Октоберфест. Мюнхен. Две тысячи семь., или вокруг Швейцарии на авто

Melias "Причем не очень свежий баклажан" - Запах источал?))))) За ценник - ну это дорого , даже для Мюнжена. в Хофброе - 6.70

Зажрались скоты

140р за поллитру свежего ароматного октоберфестовского специального, его же за много месяцев специально делают

За такие деньги здесь в городе можно получить минимум какую-нибудь дрянь с консервантами, а максимум просроченное или бодяжное

Ян, ты сам прекрастно знаешь места в Ярике, где за 17р. можно получить прекрасное ,свежее ,не фильтрованое)))). Суть то вопроса была в том, что на время Окт-феста цены поднимаются или нет. ОТвет получен - спасибо)))

Кстати, Октоберфестовский пивас обладает уникальным качеством - накачавшись литрами 10-12, на следующий день чувствуешь себя огурцом
Если только не повестить на стрип-бары с дивным коктейлем шнапс-пиво. Тогда сутра прямая дорога в баклажаны

Melias
"А ты, Ворчун, всё так и не переменился... всё ворчишь, ворчишь..." (с) Н.Носов, "Приключения Незнайки"


Это сообщение отредактировал Вячеслав Малежик - 5.08.2008 - 09:31

Давно собирался Ян, но могу убрать,если не в тему)

----------------------

я сам убрал фото и перенес в тему, то есть в очередной кусок

Это сообщение отредактировал Masquerade - 21.08.2008 - 01:58

Парижского Сашхена, бодрым бризом ворвавшемся в нашу скучную житуху, я воспринимал сквозь полусон в состоянии «пока всё окей, но вот-вот». Это значит что пока еще вчерашние пары нежно колышат кондуиты мозга, заставляя их нежно барахтаться в нирване, но они уже сели на измену, ожидая скорый отходняк. Поэтому, несмотря на вышеупомянутый полусон, я был корыстно заинтересован в скорейшем же попадании концессии на луг.

Саша-2 добирался с Парыжу до Мюнхена с некоторыми лишениями, потому что ехать целую ночь, а европейские поезда слабо приспособлены к ночевкам, куда им до моего родненького «Мурманск – Вологда». Он долго эмоционально описывал какие-то тамбуры, какое-то отсутствие места, какого-то марроканца, но я слабо все это воспринимал, ибо начал тихонечко себе охуевать, потому что состояние «всё окей» плавно приступило к перетечению в состояние «вот-вот».

Поскольку Саша-2 так же бил копытцами в пол нашего номера, сучил ножками, всячески рвал удила и стремился скорее в бой, то есть на луг, то мы не стали искушать судьбу. Все мы без промедления вывалились из готеля, с шага перешли на рысь, аллюр, а там и галоп своей участи не избежал. Ведь надо было занимать место в палатке, а оно, как известно, пусто не бывает.

Но... ничто не вечно под крупою... нам удалось беспрепятственно проникнуть аж в две палатки, но и в десять утра там было не сесть. Можно было ходить кругами между тысячами алкашей, можно было постоять в сторонке, можно было поглазеть на сочные бычьи туши, вращающиеся на гриле, но не смотря на все эти бесспорные блага человечества, пива стоячникам не давали. Кыш, пархатые. Более того, стоячников всячески шпыняли и постоянно шипели, мол садитесь же. А садиться некуда, потому что там всё занято походу еще со времен объединения Германии.



Вообще классический павильон представляет собой весьма большую территорию, на которой стоят сотни деревянных столов, все как надо: выцарапанные надписи «Англия сосать» и «Луиза с Ляйпцигштрассе – стерва». Пара пристроек на втором этаже – это вип-зоны для всяких мажоров, ну из тех, которые виллы закладывают за право качественно впасть в нирвану раз в году. Зона для готовки. Она с прозрачными стенами, чтобы синева видела и млела, как там для неё суетятся сотни человек, жаря перепелов, быков, поросят, и, естественно, сосиски. Мне вот как давеча понравились сосиски черного цвета с какой-то дрянью (я вообще обожаю дрянь), так я их с тех пор нигде найти и не мог. И тут вот нет.

Всю эту вакханалию разбавляют пара сотен официанток, на каждую приходится более полтинника алкоклиентуры, но они не унывают – наоборот, они – составляющая самой алкоклиентуры, без них ничего вообще бы не было. Официантка – это очень почетно. Все любят, уважают, кричат, зовут, целуют ручки, отвешивают комплименты перси – один краше другого. Доминирует над всем пара мощных оркестров, любая российская фабрика по производству консервов, она же консерватория, плакала бы синими слезами при виде столь благодарной аудитории, чувственно, всеми фибрами алкающей каждую ноту. Аудитория боготоворит оркестр. Она – сама часть оркестра, а оркестр – часть её.

Баварский оркестр – это Феерия, всеобщий экстаз. Оргазм. Двоечник получает пятерку в четверти. Левитан зачитывает по радио приказ Верховного Главнокомандования от 8 мая 1945 года. Милиционер метрополитена нашел на перроне купюру в пять тысяч рублей. Принцесса Лея рапортует повстанческой армии об уничтожении Звезды Смерти. Одни словом – это полная аллилуйя, триумф воли, когда играет баварский оркестр в пивной, для своей же публики.

Вот какое масштабное зрелище открылось четырем мушкетерам караля в десять утра. Мест нет. Сесть некуда. Кругом все пьют, некоторые, судя по лицам, с восьми утра. Ну или вечера – какая разница. Судя по некоторым лицам – вторую неделю. Кажется, некоторые экземпляры только-только прибыли с задворок луга, где они спали, только-только они отбросили в сторону «полицейское» одеялко с криком «Я остаюсь! Я! Остаюсь! Я буду здесь жить!», как их уже вновь закутывают в одеялко и выводят из палатки снова спать на задворки.

Ну что, мест нет. Экзамен отменяется, все билеты проданы. Приходится снова уходить, но это ничего, чай, не земля обетованная, и на улице хорошо. Именно там, на улице, мы и нашли аутентичный кабак в какой-то щели, где ютилось около трехсот обделенных алкоголиков, не имеющих счастье осветить собой и своей аурой палатку. Да и черт с ними. Таких, внепалаточников – добрая половина посетителей луга.



До этого мы успели пару раз хлопнуть в каких-то шарагах «за прибытие», а самое главное (самое главное!) - сфотографироваться. В лучших домах Европы и Филадельфии оказывается нехитрая услуга – вы одеваетесь в одежду былых времен и вас фоткают на фотоаппарат этих же самых времен. Получается желтый проржавевший фотоснимок, где ты стоишь как молодой Гарри Гудини, с полностью офонаревшим личиком, или же позируешь у трофейного орудия в иллюстрациях к журналу «Летопись войны с Японией» от февраля 1906 года, ну или же тривиально подписываешь Версальский мир с английской стороны, в общем – всё что угодно можно изобразить, любой каприз за ваши ойро.

При каждом таком фотопункте, помимо собственно фотографа, с агрегатом времен конца позапрошлого века, присутствует и костюмер, который и решает, что же тебе, пьяная скотина, пойдет. А при нем, костюмере, гигантский гардероб всякой всячины. Мы были ещё в состоянии «я уважаю тебя, о собеседник», поэтому особо не паясничали при подборе костюмов, тем более с нашими габаритами особо не распоясаешься. А то можно вообще нахрен без фото остаться.

На меня налезла странная пыльная синяя форма с фуражкой, все, включая меня, дружно решили, что это форма офицера баварской армии 19 века, тем более, что к ней мне выдали сабельку. Так то, по уму, форма крайне напоминала железнодорожную, в ней кондуктор должен был ходить, с большими карманными часами, и свистком, и орать: «Все на посадку, следующая остановка – Аугсбург». Но сабелька путала карты. Так я и остался офицером баварской армии.

Оба Саши чрезвычайно напоминали потомственных баварских мажоров – шляпа с перьями, ружьё, трость, чистые сюртуки с галстухами, благородный откровенный взгляд. Мол, сейчас стрельнем фазана в своих угодьях под Регенсбургом – и домой, проиграть пару борзых в карты соседу - молодому дворянину из Нойвайнштайна. Но, естественно, лучше всех получился Лёшенька. Какой там офицер армии, какие потомственные дворяне – мажоры.

Лёшеньке выдали такие упоительные полосатые штаны, такую трость, такое кепи, что ни у кого не останется сомнений: вот он, король беспризорников с Лиговского рынка. Акула, собирающая дань с барсеточников, наперсточников, шулеров, псевдокалек и голимой уличной босоты. Это именно он продает кокаин через кондукторов трамваев. Это именно он стоит за дерзким налетом на инкассаторов на Гороховой улице с помощью цыганского табора и двух медведей. Это именно он инкогнито шантажирует испанского посла с помощью двух грудастых выпускниц Смольного института.

Всё, всё это читалось в спокойном, уверенном лице Алексея Роскошного – короля петербургского дна.



Когда эту фотографию нам наконец-то сделали, мы там чуть не описались от счастья. Во-первых, мы допивали третий литр, а во-вторых, фото было нереально брутальным и без пива. Мы долго рассматривали её, обсуждали, чирикали, болтали, как студентки-отличницы после успешного экзамена. Мы были счастливы. До такой степени, что разглядывание фотки плавно перетекло в концерт «Песня-2008»



Проорав традиционный джентельменский набор («Ничего на свете лучше нету», «Луч солнца золотого», «Без милой прынцессы мне жизнь не мила-а-а-а-»), мы решили перейти от салатов к горячим людам и бросили в бой самую тяжелую артиллерию, что имеется в нашем алко-запасе. Итааак...

ПРОЩАЙ, СО ВСЕХ ВОКЗАЛОВ ПОЕЗДА
УХОДЯТ В ДАЛЬНИЕ КРАЯ-А-Я-А
ПРОЩАЙ, МЫ РАССТАЕМСЯ НАВСЕГДА
ПОД БЕЛЫМ НЕБОМ ЯНВАРЯ-А-Я-АААА

Это идеальная пивная песня. Если и любить русский язык, так за то, что на нем пел великий Ленин. Пел эту песню, конечно. Там так тянутся гласные (а что еще нужно алкоголику?), такой надрыв, такая патетика, что не мудрено, что всю немецкую пивнушку пробила благоговейная дрожь от раскатов этого ВЕЛИЧИЯ.

ПРОЩАЙ, И НИЧЕГО НЕ ОБЕЩАЙ,
И НИЧЕГО НЕ ГОВОРИ,
А ЧТОБ ПОНЯТЬ МОЮ ПЕЧАЛЬ,
В ПУСТОЕ НЕБО ПАААААААААСМАААААТРИ-И-И-И-И

Но это-то ладно. Это лишь фон, так сказать прелюдия к основному калибру – припеву «Лай-ла». Лайла – это вообще вне категорий, вне планеты, вне вселенной. Это высший разум, демиург, вдохновитель бытия. Я не собираюсь расписывать здесь переливы а ля «лай-ла-ла-ла-ла» ну так далее. Негоже унижать великое. Назовем его просто и скромно: Лайла.

Скоро и куплеты были забыты, хотя и там присутствуют бросающие в благородный пот строки, чего только стоит «Прощай, уже вдали встает заря и день приходи в города-а-а-а». После одухотворенного гимна Союза мы переключились исключительно на Лайла. Немцы пытались нас перепеть, но Лайла загасит любую нацию, любую самую мощную силу. Скоро соседний столик просил нас снова и снова: «хей, русиш, лайла битте». Мы не могли отказать братьям. Лайла плыла над Октоберфестом.

Потом я осознал себя, стоящим перед аттракционом «Молот силы». Надо хлопнуть здоровой кувалдой по кнопке и тебе будет конфета от фабрики «Красный Октябрь». Молот силы опробировал Саша I, но поскольку лайла забрала у нас остатки всего самого хорошего и доброго, включая сознание, то качок Саша I по кнопочке так и не попал. Пришлось потерять с горя Лешеньку и Сашу II, сесть на алко-карусель и забыться в тяжелом вине. Ну, вернее, пиве.

На карусели у меня и начала происходить пятигорская достопримечательность, то есть Провал. Мы там с Сашей сделали наверное около трехсот оборотов, после чего окончательно и бесповоротно потеряли честь, совесть и мораль советского человека. Несмотря на пятигорские достопримечательности, я смутно помню каких-то трансвеститов, вновь проснувшийся дар беглой английской речи, на этот раз с вкраплениями немецкой, знакомство с местными клетчато-грудастыми девочками, падание им на плечо, несколько кружек пива, после которых Пятигорск меня накрыл окончательно.







Очнулся дома в номере. Вернее, меня очнули. Саша I лютовал, поднимал наши хладные с Лешей тела, взывал к нашей совести («Мы же в Мюнхене!»), аппелировал к совестливости («На Октоберфест же приехали!»), и в довершение ко всему что-то бодро пел. Проспали мы часов пять, а домой попали около шестнадцати нуль-нуль., судя по косвенным признакам (мрачная рожа портье, дата отправки смс-ок с текстом «хрцпшшшыыы» абоненту «Витя-Торты», последние фотографии с блондинками на сашин мобильник). Домой дошли сами, никаких полицейских и одеялок, браво, Киса, вот что значит школа!

Вчетвером мы отпаивались чаем в китайском ресторанчике в паре кварталов от нас, ели беззащитных малюток-креветок, думали о вечном, рассуждали о былом, планировали суровое настоящее, и, естественно, верили в светлое будущее.

Светлое будущее заключалось в том, что уже вечер, на Мюнхен легли тревожные сумерки, и вновь засверкали неоновые контуры женских тел и надписи «Хот асс онли», и вновь улицы пропитываются импозантной немецкой похотью. Но не нашей, о нет, мы все пристроены, домашние мальчики, веревки вей. Мы решили прочесать так много эро-заведений, как только можем. Мы обязаны познать эту великую часть немецкой культуры. Мы чувствовали себя исследователями-первооткрывателями, не говоря уже о том, что были пьяны. Пятигорск кончился, потому как я все-таки поспал, остальные тоже были достаточно бодры, а потому, город ждет!

И вновь тактика «Выжженая земля». Заходим в одно консумационное заведение, там выпиваем, смотрим, что к чему, нет ли среди танцующих девушек наших одноклассниц или одногруппниц, удостоверяемся, что нет на планете учебных заведений чище и светлее душой, нежели ярославские, и идем в следующее. Естественно, продегустировав огненной воды.

Прошли заведений пять, описывать их конечно не имеет смысла, потому как в целом все одинаково – девушки, мужики с невинными глазками и твердыми штанами, запах пота и пива. Конечно, это описание подойдет любому из учебных корпусов нашего Педуниверситета, но все-таки есть одно небольшое отличие – мы в Мюнхене, а не на Которосльной набережной г. Ярославля, а это дорого стоит. Так, на Которосльной набережной до сих пор не существует такого порно-клуба, до которого наконец добрались и мы. На нем я и хочу чуточку остановиться, потому что это, друзья, снос башки. Ленин стал бы капиталистом, увидев такое. Путин (В.В.) бросил бы все и пошел бы работать швейцаром в такой клуб.

А сначала ничто не предвещало беды. Вход как вход, неон, мигание, витрина с порнухой, в общем, классическая иллюстрация к картинке в советском журнале из серии «Этот гниющий Запад», её еще потом вся страна вырезала бы – и под пластиковое стекло на письменный стол. Почаще любоваться на продукты гниения.

Заходим, слева и справа длинные ряды передёрг-кабинок. Как для фотографирования, с экраном и стульчиком, только на том месте на стене, куда нужно «приблизить лицо на двадцать сантиметров и замереть», то есть на мониторе, крутится жесточайшее порево. Германия думает о всех. Это вариант для неимущих слоев населения и турок. Им же тоже нужна разрядка. Что, неимущие не люди что ли. Бросаешь два евро, выбираешь фильм, закрываешься изнутри и радуешься тому, что ты турок. Также стоит стакан с салфетками и урна – ну, осознал тот факт, что ты неимущий, вытер с горя писю и пошел домой.

Лично я считаю, что передерг-кабинка – одно из высших достижений немецкой социальной машины. Никто не остался в стороне, каждый член германского общества должен остаться довольным и удовлетворенным.

Для тех, у кого денег чуть поболее, чем два евро, на входе выдают два жетона, в обмен на некую сумму упомянутых всуе евро. Проходишь в небольшой центральный зал, посередине гордо возвышается бар, в котором ты жетоны можешь обменять на выпивку, на любую по твоему желанию. Но кроме нас никто этого толком и не делал, потому что вся публика, а было там человек семьдесят народу, оккупировала соседние залы. Из центрального барного холльчика ведут четыре выхода в соседние залы.

Три из них – небольшие кинозалы с огромными экранами, где показывают крупным планом писи чужих дядь и теть, сопровождая показ мощным звуком, а четвертый – обычная стойка со стриптизом, только не классическим, из серии ля-ля-ля, покрутилась, махнула на прощание трусами и ушла, а брутальным. Немецким. В этом то зале и трется большая часть народа – смотрит, как женщины хоть живут то, кто это вообще такие, и что у них там.

Большая часть посетителей – одинокие мужчины в длиннополой одежде: плащах, накидках, свободных майках. Они степенно перетекают из зала в зал, не разговаривая и не общаясь, это не клуб по интересам, но и не лондонский Клуб Молчунов – порноклуб в Мюнхене гораздо выше какой-то там английской швали.

В центральном зале висят телевизоры, на которых одновременно показывают все фильмы, крутящиеся во всех залах. И прямой репортаж из комнаты с шестом. Кругом динамики, звук вокруг, снуют мужчины в плащах, иногда они алчно смотрят на нас, иногда безмолвно берут себе выпивку.

Я родился в 1981 году в Союзе Советских Социалистических Республик, в городе Ярославле, это недалеко от Москвы, красивом городе на Волге. Меня принимали в пионеры, я хотел закончить школу с золотой медалью, стать моряком, потом вступить в ряды коммунистической партии, если, конечно, я буду этого достоин. Я хотел достойно прожить свою жизнь. Я никогда не был в порноклубе около вокзала в городе Мюнхене, и никогда не предполагал, что я когда-либо туда попаду.

Вот почему я охуел.

Биография моих спутников если и отличалась от моей, то лишь незначительными нюансами. Максимум, что мы могли сказать друг другу, так это два лаконичных, емких, глубокомысленных слова: - Это пиздец. Мы стояли около барной стойки, робко прижимаясь к единственному существу женского пола (окромя конечно тех, у шеста) – бармену. Взяли по шнапсу – вдруг вольемся в среду. Может плащи выдадут. Не выдали. Не влились. Наоборот, все начало становиться еще более робким, воздушным, к поцелуям зовущим.

Походя из зала в зал, в последнем я обратил внимание, что благодарная аудитория не пялится на экраны и не шевелит руками у себя под плащами, как в прочих залах, а сгрудилась на последнем ряду. - У меня богатый жизненный опыт, успокаивал себя я, усилием воли направляясь к небольшому кругу в углу кинозала. - Ты ночевал в зале ожидания вокзала г. Можайска, теперь тебе ничего не страшно – увещевал я себя, заглядывая внутрь круга.

На заднем ряду мужчина порол старушку. Ей было под шестьдесят, она была невероятно отштукатурена, но такой возраст не пропьешь. Я не знаю, как она попала в этот клуб по интересам и кем ей приходился импозантный мужчина с усами в плаще, пристроившейся к ней сзади. Если бы она и хотела сказать, то не смогла бы, потому что сладострастно пыхтела, а если и смогла бы, то я бы не понял, потому что допустил роковую ошибку и в школе начал учить английский вместо рявкающего языка философов и ученых.

Мужчины, образовавшие круг, были довольны, на экран не смотрели, и, храня гробовое молчание, интенсивно шевелили руками под одеждой. После мысли о ночном вокзале г. Можайска я расхорохорился, подошел к зрителям близко, но практически через минуту старушка выпрямилась, оправила платье, кокетливо улыбнулась аудитории и на своих шпильках направилась на выход. Скоро вышел и усатый. Зрители взволнованно выдохнули и снова повернулись к экрану.

Второй эпизод косвенно или явно заставил нас покинуть пельменную. Уже с самого начала я косо смотрел на красную лестницу, ведущую на второй этаж – единственную лестницу в заведении. Я чувствовал, что там что-то нечисто, какая-то она нехорошая, эта лестница. Но шило же. Интересно же. Как же там красная лестница без меня жила-то все эти годы. Поднялись мы туда с Сашей – ну так и есть. На экране порются мускулистые гладковыбритые мальчики, в зале стоят четыре мужика и взволнованно дышат, и как только мы зашли, все обрадованно посмотрели на нас.

Мы не стали искушать судьбу и сразу же скатились по лестнице вниз, как горох, вновь по мере сил прижавшись к женщине-барменше, и попросив шнапса и на второй жетон. Со второго этажа спустился высокий лысый дяденька в длиннополом плаще, встал рядом и благосклонно стал смотреть на нас. Я не боюсь показаться слабым. Этой психологической атаки мы не выдержали и дружно пошли на выход из кафе-закусочной. По пути Саша толкнул дверь одной из передерг-кабинок и вспугнул там взволнованного турка с бумажкой.

Психологическая атака на пионеров 80х была мощной. «Хуя» и «пиздец» – вот какие два слова последующие пятнадцать минут только и могли выговорить люди, мечтавшие стать моряками, космонавтами, летчиками. Мы шли куда глаза глядят, плутали по мюнхенским улочкам, стыдливо опуская глаза при неоновых фрагментах женских тел.

Поскольку Саша II на утро отчаливал на самолетающем аппарате, а Саша I был вместе со мной пьяноват еще с Милана, то почетная обязанность доставить самолетчика в аэропуэрто легла на мужественные плечи Лешеньки. Вечером завтрашнего дня мы теряли и второго Сашу, только уже из франкфуртского аэропорта. Туда надо было еще и доехать, и Лешенька спасал ситуацию, уйдя спать вместе с утренним Сашей. Мы же с вечерним Сашей решили устроить Мюнхену войну до победного конца и пошли на Мариенплац, где, по слухам, несмотря на два часа ночи, еще работала какая-то всемирно известная пивная.

Во всемирно известной пивной на лавках тихо-мирно почивали пьяницы, весь пол был залит пивом, как и кусок площади перед заведением, поэтому нам ничего не оставалось, как не мешать людям спать, взяли по литровой кружечке да и учалили побродить по улицам. В праздник полиция закрывает глаза на пьянку на улице. Пусть порезвятся пока, мол.



Не закрыли глаза на происходящее две датчанки, которые пытались нас усовестить, увидя такой нереальный по европейским меркам хаос (два здоровых мужика плетутся по улице, орут «Ярик намбер ван», чокаются литровыми кружками, плещется пивас, все это на фоне гробовой тишины центровых безлюдных офисных улочек). - Господи, ребята, откуда вы взяли эти кружки? Вы их забрали из кафе? Вы украли их? Это же нехорошо! - и смотрят на нас так, как сестра-обладательница красного диплома смотрит на брата-наркомана.

Ну что мы могли сказать в ответ... мы же в состоянии «мы любим всех»...
- Мы? Мы не украли... Нам... п-п-подарили. - А вы откуда девочки? Ой, из Дании... Копенгаген так сказать... красивые в Копенгагене девочки... пока девочки... да не украли мы эти кружки... п-п-подарили... пока-а-а-а говорим... а нету тут нигде полиции... пока-а. Ярик намбер ваааан.



К четырем утра мы плавно перетекли в состояние: «Кто?!? Я-я-я? Да я всё могу!» и пошли в ночной клуб. То, что это именно ночной клуб, мы поняли по второму этажу, нависающему над улицой, он имел полностью стеклянные стены, а за ними кривлялись силуэты. На Родине такое заведение без вариантов назвали бы «Стекляшка». У входа в него сиротливо терлось человек двадцать подростков, а у железной бронированной двери стояло два жлоба со скрещенными руками, ба, да это ж картина Репина маслом - «Несостоятельные тинейджеры не проходят фейс-контроль в желанный ночной клуб».

Ну мы протиснулись сквозь это жиденькую толпу к дяденьке охраннику, Саша поднял свои лучезарные глаза и сказал кротко: Ви хэв мани. Ви вонт ту спенд ит ин ё найс клаб. Охранники ночных клубов в целом любят иностранцев, в любой стране. Ну кроме может таджиков. У них суровая мировая репутация.

Стоим мы у стойки, виски взяли. У меня опять пошли пятигорские достопримечательности. У Саши тоже. Поломались на танцполе, вернее, на его подобии, там какое-то мажорно-нажорное место и танцуют между креслами или впритирку к стеклу, чтобы люди снизу видели и слюнями текли. Только мужиков в плащах из порноклуба внизу под окнами не хватало.

Сегодня праздник у девчат
Сегодня будут танцы
И щеки деееевушек горят
С утра горят румянцем!

Я познакомил столицу Баварии со своими любимыми танцевальными приемами: «смерть от ржавого топора», «слава Украине, героям слава», а также внедрил новинку - «князь Олег прибивает щит на врата Царьграда». Столица Баварии как-то не оценила моих синих порывов, вдобавок, там у каждой персоналии был свой набор танцевальных приемов, все были на своей волне (некоторые, судя по лицам, уже около недели), и друг на друга внимания не обращали.

Познакомились у стойки с какой-то девочкой. Лица не помню. Имени не помню. То, что девочка – 100%, никаким ледибойством и не пахло. То ли из Австралии, то ли из Канады, какая разница. Болтали о чем-то (о чем, конечно ни я, ни Саша не помнит), а девочку вспомнили назавтра вообще потому, что в кармане обнаружили клочок бумажки с каким-то электронным адресом.

А все потому, что я наконец-то достиг состояния «Я еду в Ригу». Спасибо Лешеньке – это он надоумил меня прочитать рассказ Зощенко, где описывается это прекрасное состояние. Там мужичок выпил, решил в кино сходить, сидит стало быть в кинозале, фильм начался, кругом зрители, тепло, комфортно, ну он и чувствует – все вокруг фильм смотрят, а он в Ригу поехал!

Вот и я так. Стою, облокотившись на стойку, гублю виски, пользуюсь в очередной раз обретенным даром английской речи. Рядом эта канадка-австралийка стоит, щебечет что-то, а я чувствую – что в Ригу поехал!

Не успел выехать даже из Москвы – клуб в пять утра закрывали и всех нас выгнали, даже меня, с моей блаженной улыбкой при мысли о том, что скоро я увижу шпили соборов Риги...

Реальность наступила быстро, потому как очень хотелось есть, пришлось брать у турка донер-кебаб (я все на продавца подозрительно смотрел – по-моему это был тот, которого Саша шуганул в передерг-кабинке), и жрать его прямо на тротуаре. Потом мы снова попели песни, встречая зарю из-за остроконечных мюнхенских крыш и наконец-то прибыли в отель.



На выражение лица портье я забил – понял, что не уместно сейчас обращать на это внимание. Саша тоже забил, снял в номере своего тезки большое зеркало и положил на его на оного спящего тезку, чтобы он «посмотрел какой он красивый». Тезка матерился очень мерзко, отвратительно было слышать такие недоброкачественные слова, гадкие ругательства в наш адрес, но увы, зеркало пришлось с источника ругани снять.

Потом также были сняты несколько гравюр из серии «Баварское общество 19 века», висящих в коридоре, и соскладированы с неизвестными целями у нас в номере. В качестве мажорного аккорда Саша попытался втянуть в номер мотороллер со стоянки, находящейся за нашим окном («а чтобы был»), но эту попытку пресек спящий сном ангела Лешенька, потому как именно он спал у окна и мотороллер пришлось бы провозить через его кровать.

Проснуться наутро было делом страшным. Я даже когда на Любовь Слизку смотрю, не так боюсь. Я бы предпочел двойку по географии в аттестат получить, лишь бы не просыпаться в то утро ТАК. Хорошо еще, что удалось выгадать пару часов, пока Леша увозил Сашу в аэропорт. Но и это меня не спасло. Я был на самом дне синего омута, и не было во всем мире того водолаза, что поднял бы меня с этого дна. Даже пиво не помогло бы. Лечит только время. Надышаться можно только ветром. С годами приходят истинные ценности. Не все то золото, что блестит. Не пойду на луг опохмеляться.

Лешенька был свеж и бодр, ночной герой Саша в отличие от меня еще получал удовольствие от алко-ямы, и они решили проникнуть в павильон еще раз, и еще было невозможным уехать с фестиваля без шляпы с пером. Ну... мы развесили «Баварское общество» по стенам коридора, вяло улыбнулись портье и сдали нумер.

Машина все это время стояла прямо на улице – что-то как то мы как позавчера луг увидели, так особо по поводу стоянки и не загонялись. Сели. Поехали. Я что шел до машины, что садился в нее, что ехал – всё это я осуществлял примерно в том же состоянии, что и главный герой в культовой киноленте «Карты-Деньги-Дваствола», когда он проиграл в карты полмиллиона. Я, пожалуй, тоже предпочел бы проиграть полмиллиона лишь бы дали поспать. Одно лишь грело меня – пока они там шляпу с пером покупают, я могу в машине додремать.

Мы остановились на перекрестке Хайзештрассе и Ландверштрассе, перед самым пешеходным переходом. Это совсем недалеко от луга, оживленное место. Я был счастлив. Я могу спать еще как минимум два часа. Я раскинул переднее сиденье, ноги положил на торпеду, а лицо накрыл итальянским атласом автодорог Европы «Атланте Страдале». Это было божественно. Я спал. Я был идеален.

Кругом шумел рабочий день, Мюнхен трудился в поте лица, а совсем рядом в праздновании проводили своё время сотни тысяч алкоголиков. По людным привокзальным улицам бежали ручейки людей, они огибали маленький черный «Рено», бежали через пешеходный переход, расходились в разные стороны и снова сходились. Родители вели детей в школу, турки шли открывать свои лавочки, работники вокзала выходили из метро и шли к своей любимой железной дороге. А навстречу им, с вокзала, спешили сотни и сотни нарядных людей – они приехали со всей Германии, взяв выходной день и спеша на фестиваль. Они болтают, смеются, у кого-то уже пиво в руках.

Некоторые из них мельком смотрят на здорового парня, который растянулся в маленькой машинке с атласом дорог Европы на лице. Ян Александрович спит. Вот уж одна нога и в форточку высунулась – на торпеду две не влазят. Ему хорошо. Он блаженен. Кругом шумит Мюнхен, и шумит вся Европа, потому что рабочий день начинается. А где-то совсем недалеко, в паре тысяч километров восточнее, на Родине молодого человека – разгар рабочего дня.

Качается нефть, впаривается газ, покупается недвижимость и продаются автомобили в кредит. Закончилась смена на Моторном заводе в одном из тысяч русских городов – городе Ярославле, и рабочие повалили валом из проходной, растекаясь по проспекту Октября и штурмуя маршрутки. В кабинете мэр подписывает указы, а дворники метут улицы. Мужик с гитарой на улице Кирова косит под Высоцкого, а водитель первого трамвая опять матерится, потому что его все подрезают на Мукомольном переулке.Город живет своей жизнью. Он – часть единого целого под названием РОССИЯ. А Россия – часть целого под названием планета Земля. Это – система. Она живет своей жизнью, как была она запущена когда-то миллионы лет назад.

Спит Западное полушарие, трудится Восточное, в Южном больше отдыхают, в Северном больше работают. В воздухе одновременно десятки тысяч самолетов, океанские волны бороздят десятки тысяч кораблей. Миллионы сигналов летят на спутники с мобильных телефонов. Рождаются люди, умирают люди – и всё это за секунду.

Жизнь не останавливается. Но Ян Александрович выпал из неё на время. Он же блаженен, он спит. Он – вне системы. Вращается вокруг Солнца Земля, вместе с ней вращается маленькая страна на запаже Евразии – Германия, а вместе с Германией крутится крупный немецкий город на юге – Мюнхен. А в городе Мюнхене, на пересечении Хайзештрассе и Ландверштрассе, крутится маленькая машинка «Рено», а в ней спит молодой человек по имени Ян Александрович, и он тоже вместе с ней вращается относительно Солнца. Он – в системе. Но в ней только его тело, а душа у него давным давно улетела, поднялась над всей этой системой, видит её, чувствует каждой своей неописуемой частицей.

Она видит, как в городе Лас-Вегас, США, за пять минут женятся новобрачные, а в Кировском ЗАГСе г. Ярославля за пять минут разводятся. В Париже на Монмартре пьют коньяк, а русские бородатые полярники на полярной станции Мирный пьют спирт. Судно с грузом джута из Бангладеша заходит в Суэцкий канал со стороны Красного моря. Оно идет в Катанию, что на Сицилии. Японские рабочие насыпают землю, отвоевывая новые площади для Токио, Сахара наступает на Чад, эскимосы просят новые подачки от канадского правительства, а президент Венесуэлы подписывает в своем кабинете в Каракасе новый акт о национализации нефтяного сектора.

Ту-134 делает посадку в аэропорту Кольцово, что в Екатеринбурге, а Боинг-737 взлетает из аэропорта Бен Гурион, что в Тель-Авиве. Индусы спустили на воду новый крейсер, а в лесах Индонезии пойман очередной людоед. Несется сквозь джунгли по Трансамазонской трассе грузовик из Икитоса, Перу, в Манаус, Бразилия, а скорый поезд «Россия» ползет через туннели Кругобайкальской дороги в сторону Владивостока.

В мире живут миллиарды людей. Они созидают, уничтожают, трудятся, бездельничают, смеются и плачут, рождаются и умирают. Они – живут. Они в системе. И Ян Александрович, спящий на перекрестке Хайзештрассе и Ландверштрассе, тоже в системе. Через два часа он проснется и поедет во Франкфурт-на-Майне, тем самым выполняя свои естественные функции винтика этой гигантской системы под названием «Планета Земля». Эта функция - жить.

А пока – он вне её. Он спит. Он поднялся над ней, летает над ней, вглядывается, изучает, смотрит. Он молнией летает от Анкориджа на Аляске до Дурбана в ЮАР. За секунду он перемещается от Мельбурна до Мурманска. Но только один маленький, очень маленький вопрос мучает его – а чтобы вот так вот полетать, вырваться из системы, стать вне её, подняться над ней – обязательно для этого надо нещадно пить три дня подряд?

такие вещи нельзя в рабочее время читать

Ян, ты специально так подгадываешь, я тока с Балтики вернулся вчера ночью, седня свежий пирожок в виде новой серии, опять сеньк!

ну наконец-то, наконец-то Сашенька рухнул в глазах моей супруги

ха. в глазах моей он рухнул еще лет 5 назад. Хотя до сих пор храбриццо - говорит, давай я ей позвоню, скажу что ты со мной бухаешь

а вот пару фраз от которых ржал я:

Ян, просто здорово особенно про картины и мотороллер понравилось, что то это шипка напоминает
вообщем захотелось душевно нажраться - хотя вот тока в понедельник в питере обещал себе не пить долго
ты вернул меня в стан алкашей

зачот

http://zoschenko.narod.ru/proizv/1926/131.html
Кто не читал, вот при чем тут Рига

Прискорбный случай

Как хотите, товарищи, а Николаю Ивановичу я очень сочувствую. Пострадал этот милый человек на все шесть гривен и ничего такого особенно выдающегося за эти деньги не видел.
Только что характер у него оказался мягкий и уступчивый. Другой бы на его месте все кино, может, разбросал и публику из залы выкурил. Потому шесть гривен ежедневно на полу не валяются. Понимать надо.
А в субботу голубчик наш, Николай Иванович, немножко, конечно, выпил. После получки.
А был этот человек в высшей степени сознательный. Другой бы выпивший человек начал бузить и расстраиваться, а Николай Иванович чинно и благородно прошелся по проспекту. Спел что-то там такое. Вдруг глядит перед ним кино.
"Дай, - думает, - все равно - зайду в кино. Человек, думает, я культурный, полуинтеллигентный, чего мне зря по панелям в пьяном виде трепаться и прохожих задевать? Дай, думает, я ленту в пьяном виде посмотрю. Никогда ничего подобного не видел".
Купил он за свои пречистые билет. И сел в переднем ряду. Сел в переднем ряду и чинно-благородно смотрит.
Только, может, посмотрел он на одну надпись, вдруг в Ригу поехал. Потому очень тепло в зале, публика дышит, и темнота на психику благоприятно действует.
Поехал в Ригу наш Николай Иванович, все чинно-благородно - никого не трогает, экран руками не хватает, лампочек не выкручивает, а сидит себе и тихонько в Ригу едет.
Вдруг стала трезвая публика выражать недовольствие по поводу, значит, Риги.
- Могли бы, - говорят, - товарищ, для этой цели в фойе пройтись, только, говорят, смотрящих драму отвлекаете на другие идеи.
Николай Иванович - человек культурный, сознательный - не стал, конечно, зря спорить и горячиться. А встал себе и пошел тихонько.
"Чего, - думает, - с трезвыми связываться? От них скандалу не оберешься".
Пошел он к выходу. Обращается в кассу.
- Только что, - говорит, - дамочка, куплен у вас билет, прошу вернуть назад деньги. Потому как не Могу картину глядеть - меня в темноте развозит.
Кассирша говорит:
- Деньги мы назад выдавать не можем, ежели вас развозит - идите тихонько спать.
Поднялся тут шум и перебранка. Другой бы на месте Николая Иваныча за волосья бы выволок кассиршу из кассы и вернул бы свои пречистые. А Николай Иванович, человек тихий и культурный, только, может, раз и пихнул кассиршу.
- Ты, - говорит, - пойми, зараза, не смотрел я еще на твою ленту. Отдай, говорят, мои пречистые.
И все так чинно-благородно, без скандалу, - просит вообще вернуть свои же деньги.
Тут заведующий прибегает.
- Мы, - говорит, - деньги назад не вертаем, раз, говорит, взято, будьте любезны досмотреть ленту.
Другой бы на месте Николая Ивановича плюнул бы в зава и пошел бы досматривать за свои пречистые. А Николай Ивановичу очень грустно стало насчет денег, начал он горячо объясняться и обратно в Ригу поехал.
Тут, конечно, схватили Николая Ивановича, как собаку, поволокли в милицию. До утра продержали. А утром взяли с него трешку штрафу и выпустили.
Очень мне теперь жалко Николая Ивановича. Такой, знаете, прискорбный случай: человек, можно сказать, и ленты не глядел, только что за билет подержался - и, пожалуйте, гоните за это мелкое удовольствие три шесть гривен. И за что, спрашивается, три шесть гривен?