ну про то, что город поломали знатно согласен, а как мстили по вашему?
в советское время снабжение едой и товарами потребления,в частности,было гораздо хуже чем в соседних костромской и ивановской областях(что касается последней-они были в фаворе-несостоявшееся переименование иванова в "первосоветск"
ну про то, что город поломали знатно согласен, а как мстили по вашему?
недоверие к Ярославлю, с "белой" репутацией, было все 20-е - начало 30-х.
до образования в 1936 году Ярославской области мы входили в состав Ивановского промышленного района
условно говоря, Ярославль потерял статус регионального центра, попав под власть Иваново
для города с богатейшими историческими и культурными традициями это конечно был плевок - попасть под пяту молодого люмпенского Иваново
одно из логических объяснений такого поступка со стороны федеральной власти - именно нежелание давать Ярославлю с его подмоченной репутацией даже толику власти
кстати мало кто знает, что клумба с плитами рядом с памятником - на самом деле братская могила
Masquerade Интересно красных или белых? И вообще интересно есть списки захороненых?
Захоронение "красных" находилось в двадцати метрах от современного памятника, около дороги. Это видно на фото. А переносились останки на новое место или так и остались неизвестно.
На памятнике с перевёрнутой звездой видны фамилии Зинченко, Шмидт, Нахимсон, Суворов и ещё двух фамилий не видно.
Г.И. Петровичев. О Ярославском мятеже (личные воспоминания)
I
Ярославский мятеж имеет крупное значение не только для рабочих гор. Ярославля, но и для русской пролетарской революции. В истории революции он является лишь звеном в целом ряде других аналогичных событий, может, не менее значительных, но для огромного большинства рабочих г. Ярославля он является поворотным пунктом в оценке движущих сил русской революции, групп участвующих в ней и их целей и задач. Рабочий класс богоспасаемого ранее гор. Ярославля, центра былого истинно русского черносотенства воочию увидел и перенес на сво-ей собственной спине краснобайство прихвостней буржуазии, м-ков и с.-р.; увидел, кто стоит за их спинами. За их спинами оказались «настоящие, подлинные хозяева» — «соль» земли русской: именитая буржуазия и продажное белое офицерство. Нужен был такой сильный удар, как белогвардейский мятеж и пятнадцатидневная борьба, чтобы Ярославский рабочий и обыватель осознали самих себя и нашли свое место в революции.
II
О технической и практической подготовке мятежа я знаю очень мало, и то лишь из частных разговоров с товарищами впоследствии. О той почве, которая воспитала этот мятеж, я тоже сказать многого не могу, так как, будучи с начала 1918 года избран Губернским комиссаром финансов, я со все головой ушел в эту работу, даже не всегда бывал на заседаниях Горисполкома, членом которого я состоял, за что неоднократно получал товарищеские замечания от т. Закгейма. В комиссариате финансов сотрудников было мало, и я ежедневно почти до 2-х часов ночи находился в учреждении, очень редко когда уходил в 12 час. ночи. Идешь на обед, тебя дорогой остановят несколько человек. Недостаток денежных знаков бил всех.
Месяца за два до мятежа от некоторых товарищей приходилось слышать о появлении в гор. Ярославле приезжих офицеров, и чем ближе к мятежу, тем эти сведения стали появляться чаще и тревожней и уже говорили о численности. Некоторые товарищи говорили, что очень много офицеров бывает на бульваре и что начинают держать себя вызывающе, даже нацепляют значки былого царского времени <...>
XV
[7 июля] В 6 час. вечера выезжаем из Ростова на грузовом автомобиле в Ярославль. Со мной были (вернее, я с ними был) два товарища ростовца, везшие патроны и продовольствие своему отряду, в числе их был и упоминавшийся выше быв. член Губисполкома 1-го созыва из фракции левых с.р. Дорогой, ближе к Ярославлю попадаются массы беженцев, главным образом железнодорожники. Тут же были, конечно, впоследствии оказавшиеся «беспартийными». Первые результаты работы последних уже дошли и до нашего слуха: слышны были выстрелы пушек, и услышали от беженцев, что Ярославль горит (горел Лицей и Спасский монастырь и в Закоторосльной части дом Сочина). Как полагается, «беспартийные» пожалели город и население и считали, что «мирным путем» закончить борьбу гораздо лучше было бы. Они, видите ли, не знали, что рабочий класс и без своих «истинных» представителей и даже при их предательстве находит силу для борьбы с буржуазией: они этого не учли, они это-то и оплакивали. Жалея своего союзника, а на случай неуспеха с его стороны уже как бы хорош был «мирный путь».
В Ярославль рано ли мы приехали, я не помню, но была уже ночь — облака в нескольких местах окутывали горизонт. Остановились мы у клуба 3-й Интернационал. Московское шоссе освещалось заревом пожаров, горевших Спасского монастыря, дома Сочина (угол Московского шоссе и Малой Пролетарской) и справа Лицей. Вбегаю в 3-й Интернационал, там ни живой души. Бегу на балкон посмотреть на пожар, вижу перед балконом с саквояжиком в руке б. Член Ярославского уездного Совета крестьянских депутатов, или, вернее, член крестьянской секции — т. Чесноков: он приехал из Москвы со Всероссийского съезда Советов. Принадлежал он к партии левых с.р. Спрашиваю, как в Москве и как они устроили выступление. Он отвечает, что когда на фракционном заседании только подняли вопрос о выступлении, то он сейчас же ушел, видя, что ничего путного не выйдет; решил выйти и много таких, как я, сказал он. Вместе с тов. Чесноковым я решил и весь Ярославский уездный Исполком обаяние левых с.р.с. уменшил (?) в апреле 1918 г. убедить крестьян работать отдельно от Горисполкома. На первом Горуездном съезде после мятежа крестьяне определенно заявили: если не будет общего рабочих и крестьян Исполкома, то отдельный крестьянский Исполком они и выбирать отказываются. «Сидели у нас три м-ка, — заявляли представители крестьян, — но ничего не сделали и дальше у одних крестьян ничего не будет».
Расставшись с Чесноковым, посмотрел еще раз пожар и на город. На Туговой горе ухало орудие, посылавшее в город снаряды. Ночь была тихая, отсутствие паровозных свистков и суетливой толкотни на шоссе и у вокзала придавало еще больше тишины. Эхо от выстрелов орудий, ничем не заглушаемое, разносилось далеко по окрестности. Я, как человек невоенный, не зная ни приемов, ни порядков военных, был, что называется, без рук, о чем очень пожалел. Направляюсь к себе на квартиру узнать, какие есть новости, и, думаю, немного посплю. Дорогой встречных почти не попадалось. На квартире уже все имущество было связано в узлы и в яме вырыты канавы, на случай пожара. В то время у меня лежала больная параличом мать жены. Моя кровать соприкасалась с ее кроватью. Мать жены очень стонала и плакала. Я полежал немного и, видя, что я не заснул, оделся и решил идти в 3-й Интернационал или на вокзал (вернулся я к себе на квартиру в день окончания мятежа), жена долго не знала, где я находился. Когда я вышел с квартиры, то встретил соседку, уже пожилую женщину, мать большого семейства. «Григорий Иванович, да Вы приехали, — заявила она, — а я как была рада, что Вы уехали, думаю, что Вы, может, живы останетесь, а здесь на Вас очень много злятся, вас убьют, вас искали» (или спрашивали, теперь не помню), и далее все охала. Женщина была не только не партийная, но и не сторонница б-ков, а так только хорошая знакомая. В 3-м Интернационале лег на диван, но тут оказалось столько клопов, что, когда я чиркнул спичку, весь диван был усыпан. Иду на вокзал в комнату Военно-Революционного Железнодорожного Комитета, там был тов. Суслов, Сергей, Орехов и др. Угостили меня чаем. Потом сел на два стула и заснул. Наутро часть железнодорожных рабочих явилась за пропусками на работу и разбудила меня (вернее, от дремотного состояния, чем от сна).
XVI
Днем мы ездили на ст. Всполье, центр борьбы. Были в штабе у тов. Скудре и у коменданта стан. Всполье тов. Громова. Решили на следующий день на ст. Всполье созвать общее совещание активных работников и направились на ст. Ярославль-город. Что мы увидели в штабе, я не помню, но тов. Громов говорил, что в первый день мятежа чуть не сдали ст. Всполье. Тов. Скудре, говорил тов. Громов, уже отдал распоряжение об отступлении на ст. Всполье (по какому направлению, я теперь не помню), но он (Громов), вопреки приказанию штаба остановил отступающих красноармейцев и повел их в наступление. До известной степени он свою задачу выполнил: наступление белогвардейцев приостановили и заставили на некоторое расстояние отступить. И эта линия впоследствии сделалась исходной линией нашей обороны. Главным образом, говорил т. Громов, мы отстояли бараки, которые, находясь в руках белых, могли оказать им очень большую услугу. Далее тов. Громов говорил, что он предлагал штабу занять Загородный вал, но его не послушали, и теперь заняли белые; нам придется массу усилий употребить, чтобы белых оттуда выбить. Действительно, впоследствии, главная борьба свелась за Загородный вал. Он дольше других позиций мог держаться белыми, и действительно, он удержался до окончания мятежа. Он все время угрожал и ж. дороге и ж.-д. мосту. Два раза он брался красной армией атакой, но каждый раз опять оставался в руках белых. Первый раз белые силой заставили уйти, а второй — обманным путем: надели красные ленточки, близко подошли к нашему правому флангу, затем забросали красноармейцев бомбами. Правый фланг не выдержал, отступил, а за ними отступили и по всей линии. О том, что чуть не сдали ст. Всполье, признавал и т. Скудре, но у последнего были иные соображения, чем у тов. Громова.
XVII
Ночевал я опять в помещении В.-Р. Комитета на ст. Ярославль-город. Днем мы опять ездили на ст. Всполье. На совещании встретились вопросы оперативного характера и касались деятельности командной части.
Тов. Доброхотов указывал, что мятеж изменит социальные условия жителей г. Ярославля, а потому необходимо выработать новую конституцию (положение) для регулирования жизни граждан на новых началах, вообще предлагал заняться подготовкой к гражданскому управлению городом. Как я не считал важным поднятый вопрос т. Доброхотовым, но в душе был против обсуждения его, так как в первую очередь ставил вопросы военные, т.е. вопросы обороны.
После совещания я зашел к тов. Громову и спросил его, как он справляется. Он мне ответил, что три ночи подряд не спал. Я решил ему помочь, на что он охотно согласился.
Первым долгом мне резко бросилась в глаза казавшаяся значительной ненормальность в самом помещении, где занимался тов. Громов, т.е. телеграфе. И без того маленькое помещение телеграфа было настолько полно посторонней публикой, что телеграфистам невозможно было работать. Публика тут была различная. Кто пришел за пропусками (в большинстве железнодорожники), кто за другой надобностью, кто просто толкался, а кто пришел «невинно» поглядеть на работу коменданта и послушать, что он говорит по телефону. Интерес послушать разговоры по телефону для «невинного» человека был, так как первое время штаб не имел телефонной связи ни с боевой линией, ни со ст. Ярославль-город., и все его распоряжения по боевой линии и переговоры со ст. Ярославль-город и Москвой передавались из штаба коменданту ст. Всполье, а затем уже последний передавал далее по назначению. Двери в соседнюю комнату (дежурного по станции), откуда был вход, были открыты и соседняя комната тоже была переполнена различной публикой, и получалось как два водоема воды, соединенные между собой небольшим каналом.
Я первым долгом начал очищать помещение телеграфа от посторонней публики: пропуска стал выносить в соседнюю (дежурного по станции) комнату и наказал ответов дожидаться тоже там, но это удавалось с большой трудностью, т.к., во-первых, публика напирала, во-вторых, во время моего отсутствия помещение опять наполнялось. Тов. Громов, мне казалось, как будто не замечал этой ненормальности, но нужно сказать, фактически у него не было времени.
С пропусками на проход по станции у нас хлопот было очень много. Во-первых, я стал замечать, что некоторые железнодорожники приходят за вторым и третьим пропуском, во-вторых, дошли до нас слухи, что наши пропуска продают по тысяче рублей. В первом случае приходилось вопрос ставить по-военному, и, помявшись, человек сознавался, что он пришел не в первый раз, но оправдывался тем, что не знал о действительности одного пропуска на несколько дней и т.п. Во втором случае пришлось несколько раз аннулировать старые пропуска и выдавать новые, а также затребовали от железнодорожной администрации списки на тех лиц, коим необходим проход по станции. В середине борьбы по нашей просьбе Военно-Революционный Комитет ст. Ярославль-город прислал нам в помощь тов. Вайнера, которому мы и поручили все дело с пропусками, чем облегчили свое положение и разгрузили помещение.
У нас работа с Громовым пошла дружно. Спать приходилось 3—4 часа в сутки; только, кажется, один раз я проспал 5 или 6 часов, и то считал большой эксплуатацией Громова. В конце мятежа тем же Военно-Революционным Комитетом был прислан для помощи прямо от станка тов. Рахманов.
Со дня прихода к тов. Громову без всякого официального назначения я становлюсь заместителем коменданта ст. Всполье, где и пробыл до конца мятежа.
XVIII
В первые дни белогвардейцы, хотя и не так часто, обстреливали наш штаб из орудий. В одно утро один снаряд упал недалеко от штаба, а другой, кажется, в порожний вагон (видимо, расположение штаба было известно). Около штаба со своим вагоном находился Окружной комиссар тов. Аркадьев. Он немедленно приказал подать его вагон на ст. Ярославль-город, а затем, кажется, по делам, уехал в Иваново-Вознесенск и приехал через несколько дней. Многие товарищи были недовольны его действиями, считая его трусом, особенно резко выражал свое возмущение тов. Будкин.
Обстрел из пулеметов ст. Всполье, ее окрестностей и железной дороги производился все время, особенно с возвышенностей, на которых более всего припоминаю спичечная ф-ка Дунаева, Владимирская и Никитская церкви, Леонтьевское кладбище. В последнем месте скоро заставили замолчать. Один раз иду по главным путям станции, вижу, стоявшие в кучке красноармейцы разбегаются врассыпную под вагоны и кричат мне: «убегай», «убегай», летят пули. Я признаться, ничего не замечал, но тут кругом был песок, и они в него падали, много летело шальных пуль. Нескольким стрелочникам на крайней [стрелке (?)] ранило ноги. Борцы за культуру и цивилизацию очень много стреляли разрывными пулями, то и дело разрывавшимися, особенно при ударе о строения или деревья.
Штаб помещался в вагоне, стоявшем приблизительно между первым (ст. Которосли) резервуаром и Леонтьевским кладбищем, на каком пути стоял вагон, не помню. Впереди его (у Которосли) несколько вагонов занимала часть снабжения: сзади (по направлению к Волге) стоял отряд кавалерии, оказывавшей очень большую услугу при очищении от белых ст. Ярославль-город и в поддержке связи между штабами и частями, и между частями друг с другом, особенно в первое время, когда телефонная связь была не налажена. Я помню еще и теперь их взмыленных коней, несших с различными поручениями кавалеристов. Несколько часовых из них всегда были наготове, ожидающих распоряжения. Очень часто, а иногда несколько раз в день, надсмотрщики телеграфа ездили на их конях или вместе с ними на линию исправлять перебитые пулями провода. Трехдюймовая батарея из трех орудий стояла против первого резервуара; наблюдательный пункт был на последнем. В первое или второе наше посещение батареи 8 или 10 июля во время поездки со ст. Ярославль-город одна смена артиллеристов работала, другая спала почти у самых орудий, несмотря на довольно частую стрельбу. Затем мы были на наблюдательном пункте. В это время наблюдатель рассматривал батарею на пожарной каланче 2-й части и говорил, что как будто устанавливается пулемет. Мы посмотрели и действительно там увидели снующих людей и один сидел как будто с пулеметом. Несмотря на начавшийся обстрел каланчи, только подошедший впоследствии броневик с дальнобойными морскими орудиями сшиб быстро верхушку каланчи. Этот бронепоезд был действительно герой. Хотя он сам на себе и не имел брони, был сделан из железных платформ, но зато он был поворотливее своих тяжелых коллег. На нем были дальнобойные морские орудия. Он не мог верно стрелять по закрытой цели. Но зато по видимой цели он бил без промаха. Он как силач в рукопашной схватке, где рукой махнет, там и валятся. Я помню, когда не могли долго сбить белогвардейские пулеметы с верхушки спичечной фабрики «Факел» (б. Дунаева), то он моментом выполнил эту задачу, так же было и в других местах. Немало, вероятно, нагонял он страху белогвардейцам, а нам большую оказывал услугу.
Где и в каком порядке расположены отряды Красной Армии, я теперь сказать не могу, но помню, что от Коровников по всей Закоторосльной части и, частью, по другой стороне Которосли, были: 1-й Ярославский Советский полк, Ярославский коммунистический отряд, левоэсеровская боевая дружина при ф-ке «Красный перекоп», Интернациональная рота и еще, кажется, Ростовский отряд: где кто был, не помню; от них по линии от Волги и далее к Волге: Московский сводный полк, 2-й Интернациональный отряд (китайцы), Иваново-Вознесенский, Рыбинский, Костромской, Шуйский, крайний к Волге Кинешемский отряд, впоследствии замененный латышскими стрелками.
XIX
Гул орудий и трескотня пулеметов были почти беспрерывные. Орудия то стихали, то усиливая свой рев, облегчая положение пехоты или подготовляя ей наступление. Один раз после усиленного обстрела белых с батарей и бронепоезда предполагалось начать наступление. Вдруг после пол[у]ночи (точное время не помню) получаем по телеграфу с 11 версты (туда телефона не было) известие, что при соединении Главного пути от Волги к ст. Всполье и запасного получилось столкновение воинского поезда и бронепоезда. Тендер паровоза бронепоезда сошел с рельс, одна площадка бронепоезда перекувырнулась под откос, находившийся на площадке Главнокомандующий отрядом Гудзарский с его помощником товарищем Нейманом и другими товарищами получили легкие поражения головы, ну, думаем, белые используют нашу катастрофу. Требуем со ст. Ярославль вспомогательный поезд с рабочими. Последний прибыл уже на рассвете, и с ним прибыли несколько (кажется, двое) товарищей из Центрального Комитета Сев. Ж.Д. Как долго ставили на рельсы тендер, я теперь не помню, но все-таки было выполнено быстро. Площадка так и осталась под откосом, ее подняли уже после подавления мятежа. Второй подобный случай был на разъезде 11 версты. В темную, дождливую ночь, когда уже заволжская сторона была очищена от белых, прибыл на Филино без огней бронепоезд из отряда тов. Геккера. Разъезд тоже не освещался, бронепоезд наткнулся в темноте на вагоны, и тендер паровоза также слетел с рельс, но и его подняли быстро. Очень много в этом деле, да и вообще в железнодорожных делах, связью с Москвой и проч., помогали товарищи члены Центральн. К-та Сев. Жел. дор., их было, кажется, человек пять: Парфентьев, Сазонов, Миронов, Колкотин (приехали поздней), Гайнов (левый с.р.) и еще товарищ, фамилию [которого] не помню. Сазонов и Калкотин хорошо работали на телеграфе и в секретных делах помогали в сношении с Москвой. После первого крушения тов. из ЦК С.Д. хотели меня назначить комиссаром ст. Всполье, чтобы влиять на железнодорожников и по административной линии, но я им отсоветовал, заявив, что дело не в титуле, что я знаю и могу, все равно сделаю и так, сила принуждения у меня имеется, кроме того, если город освободят от белогвардейцев, я сейчас же должен буду идти туда по долгу службы. Белые очень часто разъезжали по городу на броневом автомобиле, иногда подъезжая очень близко к нашей линии. Это, с одной стороны, трудность ведения борьбы в городской обстановке, с другой, заставили нас [в] свою очередь затребовать тоже броневой автомобиль из Москвы. Присылали их нам три раза. Первая партия была прислана в количестве 3-х штук, в том числе один из них более легкого типа: дутые шины и вооружен одними пулеметами, и с большим опозданием. Последнее обстоятельство объяснялось необходимостью их в Москве, ввиду выступления левых с.р. Деятельность их была не совсем успешна, так как мостовые в прилегающих к ст. Всполье улицах были плохие, а в нескольких местах намеренно испорчены белогвардейцами, услышавшими о прибытии к нам броневых автомобилей; почва кругом ввиду дождей превратилась в вязкую грязь. Первая [партия] броневиков по независящим от нас обстоятельствам использована нами неудачно. Приехавшая прислуга за них расположения города не знала. На одном едет тов. Громов, остальным даются указания, как действовать. Легкий броневик застревает на Никольской улице, ему приходит на выручку тяжелый. В этот момент в отверстие для орудия тяжелого броневика попадает снаряд и внутри разрывается, людей убивает. Оба броневика выводятся из строя и делаются негодными к употреблению. О судьбе их я точно сейчас сказать не могу: увезен ли один нами, а второй белогвардейцами, или оба нами оставлены на месте до конца мятежа, сейчас точно сказать затрудняюсь, мне кажется правильным первое, белогвардейцы, увезя негодный к употреблению автомобиль, возили по городу и показывали как добытую в горячем бою трофею. Откуда прилетел снаряд в тяжелый броневик, того неизвестно, но, вероятно, с нашего бронепоезда, принявшего наш броневик за белогвардейский. Разгрузка броневых автомобилей с платформы происходила у кипятильника, где место низкое, особенно после дождей, приспособлений для выгрузки не было. Помню, один раз нужно было разгрузить три платформы с броневыми автомобилями. Дело было в какой-то праздник, рабочие не работали. Дорожный мастер, которому предложено было предоставить рабочих, привел последних очень мало, заявляя, что все разбрелись, приходилось действовать самим. Продовольственная жел. дор. лавка была открыта и около нее много толпилось народу. Я сначала хотел взять оттуда нужное количество людей, но набрал по пути. Слово «набрал», конечно, не означало, что по[д]рядил, а следует понимать, что именем закона войны и революции заставил сделать. Кто нес шпалы, кто лафетник, и автомобили были разгружены своевременно.
ХХ
Нажим белогвардейцев на нашу линию в первую половину борьбы был значителен. То там, то тут нажимали они на наши части и усиливали огонь, главным образом, пулеметный (пулеметов им досталось достаточно). Главный самый длительный и упорный нажим с их стороны был на железнодорожный мост через р. Волгу. Во время бегства из Ярославля на пароходе вверх по Волге главы заговорщиков полковника Перхурова им удалось занять предмостную часть железной дороги. Другой берег Волги находился в их руках с самого начала мятежа, таким образом, оказалось, что весь железнодорожный мост через р. Волгу оказался в руках белых. Наши части при поддержке бронепоезда вскоре восстановили свое прежнее положение. Белые сумели продержать этот участок всего часа два, никаких повреждений мосту они сделать не успели, но зато в этот момент проскользнул вверх по Волге пароход с убегающим из Ярославля Перхуровым и его ближайшими соратниками по авантюре. Наши орудия начали его обстреливать, когда он уже был выше моста и обстрел результата не дал. Вскоре нам сообщили, что прибыл из Тутаева вооруженный пароход с отрядами коммунистов во главе с тов. Паниным и Корольковым. Все вооружение парохода состояло из одного орудия, и было, кажется, несколько пулеметов. Тов. Панин, как я помню, спрашивал насчет убегавшего парохода: они не знали, с чьей стороны был пароход, и затем спрашивали, как им действовать. Но и мы знали только то, что пароход белых, но куда и с кем он идет, не знали. Не помню теперь, с парохода ли приезжали тутаевцы в штаб или из штаба к нам ездили, но только помню, что им были даны задания: захватить ушедший вверх по Волге пароход и очистить от белых оба берега Волги от Ярославля к Тутаеву. Эту задачу, нужно сказать, они выполнили. Хоть пароход с Перхуровым и его кликой до их приезда выбросился около Толгского монастыря на берег, и людей на пароходе они не застали, но следы ушедших с парохода белогвардейцев и часть спрятанного ими оружия они нашли, а также выполнили целиком и вторую задачу: очистили от белогвардейцев оба берега р. Волги. По словам тов. Панина, при розыске белых, ушедших с выбросившегося парохода на берег и их оружия, они подвергались большому риску, имея небольшой отряд и уходя далеко от Волги, где бедное крестьянство было сбито с толку или напугано белыми и кулаками и в лесах скрывались белогвардейцы и их сторонники. Подобно Тутаевскому, Костромской отряд очищал берега Волги снизу, разбивая по пути все гнезда контрреволюции (Диево-Городищенская вол., Боровская и проч.).
XXI
Вскоре после ухода парохода с Перхуровым было получено сведение, что на той стороне Волги на насыпи высадился с поезда какой-то отряд и дал залп по нашей стороне. Из нашего отряда по ним не стреляли, а выставили сигналы (красные флаги), думая, что если свои, то увидят и стрелять не будут, и, в свою очередь, дадут знать нашему отряду. Хотя они на наши сигналы не отвечали, но и не стреляли более. Нами были получены сведения окружным путем, через Петроград, что к нам на помощь идет отряд в 500 человек из Любима и из Вологды отряд тов. Геккера с бронепоездом. Нас занимала всех мысль, чей это отряд. Если наш — откуда он прибыл. Мы предполагали, что отряд наш и всего скорей Любимский, это предположение вселяло в нас надежду на скорую помощь, но немножко приходилось задумываться о том, что от него нет никаких сведений и не было никакого ответа на наши сигналы. Думали и то, что, может быть, не поняли наших сигналов или из предосторожности не вполне уверены в правильности сигналов. После посылали на тот берег людей, что они принесли, теперь не помню. Вскоре же было получено сведение, что слышны выстрелы с Заволжской стороны. Нас это тоже интересовало: подошли наши и идет бой с белыми или усилились белые и энергично начали действовать против наших частей, которых мы ожидали. Как скоро, я не помню, но были получены после точные сведения об этом.
Когда Урочская сторона была очищена от белых, пришел к нам бронепоезд из отряда тов. Геккера. На разъезд 11 версты он пришел ночью без огней и без предупреждения и в темноте натолкнулся на вагоны. Тендер паровоза бронепоезда сошел с рельс. Это известие нас опечалило и порадовало. Опечалило то, что второе крушение с бронепоездами и в самые нужные моменты, что работу по подъемке теперь нужно производить на глазах у белых. Радовало то, что это прибытие было первой частичкой от товарищей из-за Волги, это во-первых, во-вторых, это была действительно стальная сила, которая окажет большую помощь нашему импровизированному бронепоезду из железных платформ и с незащищенным паровозом, одна площадка которого уже лежала под откосом. Тендер был быстро поднят, и стальной гигант прибыл на ст. Всполье. Прибытие его нас радовало, и он же старательно оправдал наши надежды. Но не меньше нас радовало впоследствии прибытие к нам самого тов. Геккера, виновника в немалой степени победы над белогвардейцами. Геккер был у нас недолго, он спешил куда-то на другой фронт. Он не справлял ни праздника, ни тризны, ни даже не отдыхал и спешил на новый такой же подвиг, на новый такой же трудный фронт. В наших глазах это был боец, и хорошая осталась о нем память, хотя мы в глаза его видели очень мало.
XXII
Несмотря на окружение белогвардейцев в кольцо, замыкавшееся реками Волгой и Которосль, пустырем от реки Которосль и ст. Всполье, прилегающими улицами к ст. Всполье, доходящими до Сенной площади и Загородного вала до реки Волги, они еще не сдавались и на своих позициях, особенно со стороны железной дороги, держались крепко. Белогвардейцам и населению города для воздействия на первых предлагалось неоднократно (эта попытка делалась несколько раз и ранее) прекратить борьбу, во избежание дальнейшего кровопролития, но эта мера, как в предыдущие дни, не имела успеха: они продолжали оказывать сопротивление, иногда даже усиливая пулеметный огонь. Наконец решено было начать обстрел города из более тяжелых 8- или 6-дюймовых орудий. Числа 18 или 19 июля была доставлена шестидюймовая батарея из четырех орудий. Для установки последних требовались сырые кряжи, под руками которых и поблизости не нашлось, пришлось посылать за ними на Которосльную линию. 20 июля утром, наконец, орудия были установлены и начался обстрел тех мест, где по имеющимся сведениям были белогвардейцы. Во время установки орудий белогвардейцы, как раненый, но недобитый зверь, собравшись с последними силами, бросается на охотника, выпустили еще несколько снарядов в направлении устанавливаемой батареи, один из которых, я помню, упал поблизости, в шагах 150—200 в крышу барака. Стрельба происходила навесным огнем; ввиду близкого расстояния в снарядах оставляли половину пороха. Сколько было выпущено всех 6-дюймовых снарядов, я точно не знаю, но всего их было у нас не более четырехсот штук.
С шестидюймовыми снарядами были два значительных недоразумения: первый присланный вагон оказался со снарядами для морских орудий, второй со снарядами [в] не вполне готовом виде и только в третий раз прислали годных к употреблению в количестве 400 штук. Шестидюймовые снаряды, видимо, оказали гораздо большее воздействие, чем всякие словесные переговоры.
XXIII
На второй день, т.е. 21 июля, все думали, что стрельба возобновится, но она не возобновлялась. Правда, у нас шестидюймовых снарядов в запасе ничего не осталось, а новые были еще не получены. В этот день была моя очередь поехать за табаком в В.-Р. К-т на ст. Ярославль-город, вместе с этим я решил воспользоваться после двухнедельного отсутствия побывать в своей квартире, главным образом, сбрить около месяца росшую беспрепятственно бороду. Тов. Громов в этом случае был опытнее и находчивее меня: эти процедуры сумел проделывать на месте. Когда я стал садиться на самоход, тов. Громов мне вскричал: «Петрович, белые сдаются». Я хотел было остаться, но он кричит: «Поезжай, пока официально еще переговоров нет, стрельбы не будет, здесь справлюсь один». Я на самоходе ехал уже в совершенно ином настроении.
Дорогой от ст. Ярославль-город до квартиры я встретил несколько кучек железнодорожных рабочих. Все они были очень любезны и даже почтительны: должно быть, шестидюймовые снаряды оказывают влияние на «зрителей». Правда, в некоторых из них, может быть, говорила сдержанная гордость рабочего, околпаченного ранее м-ками и с.-р., и не сознававшего ни самого себя, ни своего класса, а гул орудий и трескотня пулеметов действительно заставили его серьезно посмотреть на самого себя и определить свое место в революции, он воочию увидел силу своего класса, ту могучую силу, в нем ранее которой он не подозревал. Когда я пришел к себе на квартиру, жена мне рассказывала, что в первые дни мятежа на своем дворе некоторые лица не давали ей прохода, а после, по мере усиления артиллерийского огня и продолжения борьбы, становились мягче, и после стрельбы из шестидюймовых орудий сделались «любезны» и даже «почтительны», считали своим долгом непременно поговорить с ней ласковым тоном, а один комнатный жилец соседней квартиры, ярый монархист, о котором упоминал выше, весною 1917 г. заявивший, что непременно зарежет б-ка, пришел даже осведомиться насчет порчи электрического звонка и изъявил горячее желание к его починке, между тем как ранее я никогда не видел его в нашей квартире.
Когда я вернулся на ст. Всполье, около станции была масса народа: это были прибывшие из города для проверки их личности. Около публики лежали большие груды разных кредиток. Рассказывали, что по публике прошел слух, что у кого найдут деньги и ножи, тех будут расстреливать. Деньги, говорили, служат доказательством состоятельности, воровства, близости к белогвардейскому штабу и т.д., каким доказательством служил ножик — я не знаю. Я говорил тов. Громову, что пусть хоть вместо займа государству часть кредиток погасят сами. Несколько наших т.т. производили проверку прибывающих из города. Кто дал распоряжение сгонять людей из города на ст. Всполье — я не знаю, но мы тогда предполагали сделать проверку иным способом, и он, мне кажется, был действительным.
О занятии белогвардейцами Госбанка мы узнали на ст. Всполье, вскоре же и меня беспокоила участь денег, которых было до мятежа более 58 миллионов рублей. Встретив Главнокомандующего Гузарского я спросил насчет положения дел. Он ответил, что одно дело сделано, белогвардейцы разбиты, но появилось другое: белые сдались не нам, а немецким военнопленным, предварительно объявив войну Германии, и город находится в руках военнопленных; придется дело улаживать в Москве с их послом; хотя мы ведем переговоры и здесь с Начальником их отряда. Прошу разрешения пробраться в город, в Госбанк и узнать о судьбе денег. Он мне предложил обратиться к тов. Скудре. Последний при моем к нему обращении при всем командовании, отказал, заявив, что красноармейцы лучше деньги охранят, чем я. В Госбанк я попал только 23 июля к вечеру.
Конец 21 июля и утро 22 июля были заняты более работой по ликвидации. Стали прибывать из города пленные белогвардейцы. В числе последних был и белогвардейский штаб последнего состава. Их привели рано утром 22 числа. Ночь была дождливая, и было еще темно. Всматриваясь в их лица, мне показались почти все людьми незнакомыми, но, правда, было очень темно и некоторые сами старались скрыть свои лица, так что мной могли быть и не замечены, к тому же и давно прибывших людей я мог не заметить в городе, постоянно занятый делами и имея очень ограниченный район своего посещения. Например, я не знал Ермакова, Баранова и Фалалееева (может быть, в лицо-то и знал, но не знал их фамилию, что бывает очень часто).
XXIV
В город я пробрался только 22 июля часам к 11—12 дня. Проезжая по Октябрьской ул., видим, пожаром освобождена громадная площадь от деревянных строений, а стояли каменные дома, без рам, стекол, даже крыш. Провода все порваны, столбы где выворочены, где стоят покривившись, во многих местах мостовая перекопана канавами. Рельсы трамвая изогнуты. На пути то и дело попадается оборванная и смятая проволока, которая зацепляется за автомобиль и, затянувшись, останавливает его или вырывает из него какую-либо часть. На Любимской улице, разрушенной меньше, на тротуаре лежат несколько трупов в серых шинелях, некоторые уже почернели. Едем далее. Провода оборваны по всему городу, стекла выбиты, стены домов где со следами пуль и снарядов, где разрушены или полуразрушены. Первым долгом заезжаю в Комиссариат финансов: замки у столов сломаны, хранившиеся в столе отобранные незадолго до мятежа у эвакуированной Гродненской таможни несколько наганов исчезли. Хозяева квартиры (мы занимали часть квартиры б. до войны Управляющего Соединенного Банка Малоштанова, про которого после был слух, что он был на службе у Деникина или Врангеля) заявили, что все бумаги были разбросаны и уже они сами собрали их в одно место. Далее рассказывали, как несколько раз приходили белые в Комиссариат и искали денег, не находя их, приставали к хозяевам квартиры, чтобы те указали место их хранения. Не верили им, что в Комиссариате нет денег и долгое время грозили им расстрелом и проч. репрессиями.
Далее едем в Дом Народа. У 1-го района милиции большая очередь пришедших граждан для регистрации, из числа которых выделялся один мужчина высокого роста с порядочным брюшком, в черном суконном сюртуке, с большой окладистой бородой, у которого по бокам развевались две длинные красные ленты. Мы посмотрели и засмеялись. Кто-то сказал: «Как он любит Советскую власть». В Доме Народа все было перевернуто вверх дном. Кассы все взломаны. В 3-м этаже по направлению к лицею зияла громадная дыра, да и в других местах были шрамы. В саду несколько могил. Недалеко от Дома Народа по набережной под деревьями лежали два трупа в серых шинелях с георгиевскими лентами в петлицах.
По набережной Волги к Которосли везде окопы. У Лицея в саду стояло орудие. В сквере лежало около 20 (кажется 22) бочек с бензином и порожних из-под бензина. У нас перед мятежом сколько бились из-за бензина, ввиду недостатка, [а] белогвардейцы где-то сумели сохранить. Оружие всех родов, особенно винтовки и пулеметы, патроны и снаряды валялись по всему городу, особенно было много ближе (?) к театру. Сбор оружия происходил очень медленно, чуть ли не целый месяц. По этому поводу в первые дни ликвидации белогвардейского мятежа неоднократно говорил тов. Скудре и предлагал мобилизовать всех коммунистов с мест, кои не заняты неотложной работой, хотя бы для наблюдения, но эта мера проведена была в малой степени. Возложили эту работу на тов. Широкова с небольшим количеством рабочих, и он собирал около месяца.
В государственный банк, как я указывал выше, прибыл 23 июля, к вечеру. Здание во многих местах пострадало от снарядов: пробита в нескольких местах крыша, вследствие чего вода проходила сквозь штукатурку в операционный зал, стены в нескольких местах изрыты были снарядами, в одной стене выдавило большую яму 6-дюймовым снарядом, в квартире управляющего или старшего контролера в нижнем этаже был выбит простенок и часть верхнего этажа грозила обвалиться, и много других следов. Внутри помещения в операционном зале полный хаос, кучи бумаг, сложенных и порванных и лежащих на полу; кучи книг, печатей, штемпелей и прочих принадлежностей, собранных почти из всех Советских учреждений. Я стал смотреть, что поважнее. Нашлась папка с допросами арестованных белогвардейцами коммунистов и Советских работников. Нашел еще две папки, с какими делами, теперь не помню. Все три папки в тот же день были переданы в Ч.К. В этот же день нашли ящик с бумагами б. начальника Губрозыска Грекова, который сначала работал с белыми вместе, а потом они его расстреляли1. На второй день было найдено много географических карт, снятых в 10-верстном масштабе. На некоторых картах оказались пометки, по которым нашли намечавшийся путь наступления белых по Волге и от Ярославля к Архангельску. Материалы контрразведки хотя большей частью были уничтожены самими белогвардейцами (перед сдачей города, заявляли банковские служащие, они сожгли во дворе банка массу документов и осталось только то, что не успели сжечь или не считали важным), но все же были кое-какие документы, в том числе одна из знаменитых «петиций» истинных представителей рабочего класса. Всего я три раза возил материалы из Б[ан]ка в Ч.К. К сожалению сам даже не успел посмотреть его. Делалось все наспех и урывками. Необходимо бы на помещение Банка обратить в самую первую очередь, но я попал только на третий день к вечеру, представитель Ч.К. пришел только через неделю. Правда, в промежуток этого времени был представитель В.Ч.К. тов. Шиманский, но он детального осмотра не производил, а главным образом, интересовался, сколько взяли белые денег и каким образом было произведено изъятие и т.п. Я замечал, что с каждым днем часть материала куда-то исчезала, была ли в этом случае небрежность или злой умысел — неизвестно. В кладовках на дворе Банка была вещевая часть белогвардейцев и там осталась часть интендантского и продовольственного имущества, которое было передано в Губпродком. Здание во многих местах сильно пострадало от снарядов: пробита в нескольких местах крыша, вследствие чего вода проходила сквозь штукатурку в операционный зал. Стены в нескольких местах были изрыты снарядами; в квартире Управляющего или старшего контролера в нижнем этаже выбило простенок и часть верхнего этажа грозила обвалиться. Снаряды красной армии немало хлопот приносили не только обывателю, но и белогвардейскому штабу и его сотрудникам, их заставили уйти из помещения б. гимназии Корсунской в помещение Банка, а в последнем из второго этажа в нижний. Один снаряд попал в стену здания, и хотя ее насквозь и не пробил, только выдавил яму, но его направление было таково, что если бы он прошел насквозь, то два или три отдела штаба были бы сметены его полетом, и если бы он еще разорвался в здании, то обжег бы своими горячими поцелуями не только сидящих на одной стороне, но и всех находящихся в помещении операционного зала и к нему прилегающих. После этого страшного удара (стали страшны удары б-ков), рассказывали служащие, все моментом из второго этажа убежали вниз и в спешном порядке перенесли туда все дела. И рекламировавшая свои успехи всеми неправдами г-жа Барковская вынуждена была склониться перед большевистскими снарядами и уйти вниз.
Относительно занятия помещения Б-ка белогвардейским штабом и выемки денег из кассы Банка из рассказов служащих и управляющего Банком Цехонского я узнал приблизительно следующее:
В первые дни мятежа приехали несколько офицеров на автомобиле и просили открыть Банк. После долгих разговоров их провели в помещение. Они осмотрели и сказали, что помещение Банка будет занято штабом. Управляющий Банком Цехонский просил не подвергать риску строение государства и их лично, так как при переезде штаба, вероятно, в здание Банка усиленно будет направляться обстрел, и добавил, что они, как борющиеся за правду и защищают интересы народа, не допустят этого, но белогвардейцы в этом вопросе были неумолимы. Что касается «справедливости» их борьбы и «защиты» народных интересов, конечно, дано было подтверждение в полном объеме, они обещали не только ни одной народной копейки не трогать, но и ко всему относиться бережно. Мы хотя не особенно верили заявлениям этих представителей, но вынуждены были повиноваться силе, заявил Управляющий Банком.
Белогвардейский штаб, заняв помещение Банка, большую часть квартир администрации и весь двор с кладушками, сделался полным хозяином, и все делалось так, как нужно штабу, а уже народное достояние и народные интересы были подчинены интересам штаба, и никакие против этого разговоры не допускались. Служащим Банка представлялось охранять (ставилось ли в обязанность — не знаю) от пожара находившиеся во дворе Банка дрова, которых было большое количество, и кладовую с ценностями Банка.
Денег было изъято из Банка белогвардейским штабом за два раза 4.500.000 руб. В оба раза требования предъявлялись на гораздо большую сумму, но в конце концов мирились и на меньшую. В первый раз предложили управляющему Банком Цехонскому выдать пять миллионов рублей. Цехонский, как и в разговоре о помещениях, обратился к их совести, указав, что они борются за справедливость и защищают народные интересы и не позволят насильственным образом брать из Банка деньги, которые являются народным достоянием, и при этом ссылался на восьмимесячную работу с Советской Властью, которая ни разу не только насильственно, но и без соответствующих положений ни одной копейки из Банка не взяла и администрацию Банка в тяжелое положение не ставила. Белогвардейцы и тут, конечно, распинались в справедливости их борьбы и «защите» народных интересов и устроили такой маневр. Однажды рано утром позвали Цехонского в штаб и заявили, что ввиду того, что в Ярославле Банку находиться небезопасно, необходимо его перевести в один из уездных городов, а именно: Данилов, для чего немедленно предлагалось начать упаковку ценностей и к 4 час. дня направить на пароход для перевоза через реку Волгу. На заявление управляющего банка, что у них очень много %% бумаг и их не представляется возможным в такой короткий срок запаковать: получился ответ: %% бумаги оставить в Ярославле, а запаковать деньги и что поценнее. Когда они начали упаковывать, пришли представители их штаба в кладовую и предъявили категорическое требование на деньги. Управляющий Банком и служащие, видя, что их обманули, просили уменьшить суммы и дать разрешение устроить совещание из лиц высшей администрации Банка по этому вопросу. Последнее было разрешено, и представители белогвардейского штаба временно из кладовой удалились. Совещанием было решено, чтобы избежать захвата всей суммы денег, согласиться на выдачу по письменному требованию штаба, но постараться выдать меньшую сумму. Служащие Банка, видя обман белогвардейцев, во время переговоров и совещания запакованные пачки с денежными знаками, вместо ящиков, начали рассовывать по полкам за %% бумаги, на случай, если бы пришли и захватили все, что ими выложено. В конце концов сошлись на 2.500.000 рублей, на которые было дано требование белогвардейского командования, подписанное четырьмя лицами, в том числе «самим» Перхуровым — начальником отряда, Начальником его штаба, адъютантом и пом. Г[л]ав.нач.части снабжения тайным с.р. Кизнером.
Во второй раз было изъято два миллиона рублей, требование это было предъявлено, как и в первый раз, на гораздо большую сумму (кажется, на 4.500.000 р.). Управляющий Банком Цехонский рассказывал, что во второй раз они долго не соглашались выдать и два раза было совещание администрации Банка. Со стороны белогвардейского штаба было заявлено, что если они денег не дадут, то будет взорвана ценная кладовая Банка. Совещание решило то же, что и в первый раз. Второй документ выдан уже за подписью новых лиц, например, вместо Перхурова — генерал Карпов, подпись начальника штаба хотя и неразборчива, но можно прочесть, что она принадлежит «вождю» рабочего класса Дюшену, также, хотя и в измененном виде, остается подпись Кизнера, оставлено место для подписи городского головы Лопатина, но он почему-то своей руки не приложил, но, по словам Управляющего Банком и служащих, в переговорах о деньгах принимал активное участие и часто бывал в штабе вообще. Для солидности документ скреплен комендантом города Веревкиным. Был приступ к деньгам еще третий раз, это было утром 21 июля. Управляющий, зам. контролера и кассир, видя агонию белогвардейцев, начали избегать с ними встречи и, в конце концов, разошлись. Управляющий ушел к коллеге в Сберегательную кассу, зам. контролера Седов забрался куда-то в духовую печь и там отсиживался, а кассир жил на частной квартире, и когда его привезли, то он заявил, что без двух остальных он не имеет права входить в ценную кладовую, и часть ключей находится у них, следовательно, без указанных двух лиц попасть в кладовую не представляется возможным, хотели они взламывать дверь, но охрана Банка не пустила их. А главным образом помогли два случая. Один из них — спрашивали кассира белогвардейского штаба и думали, что он находится вместе с охраной, но когда им сказали, что кассир садится на автомобиль и уезжает, то часть бросилась за ним, в это время один из охраны Банка — Пасхин дал в окно три выстрела, и остальные струсили, разбежались. Что было с белогвардейским кассиром, никто не знает, после его никто не видел. В последнем приступе было несколько лиц из конной милиции.
Последние дни в штабе шла суматоха: жгли на дворе документы, выдавали подложные паспорта и в последний момент переодевались из военной в штатскую одежду. Что платили служащим Банка или по крайней мере как они их кормили, — я не знаю, но служащие рассказывали, что во время бегства белогвардейцев у служащих забрали два костюма и ничего за это не заплатили.
Несмотря на «справедливость» белогвардейской борьбы и «защиты» народных интересов, участие «вождей» рабочего класса, рать их не прибывала, а с течением времени таяла, приходилось для поддержки в ней духа прибегать к самому наглому вранью. Более всех, рассказывал Цехонский, дурачила головы простакам Барковская, истолковывая каждый случай в свою пользу: бегство Перхурова истолковали как поездку для организации новой армии в тылу Красной Армии, и вскоре наступившее затишье в артиллерийской стрельбе — как результат наступления на Красную армию новой армии Перхурова с тыла и т.д., что кругом везде восстания, и с минуты на минуту предвещала разбить Красную армию в пух и прах. Привезенный, оставленный нами в грязи бронированный автомобиль, не годившийся уже к употреблению, возили по городу как трофей, произносились речи и после каждой произносилось «мощное» УРА. Для выслушивания всех этих новостей на фронте собирались ежедневно к штабу. Тут больше происходили театральные упражнения Барковской. Почему-то уступил свою роль Барковской Дюшен, видимо, его красноречие ниже было Барковской или родом не вышел.
Управляющего Банком Цехонского вызывали в «демократически» назначенную Городскую думу, кажется, насчет денег. Видимо, и челядь тоже хотела прикоснуться к государственному пирогу. Как же, ведь самим себя облагать налогом совершенно несправедливо: они защищают интересы «всенародные», ну и средства тоже должны идти на них «всенародные», насчет толкования на бумаге и законного основания юристы сделают, это их дело, за что им деньги народные платят. Когда Управляющий Банком Цехонский проходил по улице к Городской Думе и обратно, то пули свистели кругом со всех сторон. Сидя в здании Банка, они боялись очень пожара, так как полный двор был сухих дров; снаряды Красной Армии, видимо, тоже немало нагоняли страха. Что это было пережито в действительности, подтверждалось выражением лица, как часто бывает с людьми после пережитой катастрофы, когда голова занята только что пережитым и все движения частей тела, выражение лица выявляет пережитую катастрофу, особенно это было заметно на лице управляющего Банком Цехонского. На этом я много не останавливаюсь, т.к. предполагаю, находившиеся товарищи в городе во время мятежа осветят подробнее...
Спор о неверном «наследстве»
Несмотря на серьезность положения в Ярославле, куда и следовало обратить больше всего внимания, уездные власти подняли спор о наследстве. Тутаевский военком Шишкин объявляет себя Ярославским губвоенкомом (вероятно, как ближайший к Ярославлю), а за ним объявляет себя тем же Ярославским губвоенкомом Рыбинский военком Фарафонтов. Поднимается спор, и, как следствие его, заводится тяжба: Фарафонтов экстренным поездом едет в центр к тов. Троцкому. Как разрешил центр этот вопрос — я не помню, но вскоре (кажется, до приезда Фарафонто-ва из Москвы) Ярославль был занят Красной Армией и предмет спора исчез...
О борьбе с контрреволюцией во время мятежа на ст. Всполье
Задержка контрреволюционных элементов производилась обыкновенно всеми: кто где (конечно, каждый более был компетентен у своего дела), кажется, специального органа не было. Степень виновности и окончательное решение выносил штаб. До решения дела задержанные находились в отдельном вагоне под ведением коменданта штаба Иванова, бывшего командира 1-го Ярославского Советского полка, который в первый день мятежа предлагал полку держать нейтралитет. Нередки были случаи побега. Сам Иванов, он от природы ли таков или стушевывался вследствие «оплошности» с предложением о нейтралитете, был какой-то мямля.
В середине второй половины мятежа специально для борьбы с контрреволюционными элементами приехал из Москвы т. Аронов, который уже при сдаче ему задержанного требовал обязательно давать письменные пояснения о причине задержки. Такое требование обуславливалось уже упорядочиванием этого дела вообще и увеличением случаев задержек, т.е., с одной стороны, лицо, задержавшее человека, несло документальную ответственность, а с другой, вследствие накопления дел и уже более тщательного их расследования, чем в штабе, заставляло производить следствие или выяснение дела на момент сдачи задержанного, а не впоследствии. Т. Аронов, на мой взгляд, представлял человека энергичного, твердого, настойчивого, с революционным опытом. В деле борьбы с контрреволюционными элементами он внес до известной степени планомерность и порядок: во-первых, он внес известную квалификацию в состав преступлений и распределение в отношении спешности разбора, во-вторых, от него ни один задержанный не уходил без рассмотрения, не было случаев побега. Он же судил и взятый в плен белогвардейский штаб последнего состава.
Когда приехали представители ВЧК с т. Зверевым во главе, я точно не помню, но, кажется, перед окончанием мятежа или в момент окончания его т. Евсеев, как я припоминаю, очень заинтересовался папкой с допросами белогвардейцев. Наших т.т. коммунистов, застрявших в городе и попавших в плен белогвардейцев, и о некоторых не совсем лестно отзывался. О причине нелестного отзыва я точно не помню, но припоминаю, что, по его словам, как будто некоторые т.т. открещивались от коммунистической партии, в каком смысле понимать открещивались, я не знаю, т.к. это было сказано почти на ходу и не было времени расспрашивать. Эта папка была оставлена белогвардейцами в Госбанке и 23 июля (в первый день моего посещения Госбанка) мною была сдана вместе с другими материалами в Ч.К., но, к сожалению, я сам лично ее не просмотрел, за что неоднократно от некоторых товарищей имел нарекания, которые говорили, что не следовало торопиться с передачей в Ч.К. или по крайней мере следовало хорошенько всю просмотреть. Но я как на ст. Всполье весь без остатка был занят борьбой, так после ликвидации мятежа был занят скорейшим исправлением разрушений и недочетов, это во-первых, а во-вторых, всякие материалы сдавал в спешном порядке в Ч.К., думая, что некоторые из них могут что-нибудь дать важное, и Ч.К. по свежим следам могли бы немедленно предпринять нужные меры. Я, например, знаю, что по сданным мною географическим картам очень быстро был установлен путь намечавшегося белогвардейцами похода с Урала на Волгу, снизу вверх по Волге (кажется, до Ярославля), и с Волги на Север. Если бы я один стал рассматривать найденные мною материалы, то, не говоря о том, что их на некоторое время пришлось бы задержать, но какой-либо, на первый взгляд, маловажный и ничего не говорящий документ при сопоставлении его с другими документами, имевшимися уже в ЧК, мог быть очень ценным и дать многое. Помещение Госбанка было центром всей работы белогвардейцев, и я, что мог, старался дать оттуда Ч.К. <...>
Правда, не занимаясь с материалами, я терял очень многое в отношении опыта в борьбе с контрреволюцией, что признавалось мною в спешке, но я превыше всего ставлю общее дело, которое в тысячу раз было ценнее моего личного улучшения, хотя бы оно косвенно принесло услугу нашей партии в одном лице.
Расстрел шпиона полк. Лебедева
Однажды, выходя из штаба, вижу кучу красноармейцев, понукают какого-то человека, заставляя идти вперед к штабу. Человек этот был высокого роста, в простом штатском картузе, в толстой холщовой рубашке, на которой ни ремня, ни пояса не было, какие были брюки, не помню, кажется, черные, в простых русских сапогах. Человек этот повторял на понукание красноармейцев, что он солдат. Провели его в вагон. Я пошел посмотреть и вижу — точно бы полковник Лебедев, быв. нач. гарнизона Ярославля при Керенском, но все же сомневался, т.к. черты лица его сильно изменились или же лицо сильно было покрыто пылью и оттого выявился иной вид. Я решил понять, спрашиваю: «Полковник Лебедев, Вы». «Я», — отвечает он. Красноармейцы, видя с его стороны обман, немедленно вывели его из вагона и тут же расстреляли. Все это произошло так быстро, что я не успел ни сам остановить, ни штабу об этом сказать, чтобы узнать от него, как и с какой целью он попал в линию красноармейцев и каково положение белых; хотя он, может быть, ничего бы и не сказал или сказал не то, что есть на самом деле, но после меня этот вопрос интересовал. После Перхуров на суде объяснял, как я припоминаю, что Лебедев был главным лицом в подготовке мятежа до приезда Перхурова, но оказался слабым и взял это дело сам Перхуров. В начале мятежа, по словам Перхурова, Лебедев получил якобы разрешение пробраться к своей семье за Которосль. Соответствует ли действительности заявление на суде Перхурова — проверить трудно, но Перхурову верить ни в коем случае нельзя, т.к. заметно было из его показаний, что он больше и подробнее говорил о том, что известно из газет или частным путем, но не касался совсем или очень мало тех дел, кои мало были известны широкой публике, а если говорил и об известных вещах, то каждый случай истолковывал в выгодную для себя сторону или тех лиц, о коих шла речь. Этот оттенок, мне казалось, проходит красной нитью во всех его показаниях. С какой целью он это делал — это его дело, но все же делал.
После приезжала прислуга Лебедева, и ей показали его могилу и ни в чем не препятствовали <...>
Преступная халатность Московского сводного полка
Нельзя не отметить преступную халатность красноармейцев Московского сводного полка, во главе с командиром полка, прибывшим за несколько дней до окончания мятежа. По прибытии на ст. Всполье командир полка первым делом потребовал себе классного вагона и проведение к нему в вагоне телефона. При всем недостатке классных вагонов просьба его была удовлетворена, насчет которой же массы пришлось потратить разговоров. Мы говорили: Вы, товарищ из вагона, что ли, командовать будете, ведь вы солдат должны вести в бой и наблюдать за боем, а не в вагоне сидеть. Действительно, должно быть, он так и думал делать. Его солдаты, занимавшие с таким трудом освобожденное здание б. Духовной семинарии (ныне медфак), прозевали: их белые выбили оттуда. Говорили тогда, что они якобы в карты проиграли, а если и следили, то больше за материальными вещами, чем за белогвардейцами. Как было на самом деле, теперь сказать трудно. Но факт упущения был налицо, нам после пришлось требовать бронепоезд из двух площадок и посредством его выбивать опять из этого здания белогвардейцев. При отъезде их из Ярославля после окончания мятежа товарищу Громову немало пришлось потратить усилий для задержки у них набранных в городе вещей. Эта часть была, что называется, бельмом на глазу.
Военно-революционный комитет
Военно-Революционный Комитет организовался еще во время мятежа. Вначале, когда открылись военные действия, представителей губернской власти Советов в Ярославле почти не оказалось: некоторые товарищи, как, напр., Нахимсон, Закгейм, Шмидт, были убиты, другие арестованы белогвардейцами, третьи уехали на Всероссийский съезд Советов в Москву и т.п., поэтому пришлось организовать власть на месте совсем снова в лице Военно-Революционного Комитета.
Начало организации этой власти было положено партийными товарищами 3-го железнодорожного района, которые, собравшись в клубе 3-го Интернационала, объявили себя Революционным комитетом железнодорожников. Членами его были Смирнов, Суслов И., Варламов И., Мойса, Орехов И., Сергей, Новиков, Климин (?), Смоляков (?), Пантин. Этот Военно-Революционный Комитет главное внимание сосредоточил на работу с железнодорожным районом. В то время, когда мастерские не работали и движение по ж.д. почти замерло, Военно-Революционный Комитет ж.д. издает первый приказ о немедленном возобновлении работ, заканчивающийся словами: «Все, не явившиеся на работу без уважительных причин, будут рассматриваться как противники Советской Власти, и к ним будут применены меры вплоть до расстрела. Движение удается наладить и восстановить связь с Ростовом, Костромой и Рыбинском и вместе с тем поставить Москву в известность о событиях в Ярославле.
Но власть была необходима не только в городе, но и в губернии, а также необходимо было объединение всех действующих против белогвардейца участников города.
11 июля вечером в клубе III Интернационала состоялось партийное собрание делегатов от разных участников: Всполья, Красный Перекоп, ж.-д. района и некоторых уездов. Так как на фронте в это время наблюдалось некоторое затишье, и этим поспешили воспользоваться коммунисты для созыва организационного собрания, на котором был выбран Губернский Военно-Революционный Комитет, в каковой вошли товарищи: БАБИЧ, ПОЖАРОВ, ШАРУХИН, БАРБЕЙ, ПАНТИН, ДОБРОХОТОВ, СКУДРЕ, ГРОМОВ и др.
Губернский Военно-Революционный Комитет объединился с Ревкомом ж.д. под двойным названием ГУБЕРНСКОГО И Ж.-Д. ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННОГО КОМИТЕТА и в общем состоял вначале чуть ли не из 38 человек.
Такой Военно-Революционный Комитет оказался при исключительных условиях того существования слишком громоздким; тогда по соглашению с тов[арищами] жел[езно]дор[ожниками] был образован Военно-Революционный Комитет из 7 человек, который, приняв власть от Военного командования по ликвидации мятежа в городе, принялся за восстановление разрушенных советских организаций.
Самое печальное событие того времени - разрушение здания Демидовского лицея. Возможно, нынешним демидовцам не пришлось бы учиться в столь неблагоприятных условиях, если бы оно осталось
Самое печальное событие того времени - разрушение здания Демидовского лицея. Возможно, нынешним демидовцам не пришлось бы учиться в столь неблагоприятных условиях, если бы оно осталось
Да, учитывая, что нормальный корпус только у математиков )
Самое печальное событие того времени - разрушение здания Демидовского лицея. Возможно, нынешним демидовцам не пришлось бы учиться в столь неблагоприятных условиях, если бы оно осталось
как знать.
В этом здании на Стрелке так хорошо смотрелся бы Обком)
Самое печальное событие того времени - разрушение здания Демидовского лицея. Возможно, нынешним демидовцам не пришлось бы учиться в столь неблагоприятных условиях, если бы оно осталось
как знать.
В этом здании на Стрелке так хорошо смотрелся бы Обком)
Смотрелся бы, смотрелся бы... Но тогда, глядишь, и Мытный рынок сохранился бы!
Парень из Ярославля я незнаю, почему заволгу бомбили с бронепоезда.
Это со Всполья стреляли, а снаряды перелетали и досталось войскам красного Геккера. Сохранились вроде документы, отправленные из МСК "бомбардировку прекратить, стреляете по своим"
Совместные покупки 
Поиск 
Все вопросы: yaroslavl@bk.ru
Ярпортал, форум Ярославля -> Форумы для ярославцев -> Город Ярославль -> История и краеведение Ярославля и области
т.е. даже так! 
Страницы:
(68) « Первая ... 40 41 [42] 43 44 ... Последняя »