лежало что-то твердое.
В восторге спустилась с чердака:

-Он готовится! У него уже есть подарки!

Я не знала, как это маленькое "что-то" из его мешка превратится в большой подарок, но свято верила, что чудо произойдет. Произойдет просто потому, что - чудо.

Когда до Нового года оставалось 3-4 дня, а мои приставания становились уже невыносимыми, мама неожиданно говорила:

-Сегодня ставим елку.

И начинался ежегодный волшебный ритуал. С лампы на потолке снимался оранжевый абажур. Круглый стол, стоящий посередине большой комнаты, вытаскивался в холодный коридор, и на место стола под лампой ставилась елка. Перед этим дедушка долго обтачивал топором ее комель, чтобы всунуть его в деревянный крест-крепление, а я носилась в беспокойстве от мамы с сестрой к дедушке - а вдруг что-то не получится?

Елка за макушку привязывалась к гвоздю, вбитому в потолок рядом с лампой. И комната сразу наполнялась непривычными таинственными тенями на стенах от елочных веток, ароматом хвои. Концы веток начинали "плакать" от таяния снега, превратившегося местами в ледышки.

Дедушка, проверив прочность установки елки, удалялся на свою кровать, чтобы отдохнуть и не мешать нам наряжать красавицу.
Теперь "на сцену" выходили мы с сестрой, а мама была у нас просто помощницей. Сначала развешивалась елочная гирлянда, которая заранее проверялась и в случае поломки относилась в ремонт к соседскому взрослому сыну. Он был не женат, часто пил, после чего валялся в канавах. Почему-то в моем детстве все пьяницы любили валяться в канавах, которых у нас в поселке, стоящем на болоте, было по две на каждой улице. В связи с таким поведением все соседи называли его пренебрежительно Вовка Лылов. Вовка был электриком. Он в два счета, если был трезв, чинил нашу гирлянду. В последний раз даже за неимением маленькой гирляндной лампочки прикрепил настоящую, большую, которую мы потом два года, пока не купили новую гирлянду, стыдливо прятали в ветках елки.

На макушку елки водружалась звезда, развешивались бусы. Я доставала из чемодана игрушки. Каждая была завернута в кусок газеты.
Разворачиваешь газету и... испытываешь щенячий восторг от узнавания забытой за год игрушки. Сестра их развешивала, попутно объясняя мне, как надо наряжать елку. На самые верхние ветки, которые даже со стула были нам недоступны, игрушки вешала мама.

С улицы возвращался наш кот с бандитской расцарапанной мордой и, обескураженно, не проверив миску с едой, подходил к елке. Морда из бандитского принимала озабоченно-изумленное выражение, с которым он осторожно обнюхивал ветки, привставая на задние лапы. Нанюхавшись, начинал покачивать лапой игрушки. Мы испуганно кричали на него, и он, обиженный, уходил на кухню к миске, всем видом показывая своё "фи" к елке и нашей суете.

Последним штрихом было развешивание шоколадных конфет, к которым заранее были приделаны нитки. Мама просила нас съедать в день по 1-2 штуки, чтобы растянуть радость. Лара меня научила одному тайному приему, как эту радость увеличить: конфету съедаешь, а на ее место в фантик запихиваешь мякиш черного хлеба и обратно вешаешь на елку. И радость в квадрате, и мама не упрекает за несдержанность. Ученицей я оказалось очень способной. Однажды сестра в слезах прибежала к маме:

-Мама! А Люба съела все конфеты! Во всех фантиках - хлеб.
Но она была неправа - конфеты с верхних веток я же достать не могла.

Елка стояла посреди комнаты, вокруг нее можно было бегать и водить хороводы. Каждое утро я с замиранием сердца обходила елку в поисках подарков. Дед Мороз был очень хитрый: он прятал подарки в лапах ели, которыми закрывался крест на полу, развешивал на ветках и прикреплял к стволу. Почти каждый день он приносил какую-нибудь мелочь: новую расческу, ленту, чулки, резинки к ним, а иногда большой торт или книжку. Радость соприкосновения с чудом захлестывала. Я бежала к маме или к деду с восторженными криками. И мы все, вчетвером, радовались. А я благодарила ватного Деда Мороза под елкой, ощупывала в очередной раз его мешок и говорила, что у него там еще что-то осталось.

Когда мне было 7 лет, и мы за две недели до нового года прикрепляли с сестрой нитки к конфетам, а я ещё по своему обыкновению мечтала о подарках, в нашу идиллию неожиданно вмешался дедушка:

-Ты думаешь, что Дед Мороз приносит подарки? Это мать развешивает на елке всякие обновки, которые купила осенью и приберегла для праздника. Спроси у сестры.

Это был гром среди ясного неба. Это было первое горе - большое и непоправимое. Я рыдала и набрасывалась на дедушку:

-Это неправда! Лара, скажи!
-Это правда. Я знала. Но меня просили тебе не говорить.

Мама укоризненно деду:
-Зачем?
-Пусть. Большая уже, чтобы верить в сказки.

Я долго плакала. Никак не могла смириться, что волшебство, которым был окутан праздник, растворилось.
Что подвигло деда на такое заявление, осталось загадкой. Возможно он почувствовал свою скорую кончину и решил, что именно он должен открыть мне глаза. Это был последний новый год с дедушкой. В апреле его трагически не стало. Но мы еще этого не знали, и я в обиде кричала:

-Можешь тогда и за елкой в лес не ходить.

Но когда подошло время, дедушка вновь одел свой старый тулуп, подпоясался веревкой, взял топор и санки и отправился в лес за своей последней елкой. Было ему тогда 84 года.

А на моих елках с тех пор, как я уехала из дома, на самом почетном месте висят две простенькие игрушки из моего детства. Не смотря на простоту - это самые главные, самые теплые игрушки елки.

И своим детям мы, как можно дольше, не открывали тайну подарков от Деда Мороза. Они узнавали ее от друзей.

Мама рассказывала, что первые годы после войны были голодные.
И они всей семьей (четверо) иногда ходили обедать в "Бристоль".
Там к супу давали хлеб, которого дома почти не водилось.
Жили они на Трефолева, поэтому - "Бристоль".

Однако, incognito

Про голодные годы не помню рассказов. Дед был зажиточный, но наверно после войны было туго всем.
В Ленинградской обл снабжение было не такое, как в самом Ленинграде, но терпимое и лучше, чем в Ярославле, куда мы потом из отпуска всегда возвращались с сумкой мяса и колбас.
В 60-е годы в нашем поселке в магазинах были масло слив., сыр, рыба, очень плохое мясо, иногда колбаса. Первое мама варила на шкварках из сала. До сих пор на них рвотный рефлекс. И хотя жили мы более, чем скромно, но мама изредка покупала нам и шоколадные конфеты, хоть 100г, но чтобы знали их вкус, и прочие сладости.
У нас были куры, а многие соседи держали коров. 1 л молока каждый день покупали у них.
Когда я уже ходила в школу, мама приучала нас с сестрой вести семейный бюджет: выкладывала ЗП на стол и раскладывала по кучкам: это отдать долг, это купить обои, это кредит, а вот на эту маленькую оставшуюся кучку будем жить 2 недели. Мы всё понимали и были неспросливые.