Литературные памятные даты

из ФБ

17 сентября 1935 года родился известный американский писатель, автор бестселлера «Над кукушкиным гнездом» Кен Кизи.

Кен Кизи считается одним из главных писателей бит-поколения и поколения хиппи, оказавшим большое влияние на формирование этих движений и их культуру.

Родился в местечке Ла-Хонда, штат Колорадо, в семье владельца маслобойни. В 1946 переехал в Спрингфилд, штат Орегон. Юность Кизи прошла на отцовской ферме в долине Вилламетт, где он рос и воспитывался в добропорядочной, набожной американской семье. В школе, а затем и в колледже, Кизи увлекался спортом и даже стал чемпионом штата по борьбе.

После окончания школы Кен сбежал из дома с одноклассницей Фэй Хэксби. Впоследствии Фэй стала вечной верной спутницей идеолога контркультуры и родила от него четверых детей.

В 1957 Кизи окончил факультет журналистики Университета штата Орегон. Начал увлекаться литературой, был награждён Национальной стипендией Вудро Уилсона и зачислен на курсы писательского мастерства в Стэнфордский университет.

В 1959 в Стэнфордском университете, чтобы заработать, Кизи пошёл работать помощником психиатра в госпиталь ветеранов Menlo Park, где добровольно участвовал в экспериментах по изучению воздействия на организм ЛСД, мескалина и других психоделиков.
В 1964, вместе с друзьями-единомышленниками, он организовал коммуну под названием Merry Pranksters. Коммуна устраивала концерты-хеппенинги под названием «кислотные тесты» (Acid Tests). «Кислотные тесты» часто сопровождались световыми эффектами (стробоскопами) и музыкой, которую живьём играла молодая группа Grateful Dead.

В 1959 Кизи написал «Зоопарк», новеллу о битниках, живущих коммуной в Норд-Бич (Сан-Франциско), но она так и не была опубликована. В 1960 он написал рассказ «Конец осени», о молодом человеке, покинувшем свою рабочую семью после получения стипендии в Ivy League школе, также не опубликованный.
Идея книги «Над кукушкиным гнездом» пришла к Кизи во время работы ночным санитаром в госпитале ветеранов в Менло-Парке. Кизи часто проводил время в разговорах с пациентами, иногда находясь под влиянием галлюциногенов, которые он принимал, участвуя в экспериментах с психоделиками. Кизи не верил, что эти пациенты были ненормальными, скорее, общество отвергло их, поскольку они не вписывались в общепринятые представления о том, как человек должен себя вести.

Опубликованный в 1962, роман имел немедленный успех; в 1963 он был переработан в имевшую успех постановку Дэйлом Вассерманом; в 1975 Милош Форман снял одноименный фильм, получивший 5 премий «Оскар» (лучший фильм, лучшая режиссура, лучшие актёр и актриса в главных ролях, лучший адаптированный сценарий), а также 28 других наград и 11 номинаций.

В 1964, после публикации романа «Порою блажь великая», Кизи пригласили в Нью-Йорк. Купив старый школьный автобус International Harvest 1939 года выпуска, Merry Pranksters раскрасили его яркими флюоресцентными красками, назвали Furthur (модификация слова further). И, пригласив на место водителя Нила Кэссиди, отправились в путешествие по Америке во Флашинг (штат Нью-Йорк) на Международную выставку, которое виднейший публицист и историк XX века Жан Бодрийяр назвал «самым странным путешествием за всю историю человечества, после похода за золотым руном аргонавтов и сорокалетнего странствия Моисея по пустыне». Этот период жизни и деятельности Кена Кизи запечатлён в документальном романе Тома Вулфа «Электропрохладительный кислотный тест». Газета «Нью-Йорк Таймс» назвала этот роман лучшей книгой о хиппи.

Когда ЛСД был объявлен вне закона в США, коммуна перебралась в Мексику. Но по возвращении в США Кизи был арестован за хранение марихуаны и осуждён на 5 месяцев. По освобождении он вернулся на семейную ферму в Плезент Хилл, в долине Вилламетт, где провёл остаток своей жизни. Здесь он написал множество статей, книг (в основном — сборников статей) и рассказов.

Он стал вести размеренную, уединённую жизнь, занялся сельским хозяйством. В 90-е годы, когда мода и идолы 60-х возродились, Кизи вновь стал появляться на публике.

Последние годы жизни Кизи очень много болел. У него был диабет, рак печени, также он пережил инсульт. Ему сделали операцию, но через 2 недели состояние писателя резко ухудшилось. Умер Кен Кизи 10 ноября 2001 в Sacred Heart Hospital в городе Юджин, штат Орегон, в возрасте 66 лет.

silver space
[из ФБ ]

Джульетты?

18 сентября 1961 года родился французский писатель Бернар Вербер.
Человечеству было нанесено три оскорбления.
Первое, когда Николай Коперник доказал, что Земля не центр Вселенной.
Второе, когда Чарлз Дарвин пришел к выводу, что человек произошел от обезьяны, а стало быть, тоже животное.
Третье, когда Зигмунд Фрейд объяснил, что в основе большинства наших политических демаршей или художественных проявлений лежит сексуальность. (Из "Энциклопедии Относительного и абсолютного знания")

"красивую поэзию можно красиво и продублировать"
решили мы с mr_Ro.

Где начинается Лета?
Георгию Иванову –120



Первые поэтические опыты Георгия Иванова ни в чём не выдавали гения. В общем дореволюционном поэтическом буйстве молодой эстет выглядел вполне заурядно. Его стихотворения были похожи на красивых кукол. В эти годы Иванов близок к акмеистическому кругу, испытывает сильное влияние Гумилёва. Однако нельзя не заметить и следы северянинских поэзооткровений. Конгломерат странный, но вполне допустимый в стилистической разноголосице 10-х годов прошлого века.

Во время Первой мировой войны Иванов выпускает сборник ура-патриотических стихотворений «Памятник славы». Порыв понятен, но для настоящего патриотизма Иванов был слишком поэтически заформализован, и книга получилась слабоватой. А вот далее Иванов начинает выписываться. Уже в сборнике «Вереск» появляется свежая интонация:

Мы скучали зимой, влюбл@лись весною,
Играли в теннис мы жарким летом...
Теперь летим под медной луною,
И осень правит кабриолетом.

Революция вынудила его эмигрировать. Первые годы на чужбине Георгий Иванов погрузился в поэтическую немоту эстетического снобизма. От него уже ничего не ждали… Но когда в 1931 году вышла книга «Розы», даже видавшие виды поэтоманы переглянулись. Перед искушённой и недоброжелательной читающей русскоязычной Францией предстал совсем другой Георгий Иванов. В «Розах» поражают единство интонационного тона и безупречный вкус. При предельном аскетизме средств поэт заглядывает в самую глубину своей внутренней эмиграции. Законы литературы, условности силлабо-тонической поэзии, так хорошо известные Иванову, перестают его волновать. Вернее, волнуют только до той степени, пока они не вступают в противоречие с какой-то внутренней струнной, с трудом нащупываемой правдой. Иванов почти отказывается от метафоры как от главной поэтической условности:

Перед тем как умереть,
Надо же глаза закрыть.
Перед тем как замолчать,
Надо же поговорить.

Как это ни парадоксально, в «Розах» стихи Иванова становятся более русскими, чем всё написанное на Родине. Его холодноватый аналитический ум не позволял ему распуститься в золотое ностальгическое нытьё, а вёл к высокой точности поэтического попадания.

статья полностью: http://lgz.ru/article/-46-6487-19-11-2014/...phrase_id=55967

Статейка конечно какая-то сумбурная, как впрочем и всё, что пишется к ДР, Юбилею и прочим знаменательным датам.
Но, для тех, кто практически не знаком с творчеством Иванова - может и подойдёт для начала.
Лучше бы разместили подборку из "Избранного", всё-таки стихи поэта говорят лучше критики, особенно такой...

mr_Ro
раз это один из ваших любимых поэтов,
может попробуете написать свою статью о Георгие Иванове?
только чур со стихотворениями (его) и лирическими отступлениями!

Это сообщение отредактировал Love is... - 30.11.2014 - 00:10

Ого, вы знаете моих любимых поэтов? Круто!
О любимых писать труднее всего писать.
Начинал он как футурист, был в тесной дружбе с Маяковским,
Северяниным, но, через какое-то время разругался с ВВ
По-настоящему раскрылся как поэт только в эмиграции.
Жил в Ницце с женой поэтессой Одоевцевой. Мне кажется, он стал символом умирающей дореволюционной России. Нищета, депрессия, полное отсутствие будущего. Остальные как-то пытались выживать, жить,приспосабливаться, а он просто умирал и распадался.
Поэт очень трагичный, глубоко страдающий... Эксперименты с формой закончились вместе с дореволюционной Россией, начались проживание глубин слова, эклезиастское составляющее божественной природы слова.
(и слово было Бог и слово было у Бога).
Его поэзия не депрессивная, не эмо-готская или мазохистская, а именно трагичная, как и судьба царской России после 17 года.

Извините, пишу через телефон, любимые стихи попробую завтра выложить.
Удачи и сладких снов!

ВЫсем привет!
Ну-с, вот несколько моих любимых стихотворений Георгия Иванова:

Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья.

Я верю не в непобедимость зла,
А только в неизбежность пораженья.

Не в музыку, что жизнь мою сожгла,
А в пепел, что остался от сожженья.

2

Игра судьбы. Игра добра и зла.
Игра ума. Игра воображенья.
«Друг друга отражают зеркала,
Взаимно искажая отраженья...»

Мне говорят — ты выиграл игру!
Но все равно. Я больше не играю.
Допустим, как поэт я не умру,
Зато как человек я умираю.

Как всё бесцветно, всё безвкусно,
Мертво внутри, смешно извне,
Как мне невыразимо грустно,
Как тошнотворно скучно мне...

Зевая сам от этой темы,
Её меняю на ходу.

- Смотри, как пышны хризантемы
В сожжённом осенью саду -
Как будто лермонтовский Демон
Грустит в оранжевом аду,
Как будто вспоминает Врубель
Обрывки творческого сна
И царственно идёт на убыль
Лиловой музыки волна...

Туман. Передо мной дорога,
По ней привычно я бреду.
От будущего я немного,
Точнее — ничего не жду.
Не верю в милосердье Бога,
Не верю, что сгорю в аду.

Так арестанты по этапу
Плетутся из тюрьмы в тюрьму...
...Мне лев протягивает лапу,
И я ее любезно жму.

— Как поживаете, коллега?
Вы тоже спите без простынь?
Что на земле белее снега,
Прозрачней воздуха пустынь?

Вы убежали из зверинца?
Вы — царь зверей. А я — овца
В печальном положеньи принца
Без королевского дворца.

Без гонорара. Без короны.
Со всякой сволочью на «ты».
Смеются надо мной вороны,
Царапают меня коты.

Пускай царапают, смеются,
Я к этому привык давно.
Мне счастье поднеси на блюдце —
Я выброшу его в окно.

Стихи и звезды остаются,
А остальное — все равно!..

Восточные поэты пели
Хвалу цветам и именам,
Догадываясь еле-еле
О том, что недоступно нам.

Но эта смутная догадка
Полу-мечта, полу-хвала,
Вся разукрашенная сладко,
Тем ядовитее была.

Сияла ночь Омар-Хаяму,
Свистел персидский соловей,
И розы заплетали яму,
Могильных полную червей.

Быть может, высшая надменность:
То развлекаться, то скучать,
Сквозь пальцы видеть современность,
О самом главном — промолчать.

Звезды синеют. Деревья качаются.
Вечер как вечер. Зима как зима.
Все прощено. Ничего не прощается.
Музыка. Тьма.

Все мы герои и все мы изменники,
Всем, одинаково, верим словам.
Что ж, дорогие мои современники,
Весело вам?


Зима идет своим порядком —
Опять снежок. Еще должок.
И гадко в этом мире гадком
Жевать вчерашний пирожок.

И в этом мире слишком узком,
Где все потеря и урон,
Считать себя с чего-то русским,
Читать стихи, считать ворон.

Разнежась, радоваться маю,
Когда растаяла зима...
О, Господи, не понимаю,
Как все мы, не сойдя с ума,

Встаем-ложимся, щеки бреем,
Гуляем или пьем-едим,
О прошлом-будущем жалеем,
А душу все не продадим.

Вот эту вянущую душку —
За гривенник, копейку, грош.
Дороговато? — За полушку.
Бери бесплатно! — Не берешь?

В тринадцатом году, еще не понимая,
Что будет с нами, что нас ждет, —
Шампанского бокалы подымая,
Мы весело встречали — Новый Год.

Как мы состарились! Проходят годы,
Проходят годы — их не замечаем мы...
Но этот воздух смерти и свободы,
И розы, и вино, и счастье той зимы

Никто не позабыл, о, я уверен...
Должно быть, сквозь свинцовый мрак,
На мир, что навсегда потерян,
Глаза умерших смотрят так.

Ликование вечной, блаженной весны,
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.

Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я — весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится —
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.

...Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идем,
Как попарно когда-то ходили поэты.


В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,

Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.


В ветвях олеандровых трель соловья.
Калитка захлопнулась с жалобным стуком.
Луна закатилась за тучи. А я
Кончаю земное хожденье по мукам,

Хожденье по мукам, что видел во сне —
С изгнаньем, любовью к тебе и грехами.
Но я не забыл, что обещано мне
Воскреснуть. Вернуться в Россию — стихами.

Это звон бубенцов издалека,
Это тройки широкий разбег,
Это черная музыка Блока
На сияющий падает снег.

...За пределами жизни и мира,
В пропастях ледяного эфира
Все равно не расстанусь с тобой!

И Россия, как белая лира,
Над засыпанной снегом судьбой.


В широких окнах сельский вид,
У синих стен простые кресла,
И пол некрашеный скрипит,
И радость тихая воскресла.

Вновь одиночество со мной...
Поэзии раскрылись соты,
Пленяют милой стариной
Потертой кожи переплеты.

Шагаю тихо взад, вперед,
Гляжу на светлый луч заката.
Мне улыбается Эрот
С фарфорового циферблата.

Струится сумрак голубой,
И наступает вечер длинный:
Тускнеет Наварринский бой
На литографии старинной.

Легки оковы бытия...
Так, не томясь и не скучая,
Всю жизнь свою провел бы я
За Пушкиным и чашкой чая.


Синий вечер, тихий ветер
И (целуя руки эти)
В небе, розовом до края, —
Догорая, умирая...

В небе, розовом до муки,
Плыли птицы или звезды,
И (целуя эти руки)
Было рано или поздно —

В небе, розовом до края,
Тихо кануть в сумрак томный,
Ничего, как жизнь, не зная,
Ничего, как смерть, не помня.


Ни светлым именем богов,
Ни темным именем природы!
...Еще у этих берегов
Шумят деревья, плещут воды..

Мир оплывает, как свеча,
И пламя пальцы обжигает.
Бессмертной музыкой звуча,
Он ширится и погибает.
И тьма — уже не тьма, а свет.
И да — уже не да, а нет.

...И не восстанут из гробов
И не вернут былой свободы —
Ни светлым именем богов,
Ни темным именем природы!

Она прекрасна, эта мгла.
Она похожа на сиянье.
Добра и зла, добра и зла
В ней неразрывное слиянье.
Добра и зла, добра и зла
Смысл, раскаленный добела.


Пейзаж

Перекисью водорода
Обесцвечена природа.

Догорают хризантемы
(Отголосок старой темы).

Отголосок песни старой —
Под луной Пьеро с гитарой...

Всюду драма. Всюду убыль.
Справа Сомов. Слева Врубель.

И, по самой серединке,
Кит, дошедший до сардинки.

Отощавший, обнищавший,
Сколько в прошлом обещавший!

В — до чего далеком — прошлом,
То ли звездном, то ли пошлом.


Мелодия становится цветком,
Он распускается и осыпается,
Он делается ветром и песком,
Летящим на огонь весенним мотыльком,
Ветвями ивы в воду опускается...

Проходит тысяча мгновенных лет,
И перевоплощается мелодия
В тяжелый взгляд, в сиянье эполет,
В рейтузы, в ментик, в «Ваше благородие»,
В корнета гвардии — о, почему бы нет?..

Туман... Тамань... Пустыня внемлет Богу.
— Как далеко до завтрашнего дня!..
И Лермонтов один выходит на дорогу,
Серебряными шпорами звеня.


Торжественно кончается весна,
И розы, как в Эдеме, расцвели.
Над океаном блеск и тишина,
И в блеске — паруса и корабли...

...Узнает ли когда-нибудь она,
Моя невероятная страна,
Что было солью каторжной земли?

А впрочем, соли всюду грош цена:
Просыпали — метелкой подмели.

Ну-с, вот как-то так...
Удачи!

Какая глубина мысли и чувств при простоте формы. Тоже очень люблю Иванова.

16 декабря 1946 - родился Александр Иванович Некрасов, украинский композитор.

4 марта 1837 года Михаил Юрьевич Лермонтов был арестован за стихотворение «Смерть поэта». Это стихотворение создало громкую славу Лермонтову и выразило его публичную позицию на социально-политическое положение России.
Это стихотворение о трагической гибели Александра Сергеевича Пушкина, а также вине общества в смерти Поэта.

До смерти Пушкина Лермонтов в петербургском обществе особого интереса не вызывал: обычный корнет гвардии, наследник крупного состояния, но молод и в потенциальные женихи пока не годится, вроде бы опубликовал какой-то рассказ и пишет стишки. И вдруг строки, которые буквально пронзают:

«Погиб поэт! – невольник чести –
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!»...

В несколько дней стихи были переписаны в сотнях экземпляров (писатель Иван Панаев свидетельствовал, что в тысячах) и не только широко распространились в столице, но и появились в других городах России. Их обсуждали, пожалуй, не меньше, чем дуэль и смерть Пушкина. Почему же реакция властей последовала с таким опозданием?

Дело в том, что первоначально стихотворение содержало 56 строк и заканчивалось словами «Приют певца угрюм и тесен, И на устах его печать». Написано оно было за день до смерти Александра Сергеевича, а его распространение началось 29 февраля, когда сердце великого поэта перестало биться.

Лермонтов, бывший в этот период больным, не был лично знаком с Пушкиным и не входил в круг близких к нему людей, а информацию о дуэли и возможной смерти поэта получил от посетившего его врача. Реакцией Лермонтова на гибель поэта, перед которым он преклонялся, и стали эти пронзительные строки, всколыхнувшие все петербургское общество.

Как установило впоследствии следствие, их первичным распространителем стал друг Михаила Юрьевича С. А. Раевский.
На допросе Лермонтов скажет о том, как после известия о гибели Пушкина рождалось стихотворение: «Тогда, вследствие необдуманного порыва, я излил горечь сердечную на бумагу, преувеличенными, неправильными словами выразил нестройное столкновение мыслей, не полагая, что написал что-то предосудительное». Простим ему определенную попытку немного обелить себя, главное не это, а несколько коротких но емких слов «я излил горечь сердечную на бумагу».

По большому счету, в первом варианте «Смерти поэта» особой крамолы и не было, а была именно глубокая боль, пронзившая сердца многих. Поэтому и власти отнеслись к стихотворению относительно спокойно. Шеф корпуса жандармов А. Х. Бенкендорф даже посчитал, что «самое лучшее на подобные легкомысленные выходки не обращать внимания, тогда слава их вскоре померкнет».
В обществе смерть Пушкина вызвала неоднозначные мнения, продолжали распространяться сплетни и вымыслы, немалое количество людей оправдывали убийцу Пушкина, якобы действовавшего в «соответствии с законами чести». Кстати, подобную точку зрения на роль Дантеса отстаивал близкий к придворным кругам родственник Лермонтова камер-юнкер Н. А. Столыпин. Он навестил Михаила Юрьевича в начале февраля и рассказал ему придворные сплетни по поводу гибели Пушкина. Видимо, именно эти свидетельства об отношении двора к смерти поэта, вкупе с уже имеющейся у Лермонтова информацией, и побудили его дописать к стихотворению еще 16 строк, начинавшихся словами «А вы, надменные потомки известной подлостью прославленных отцов»... Именно эти 16 строк и вызвали яростную реакцию власти.
Этот вариант стихотворения доброхоты представили Николаю I, сопроводив его недвусмысленным пояснением – «воззвание к революции». Вот тогда-то и последовала жесткая реакция. Лермонтов был арестован и препровожден на гауптвахту в здании Главного штаба.

За арестом поэта последовало судебное разбирательство, за которым наблюдал сам император. За Лермонтова вступились пушкинские друзья, прежде всего Жуковский, близкий императорской семье, кроме этого, бабушка, имевшая светские связи, сделала всё, чтобы смягчить участь единственного внука. Некоторое время спустя корнет Лермонтов был переведён «тем же чином», т. е прапорщиком, в Нижегородский драгунский полк, действовавший на Кавказе.
Поэт отправлялся в изгнание, сопровождаемый общим вниманием: здесь были и страстное сочувствие, и затаённая вражда.
Ведение следствия «О непозволительных стихах...» Бенкендорф поручил генералу Веймарну, которому предстояло допросить Лермонтова и провести обыски в его петербургской и царскосельской квартирах. Докладывая об этом императору, шеф жандармов выразил и свое мнение о последнем варианте стихотворения: «Вступление к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство, более чем преступное».

На докладную записку Бенкендорфа Николай I наложил резолюцию, ярко характеризующую уровень мышления российского монарха: «...старшему медику гвардейского корпуса посетить этого господина и удостовериться, не помешан ли он...». По мнению императора, офицер, посмевший обвинять власть и утверждавший, что на неё «есть и божий суд», не может находиться в здравом рассудке. Николай I не был оригинален, подобного мнения придерживались многие властители, как до него, так и после.

Слово «преступное», прозвучавшее из уст всесильного шефа жандармов, материализовалось в конкретное решение, принятое императором уже на третий день. О нем Бенкендорфа официально известил военный министр: «Л.-гвардии Гусарского полка, корнета Лермонтова, за сочинение известных вашему сиятельству стихов, перевесть тем же чином в Нижегородский драгунский полк: а губернского секретаря Раевского за распространение стихов и в особенности за намерение тайно доставить сведение корнету Лермонтову о сделанном им показании, выдержать под арестом в течение одного месяца, а потом отправить в Олонецкую губернию для употребления на службу, – по усмотрению тамошнего гражданского губернатора».

Корнета Лермонтова отправили под домашний арест готовиться к отъезду на Кавказ, где несли службу нижегородские драгуны. Остановить же стремительное распространение по стране «преступного» стихотворения было уже невозможно. Стихотворение «Смерть поэта» показало всей России, что у погибшего Пушкина есть достойный преемник. Никто не мог тогда и предположить, что Лермонтову отпущено судьбой всего четыре года, а впереди и его ждет роковая дуэль.

Впервые стихотворение «Смерть Поэта» (под заголовком «На смерть Пушкина») было опубликовано в 1856 году — через 15 лет после гибели самого Лермонтова. Оно вышло в издаваемом Александром Герценом в Лондоне альманахе «Полярная звезда»

80 лет назад родился Михаил Гаспаров –
человек-легенда, великий русский филолог, переводчик и комментатор.

Он переводил на современный язык Геродота и Светония, Горация и Ариосто. По-новому открывал творчество русских поэтов Серебряного века и рассказывал о высоких материях просто, остроумно и мудро. Когда он оказывался на лекционной кафедре, зал затихал, прислушиваясь к негромкому голосу ученого. Этот голос продолжает звучать и сегодня – его статьи стали «хрестоматийными», его книги расходятся мгновенно.
http://tvkultura.ru/article/show/article_i...31740/type_id/2