Ярославль в годы ВОВ

Акварели и графика ленинградских художников-блокадников. В 1943 году их вывезли в Карабиху. Все они были членами Академии художеств, в Карабихе свою колонию шутливо называли ЯРБАХ (Яр. база Академии худ-в).
Подлинники работ Никольского и Светлицкого (ок.30 работ)хранятся в ЯМЗ, а сейчас репродукции выставлены в Карабихе и в музее истории ЯШЗ.

Любопытно. Это, случайно, не репродукции той легендарной груцппы ленинградских художников, которая сюда была эвакуирована и два года прожила в Карабихе?

Е.Мухтаров. Песни нашей Победы. // Четыре года из тысячи: Ярославцы в Великой Отечественной войне. Альманах. Вып. 1. / Под ред. П.Стряхилева; Вступ. статья д.и.н., проф. Ю.Ю.Иерусалимского; Авт.: А.Власов, А.Кононец, С.Рябинин, Е.Мухтаров Д.Озерова. - Ярославль: Ярновости, 2010. - с. 23-76; ISBN 978-5-88697-190-3.




Что общего у песен «Землянка», «Моя Москва» и «Эх, дороги»? Конечно же, то, что все они напоминают о минувшей войне. А еще то, что судьбы авторы текстов этих песен - Алексея Суркова, Марка Лисянского и Льва Ошанина - оказались тесно переплетены с историей Ярославской области. Именно здесь жили и работали в разное время три выдающихся поэта. Хотя тремя любимыми в народе песнями их творчество военного времени, конечно, не исчерпывается.





Алексей Александрович Сурков родился 18 октября 1899 года в деревне Середнево Георгиевской волости Рыбинского уезда Ярославской губернии. Парадоксально, что его предки были крепостными у бояр Михалковых - тех самых, из которых позже вышел автор гимна Советского Союза.

На третий день после рождения священник церкви села Георгиевского, отец Алексий Лавров крестил младенца по православному обряду. Затем мальчик учился в Середневской школе, директор которой однажды подарил ему книгу стихов Николая Некрасова. Прочитав ее, Алексей решил стать поэтом… Но между этой мечтой и ее воплощением пролегли годы суровой действительности.

Семья жила бедно, и в двенадцать лет мальчик отправился на заработки в Санкт-Петербург. Там он трудился рабочим в мебельном магазине, был конторщиком, учеником столяра, цинкографом в типографии, весовщиком в торговом порту - а первые стихи опубликовал только после революции в петроградской «Красной газете». Но затем стало опять не до муз: Алексей ушел на фронт биться с белогвардейцами.

В 1922-м он вернулся в родную седевню Середнево, и на первых порах крестьянствовал. Однако любовь к литературе взяла свое, и вскоре Алексей Сурков стал «избачом» - то есть работником избы-читальни в соседнем селе Волково. Здесь юношу приметили уже представители новой власти. Губерния очень нуждалась в грамотных управленцах - так что Алексей Александрович стал секретарем волисполкома, затем был переведен в уездный Политпросвет, и вскоре избран первым секретарем Рыбинской организации комсомола.





Однако про поэзию при этом не забыл, и в 1924 году стихи Суркова опубликовала официальная партийная газета «Правда».

Как раз в это время губернская комсомольская организация озаботилась созданием своего собственного печатного органа. До этого уже существовала газета «Путь молодежи» - но выходила она урывками, а потому особым спросом у читателей не пользовалась. Поэтому 2 июня 1925 года бюро губернского комитета комсомола приняло решение издавать газету под названием «Северный комсомолец», которой в отличие от предшественницы дали и помещение, и телефон, и штатное расписание. Редактором еженедельника стал бывший ответственный секретарь газеты «Северный рабочий» Александр Афиногенов, известный к тому времени как автор ряда пролетарских пьес.

Первый секретарь Рыбинской комсомольской организации Алексей Сурков горячо приветствовал создание молодежной газеты и поддерживал ее работу. В то время для получения новостей широко использовался труд рабкоров и селькоров, то есть внешнатных корреспондентов, которые писали в газету «с мест». И благодаря Суркову в Рыбинске таких людей самого разного возраста появилось немало. Когда он решил сфотографироваться с ними на ступеньках бывшей городской хлебной биржи - все внештатные корреспонденты «Северного комсомольца» с трудом поместились «в объектив».





Одновременно Алексей Александрович продолжал совершенствовать свое собственное творчество, и 11 октября 1925 года стал делегатом I Губернского съезда пролетарских писателей. А 7 марта следующего года уже вновь говорил на пленуме Яргубкома РЛКСМ, как сделать интересней губернскую «молодежку». И, образно выражаясь, «договорился». В конце 1926 года руководителя издания Александра Афиноненова отозвали в Москву заведовать литературной частью театра Пролеткульта, а новым главным редактором «Северного комсомольца» назначили как раз Алексея Суркова.

За дело он взялся обстоятельно, и вскоре редакция уже переехала в более приспособленное помещение на ярославской Линии Социализма, дом 5, - а следом началась борьба за тираж. Дело в том, что за первый год существования он у газеты увеличился незначительно и составлял всего 2200 экземпляров. Сурков решил поднять тираж, мобилизовав на работу юнкоров - внештатных корреспондентов из числа учащейся молодежи. Набежало их много, однако и главный редактор был суров, регулярно устраивая разносы прямо на страницах издания, где для переписки с авторами была открыта новая рубрика. «В основу фельетона должен быть положен факт, а у тебя его нет. Кроме того, нет «соли», «изюминки», на которой строится фельетон. Пиши заметки. Если есть стихи или рассказы – присылай. Свяжись с рыбгруппой пролетписателей» - обращался он к юнкору Кустову. «Заметки твои не помещались, очевидно, потому, что не интересны читателям», - честно и откровенно отвечал Алексей Александрович на обиды еще одного молодого автора.





Зато те, кто проходил сквозь частое «сито» редакторской критики, становились прекрасными корреспондентами, причем им полагались даже некоторые вольности. Так, Сурков разрешил юнкорам использовать всякие забавные псевдонимы, и на страницах комсомольского издания появились материалы, в подписях которых значилось: «В.Красный», «В.Вольный», «Любимский», «Жук», «Клубный», «Киря Глазастый», «Первомайский», «Гонобоблев», «Болящий», «Альфа», «Комсомолка Вера», «Бурелом», «Пав.Забытый». Располагал к этому, наверное, и сам язык тех лет с его забавными оборотами и сокращениями. Сегодня нельзя без улыбки читать такие названия поставленных редактором Сурковым в номера статей, как, например: «Девушки - будущие металлистки», «Фабзайцы за работой» , «Лыжная вылазка пионеров» , «Броня не заполнена», «Еврейский молодняк», «Канителят с разрядами» или «Три вопроса Губпрофобру». В любом случае, газета стала боевой, зубастой - и ее тираж уже к концу января 1927 года подпрыгнул до 3900 экземпляров, а сам «Северный комсомолец» стал выходить дважды в неделю. Спустя два месяца у издания было уже 300 юнкоров, и приток новых продолжался.

При этом Алексей Сурков ни на минуту не забывал, конечно, и про поддержку поэтических дарований. Именно по его инициативе в газете появилась рубрика «Литературный уголок», ставшая позже «Литературной страницей», где публиковались стихи и рассказы читателей. Сам редактор продолжал придерживаться полной открытости - и, «зарубив» неудачные стихи, тут же публично, со страниц газеты, объяснял причины в рубрике «Ответы начинающим». Например:

«В. Смирнову. Стихи очень слабы и технически, и по содержанию. Не пиши о том, что самому тебе мало понятно. Избегай рифмовать глаголы: «несутся – попадутся» и т.д. Продолжай писать, но больше работай над стихом, а главное – читай произведения классиков и лучших пролетарских поэтов, и у них учись.»

Лучших молодых поэтов и прозаиков Алексей Сурков, напротив, внимательно отбирал и опекал. Для этого при редакции была создана литературная группа, собиравшаяся по воскресеньям.

Редакторство Алексея Александровича в газете продолжалось полтора года, за которые тираж «Северного комсомольца» достиг почти пяти тысяч экземпляров, и завершилось внезапно. В мае 1928 года ярославские коллеги по перу делегировали Суркова на I Всесоюзный съезд пролетарских писателей - и москвичи, разглядев талантливого поэта, уже не «отпустили» его обратно. Так Алексей Александрович стал одним из руководителей Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП) и членом Литературного объединения Красной Армии и Флота (ЛОКАФ).

В 1934 году он закончил литературный факультет Института красной профессуры и следующие пять лет проработал в журнале «Литературная учеба», где был непосредственным помощником редактора Максима Горького. Одновременно Алексей Сурков много писал: в тридцатых годах вышли сборники его стихов «Запев», «Последняя война», «Родина мужественных», «Путем песни» и «Так мы росли». Устроилась и личная жизнь: в литературных кругах он встретил красавицу Софью Антоновну Кревс, которая сразу покорила сердце поэта. Их притяжение было взаимным, и свадьба не заставила себя ждать - а в 1938 году Алексей уже с супругой побывал на родине, в рыбинской деревне Середнево.









В 1939-м труба вновь позвала в бой бывшего пулеметчика Гражданской войны - и Сурков стал участником освободительного похода в Западную Белоруссию, о б итогах которого уже летом рассказал ребятам из пионерского лагеря Рыбинского моторного завода в селе Глебово. А спустя полгода опять оказался уже в должности батальонного комиссара при проведении финской кампании. Это, впрочем, не мешало Алексею Александровичу поддерживать бойцов силой своего таланта. В Рыбинском историческом музее сохранился интересный документ: выданное Суркову 10 февраля 1940 года удостоверение, гласящее, что батальонный комиссар одновременно является «поэтом редакции» красноармейской газеты «Героический поход». Вернувшись, Алексей Александрович выпустил «Декабрьский дневник», запечатлевший трудности суровой зимней кампании и «лица походных друзей».

В мае 1941 года еще ничего не предвещало беды, так что поэт с женой отдыхали в Ялте. Потом приехали обратно в Москву, распаковали вещи, вышли на рабочие места - и тут началась война…

По широко распространенному мнению, первой после нападения Германии на Советский Союз появилась песня «Священная война». Известно, что поэт Василий Лебедев-Кумач написал одноименное стихотворение ночью 23 июня, следующим утром этот текст воспроизвели газеты и композитор Александров переложил слова на свою музыку. Песня в итоге получилась грозная и торжественная, так что когда видишь кинохронику тех дней, действительно на ум приходят строки: «Идет война народная, священная война…». Вот только первыми стихи Лебедева-Кумача на самом деле не стали. Ведь уже к вечеру 22 июня Алексей Сурков подготовил «Песню смелых», которая была переложена на музыку В.Белова и распечатана в виде маленькой брошюрки специально для новобранцев.
Нынешняя молодежь этих строф, конечно, не знает, но военное поколение их прекрасно помнит:

ПЕСНЯ СМЕЛЫХ
Стелются черные тучи,
Молнии в небе снуют,
В облаке пыли летучей
Трубы тревогу поют.

С бандой фашистов сразиться
Смелых Отчизна зовет.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.

Ринулись ввысь самолеты,
Двинулся танковый строй,
С песней стрелковые роты
Вышли за Родину в бой.

Песня – крылатая птица –
Смелых скликает в поход.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.

Тогда же под общим названием «Слава героям Отечественной войны» была выпущена целая серия цветных плакатов, и один из них вновь воспроизводил «Песню смелых» - но уже с иллюстрациями.

В августе 1941 года, после начала наступления немцев на Москву, было решено эвакуировать из столицы около двухсот представителей столичной творческой интеллигенции и их семей в прикамский город Чистополь. Сюда перебрались родные Евгения Долматовского, Алексндра Твардовского, жена Степана Щипачева, мать Ольги Берггольц, сестры Владимира Маяковского, а также многие члены Союза советских писателей: Борис Пастернак, Мария Петровых, Михаил Исаковский, Николай Асеев... Отправилась в Чистополь и семья Суркова - его жена Софья Антоновна с дочерью и сыном.

Проводив родных, Алексей Александрович отсиживаться в столице не стал, и вскоре прибыл на передовую в качестве корреспондента газет «Красная звезда» и «Красноармейская правда». Работать ему пришлось в коллективе, где общим наставником считался знаменитый Илья Эренбург, а лучшим другом Суркова стал Константин Симонов.

Уже в августе 1941 года Алексей Александрович как корреспондент «Красноармейской правды» писал репортажи из-под Вязьмы, а в ноябре - из села Купчино Ленинградской области.





В жутком напряжении первых месяцев войны, когда враг рвался к Москве, а журналисты армейских изданий часто брали в руки «трехлинейки», и родилась легендарная песня «Землянка».

Ее история и проста, и романтична. Поздней осенью 1941 года стоявшая в обороне под Истрой 9-я стрелковая дивизия получила звание гвардейской, и Политуправление Западного фронта решило свозить туда корреспондентов из газеты «Красноармейская правда». Вместе с группой коллег на передоваую отправился 27 ноября Алексей Сурков. Сперва журналисты посетили штаб дивизии, а к вечеру залезли в кузов грузовика и поехали на командный пункт 258-го стрелкового полка, расположенный в деревне Кашино.
Но едва прибыли, как выяснилось, что они находятся на «осадном» положении. Немецкая 10-я танковая дивизия, рвавшаяся на восток по дороге, параллельной Волоколамскому шоссе, «отрезала» командный пункт полка от батальонов - а к самой деревне уже подходила гитлеровская пехота. Начался обстрел из минометов, и корреспонденты «Красноармейской правды» вместе с офицерами засели в блиндаже.
Когда немцы заняли расположенные рядом дома, было принято решение идти на прорыв. Сперва все присутствующие отдали имевшиеся у них ручные гранаты начальнику штабу полка, капитану И.К.Величкину, и тот лично пополз к зданиям. Вскоре послышались взрывы, интенсивность обстрела со стороны врага уменьшилась. Пользуясь этим, вся «блиндажная» группа стала организованно отходить к речке и перебираться через нее по тонкому льду. Немцы опомнились и открыли огонь из минометов, но журналисты с офицерами благополучно достигли расположенной на другом берегу деревни Ульяшино.
Только здесь выяснилось, что группа прошла невредимой по минному полю. В Ульяшино стоял один из советских батальонов, и штабисты с корреспондентами спустились в землянку. Сурков вспоминал, что все были очень уставшими: «Начальник штаба полка капитан Величкин, тот, который закидал гранатами вражеских автоматчиков, сел есть суп. Две ложки съел и, смотрим, уронил ложку - уснул. Человек не спал четыре дня». Остальные устроились вокруг металлической печи, для «разрядки» от нервного напряжения кто-то взял в руки гармонь… Алексей Александрович сидел с блокнотом, где пытался набросать черновик репортажа. Но этим вечером журналист уступил место поэту, и вместо сухих боевых строк стали рождаться строфы.

Уже ночью Сурков вернулся в Москву, и, по традиции, сел писать письмо жене, взял в руки перо - и вспомнил о событиях минувшего дня. В итоге под заголовком «Тебе - солнышко мое!» на бумагу легли уже родившиеся стихотворные строки, которые затем станут известны как «Землянка»:






ЗЕМЛЯНКА
Бьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза,
И поёт мне в землянке гармонь
Про улыбку твою и глаза.

Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,
Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко.
Между нами снега и снега.
До тебя мне дойти нелегко,
А до смерти четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,
Заплутавшее счастье зови.
Мне в холодной землянке тепло
От моей негасимой любви.

На следующий день письмо отправилось в Прикамье. Эти строки так и остались бы очень личными, совсем не предназначенными для печати, но вмешалась Судьба. В феврале 1942 года из эвакуации вернулся композитор Константин Листов, которого назначили старшим музыкальным консультантом Главного Политического управления. Он получил известность своей мелодией к весьма популярной прежде песне «Тачанка», и командование надеялось, что новые произведения будут не хуже. Для этого Листову требовались хорошие стихи - но как раз в них ощущался дефицит. Текстов для песен создавалось много, однако авторами часто являлись «кабинетные» поэты, которые совершенно не чувствовали фронтовых настроений. Поэтому Листов искал достойные стихи и появился в редакции газеты «Фронтовая правда», где к этому времени начал тоже работать Сурков, с просьбой «дать что-нибудь для песни».

Алексей Александрович позже сообщал: «И тут я, на счастье, вспомнил о стихах, написанных домой, разыскал их в блокноте и, переписав начисто, отдал Листову, будучи абсолютно уверенным в том, что хотя я свою совесть и очистил, но песни из этого лирического стихотворения не выйдет. Листов пробежал глазами по строчкам, промычал что-то неопределенное и ушел. Ушел, и все забылось. Но через неделю композитор вновь появился у нас в редакции, попросил у фоторепортера Михаила Савина гитару и спел свою новую песню, назвав ее «В землянке». Всем показалось, что песня получилась. Листов ушел. А вечером Миша Савин после ужина попросил у меня текст и, аккомпанируя на гитаре, исполнил песню. И сразу стало ясно, что песня «пойдет», если мелодия ее запомнилась с первого исполнения.».

Одним из первых слушателей «Землянки» был писатель Евгений Воробьев, тоже работавший во «Фронтовой правде». Он попросил Листова записать мелодию - что и было сделано на разлинованной от руки бумаге, скопировал текст, и вскоре песня уже разошлась по фронтам.

Справедливости ради отметим, что почти одновременно с «Землянкой» бойцы стали исполнять и еще одно произведение Алексея Суркова. Дело в том, что ему доверили важное задание: написать песню к документальному фильму о разгроме фашистов под Москвой. Когда началось наступление советских войск, вместе с автоматчиками шли кинооператоры. Кадры с передовой поступали в студию, где днем и ночью велся монтаж фильма. К нему нужна была песня, которая раскрывала бы высокий боевой дух советского бойца, его беззаветную преданность Родине. Режиссёр Илья Копалин решил обратиться за помощью к Алексею Суркову, который только что вернулся с фронта. К счастью, у поэта оказалось уже готовое стихотворение, где имелось и динамичное маршевое начало, и строки, которые словно просились в припев. Музыку на этот текст сочинил композитор Борис Мокроусов. В начале 1942 года документальный фильм «Разгром немецко-фашистских войск под Москвой» вышел на экраны, а прозвучавшая в нем песня отправилась прямиком на фронт.

ПЕСНЯ ЗАЩИТНИКОВ МОСКВЫ

В атаку стальными рядами
Мы поступью твердой идем.
Родная столица за нами,
Рубеж наш назначен Вождем.

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага!

На марше равняются взводы
Гудит под ногами земля,
За нами родные заводы
И красные звезды Кремля.

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага

Для счастья своими руками
Мы строили город родной.
За каждый расколотый камень
Отплатим мы страшной ценой.

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага

Не смять богатырскую силу,
Могуч наш отпор огневой.
И враг наш отыщет могилу
В туманных боях под Москвой.

Мы не дрогнем в бою за столицу свою,
Нам родная Москва дорога.
Нерушимой стеной, обороной стальной
Разгромим, уничтожим врага

Что до уже ходившей по фронтам «Землянки», то ее исполняли не только солдаты и фронтовые творческие коллективы, но и знаменитая Лидия Русланова. Для нее это была не просто песня, а символ любви. Именно после исполнения «Землянки» в апреле 1942 года перед бойцами 2-го гвардейского кавалерийского корпуса под Волоколамском начался роман Руслановой с генералом Владимиром Крюковым.

И вдруг с лета 1942-го на песню был объявлен негласный запрет. Оказывается, некоторые фронтовые цензоры решили, что строки: «...до тебя мне дойти нелегко, а до смерти - четыре шага» являются упадническими и подрывают волю к победе. В августе по этой причине был изъят и почти полностью уничтожен весь тираж грампластинок с «Землянкой» в исполнении Лидии Руслановой, а самому Суркову настоятельно рекомендовали вычеркнуть упоминание про смерть из текста или хотя бы «отодвинуть» ее подальше от окопа. Сделать это поэт отказался. В ответ Главное политическое управление запретило трансляцию песни по фронтовому радио и ее исполнение творческими коллективами.

Сделано все это было тихо, но вскоре слух о том, почему исчезла из репертуара любимая «Землянка», дошел до простых бойцов. В архиве Алексея Александровича сохранилось письмо от шести гвардейцев-танкистов, которые просили: «Напишите вы для этих людей, что до смерти четыре тысячи английских миль, а нам оставьте так, как есть, - мы-то ведь знаем, сколько шагов до нее, до смерти».

Последней хитростью военной цензуры стала самовольная замена «неудобных» строк, сделанная без ведома Суркова. Однако этот вариант вызвал негодование бойцов. Поэтесса Ольга Берггольц, которая провела детство в Угличе, а остальную часть жизни - в Ленинграде, вспоминала, как однажды посетила охранявший морские подступы к городу крейсер «Киров». Когда в кают-компании началась трансляция радиопередачи и была исполнена «Землянка» с «улучшенным» вариантом текста, флотские офицеры встретили это возгласами негодования, выключили репродуктор, а затем встали и трижды исполнили песню с ее подлинным текстом.

В итоге запрет на упоминание «четырех шагов до смерти» формально отменен не был, но на него вскоре просто закрыли глаза.

Сам Алексей Сурков продолжал работать в «Красной звезде», газете Западного фронта «Красноармейская правда», а также в газете «Боевой натиск», и при этом активно заниматься поэтической деятельностью. За годы войны он издал сборники стихов «Декабрь под Москвой», «Дороги ведут на Запад», «Солдатское сердце», «Наступление», «Стихи о ненависти», «Песни гневного сердца» и «Россия карающая».





Кроме того, в 1943-м вышла сурковская «Песня о Сталине», которую разместили на лицевой стороне почтовой открытки в оформлении художницы Елизаветы Кривинской, а в 1944-м появился конверт для писем с фронта, на котором под девизом «Смерть немецким захватчикам!» был изображен советский солдат и воспроизведен фрагмент стихотворения Суркова:

Где ляжет меткий наш снаряд
Там смерть найдет фашист.
В победный бой с пехотой в ряд
Идет артиллерист.

Летом 1944 году подполковник Алексей Сурков, побывав в командировке, издал книгу очерков «Огни Большого Урала. Письма о советском тыле», а в сентябре посетил Ярославль. Затем он опять отправился в Москву - поэта ждали на обсуждение проекта нового Гимна СССР такие именитые коллеги, как «красный граф» Алексей Толстой, Александр Твардовский и Михаил Исаковский.





Тем временем «Землянка» вместе с фронтовыми частями шла вперед уже по немецкой земле. Из подвалов Рейхстага еще выводили последних сдавшихся гитлеровцев, когда 2 мая 1945 года на его ступенях появилась Лидия Русланова. Все обычно вспоминают, что здесь она исполнила песню «Валенки». Действительно, так и было. Но еще одной песней, которую Русланова исполняла и у Рейхстага, и у Бранденбургских ворот, являлась «Землянка».





Сам Алексей Сурков встретил великую Победу уже в тылу, на новой ответственой должности главного редактора «Литературной газеты». Однако тут же откликнулся на долгожданное событие стихотворением «Утро Победы» - его оригинал с подписью автора находится сегодня в Рыбинском музее. Кроме того, 10 мая 1945 года в номере газеты «Красная Звезда», посвященному Победе, он опубликовал стих «Вождь» со следующими строками:

Мы побеждали смерть не раз
Был трудный путь к победе крут
Потомки сталинцами нас
За этот подвиг назовут.

В июне 1945 года Алексей Александрович побывал в Берлине, Лейпциге и Радебойсе, а затем вместе с генералом Василием Чуйковым и поэтом Евгением Долматовским посетил Веймар. Свои впечатления от увиденного Сурков выразил в первом послевоенном сборнике стихов «Я пою Победу».





Родина не забыла его боевых заслуг - и в 1946 году наш земляк был удостоен государственной Сталинской премии. Затем он редактировал журнал «Огонек», стал председателем Союза писателей, получил еще одну госпремию, много раз избирался депутатом Верховных Советов РСФСР и СССР, выпустил полтора десятка поэтических сборников, был удостоен четырех Орденов Ленина и звания Героя Социалистического Труда…

Многие из провинциалов, вознесенных на столичный олимп, забывали о своей малой Родине. Но не Сурков. Он очень часто бывал в Ярославской области, где встречался с жителями. Только Рыбинск поэт посещал в 1968, 1972 и 1974 годах - причем каждый раз город приветствовал его цветами и полными залами желавшим послушать стихи. В 1976-м Алексею Александровичу было присвоено звание Почетного гражданина Рыбинска. Кроме того, Сурков был избран делегатом от Ярославской области на XXV съезд КПСС, и много лет был бессменным председателем оргкомитета Некрасовского праздника поэзии в Карабихе.





В 1982 году Алексей Сурков последний раз посетил родной Ярославский край. Он приехал в Карабиху на Некрасовские чтения, где стал почетным членом президиума и по многочисленным просьбам собравшихся прочел свое бессмертное стихотворение «Землянка». Этот исторический момент завпечатлел на своей фотографии ярославец Сергей Леонтьев.

Алексей Александрович Сурков скончался в Москве 14 июня 1983 года. Его именем были назван новый четырехпалубный речной теплоход, улицы в Рыбинске и Ярославле, а на столичном доме по улице Тверской, где жил поэт, установили мемориальную доску.





Но самой лучшей памятью о нем остается песня «Землянка», которую до сих пор многие знают и любят. За последние двадцать лет она была включена в фундаментальные сборники «500 жемчужин всемирной поэзии», «Три века русской поэзии» и в составленную Евгением Евтушенко антологию «Строфы века». А в деревне Кашино Истринского района Московской области, где когда-то родились легендарное стихотворение, «Землянке» даже установлен памятный знак.





Марк Самойлович Лисянский родился 13 января 1913 года в Одессе. Его дед был сапожником, а отец отработал 29 лет грузчиком в черноморских портах и затем принимал участие в Гражданской войне, после завершения которой вступил в партию. Затем семья переехала в Николаев, где Марк учился в семилетней школе. Он посещал театральный кружок Клуба пионеров на улице Адмиральской, и демонстрировал поэтические задатки. Когда в 1924 году мальчик написал стихотворение памяти Ленина, его учительница Клара Ефимовна Левина отнесла эти стихи в газету «Красный Николаев», где в траурной полосе были опубликованы и четыре строчки стихотворения юного Марка Лисянского.

После школы, с 1929 по 1932 год, он работал в трубомедницком цехе на Николаевском судостроительном заводе им. А.Марти, и, одновременно, занимался в заводском литературном объединении «Шкив». Здесь наставником Лисянского был известный поэт Эдуард Багрицкий, к которому Марк Самойлович пронес любовь через всю жизнь. Уже в военных стихах он писал:

В окопе, глядя в полутьму,
где рядом гибель рыскала,
я лейтенанту одному
читал стихи Багрицкого.

В 1932-м Лисянский уехал учиться в Московский институт журналистики, по окончании которого работал в газетах Харькова и Иваново. Затем Марк Самойлович был призван для прохождения действительной армейской службы в Ярославль, где и остался жить после демобилизации.

В 1938 году он вступил в партию и начал публиковаться в газете «Северный рабочий». Ее редактором тогда был один из первых членов областного отделения Союза журналистов СССР Иван Васильевич Лопатин, которого Лисянский часто называл своим учителем.

Затем Марк Самойлович устроился - уже на штатной основе - в областную молодежную газету «Сталинская смена». Последняя переживала трудные времена. Незадолго до появления Лисянского, осенью 1937 года, главного редактора газеты Алексея Овсянникова обвинили в тайных симпатиях к троцкистам и осудили на восемь лет лишения свободы. Затем, как обычно, разогнали большую часть творческих сотрудников. После этого пришлось заново набирать почти весь коллектив, и профессиональный журналист Марк Лисянский пришелся весьма кстати.

Работая в газете, он одновременно писал стихи, часть которых была опубликована в 1939 году на страницах сборника ярославских поэтов «Наши люди». Один из его экземпляров Лисянский, заглянувший в редакцию «Северного рабочего» в последний день декабря, вручил с дарственной надписью пришедшему сюда со своими стихами уроженцу Буя, студенту географического факультета Ярославского пединститута Юрию Баранову.

А в 1940 году на ярославской земле вышла трехтысячным тиражом первая книга стихов Марка Лисянского под названием «Берег». Она получил похвальную рецензию Ярослава Смелякова в «Литературной газете». А это была не шутка. Вся страна знала написанные Смеляковым стихи «Хорошая девочка Лида» и «Если я заболею, к врачам обращаться не стану» - так что его мнение считалось очень весомым. Один из экземпляров своей первой книги Марк отправил матери, надписав: «Самому дорогому человеку – моей маме, дарю мою книгу стихов – лучшее из того, что я могу подарить».





В июле 1940 года журналист газеты «Сталинская смена» Лисянский отправился пригородным поездом в командировку. Его соседкой по вагону стала студентка третьего курса Ярославского педагогического института, двадцатилетняя Антонина Копорулина Завязалось знакомство, которое быстро переросло в любовь.
Через много-много лет Марк Лисянский возвратится к воспоминаниям о тех замечательных днях:

Здесь ждала меня девчонка
Здесь живёт любовь моя
Ярославская сторонка
Ярославская земля

Когда началась Великая Отечественная война - одними из первых на фронт стали проситься местные литераторы. Поэтому ответственный секретарь Ярославского отделения Союза советских писателей Василий Смирнов издал приказ о том, что ввиду своего зачисления в армию передает дела поэту Марку Лисянскому. Однако последний сидеть в тылу тоже не собирался.

Как раз в эти дни на территории Ярославля формировалась 243-я стрелковая дивизия. Сперва ее планировали создать из бойцов внутренних войск НКВД, а также офицеров и сержантов пограничных частей, отозванных из Средней Азии и Закавказья. Однако враг продвигался вперед слишком быстро, и время поджимало. Поэтому с июля дивизию стали комплектовать из обычных ярославцев, а также призывников, прибывших с Урала. Остро чувствовался дефицит всего, что нужно для полноценного воинского подразделения. Не было современного оружия, а сержантам и офицерам, за отсутствием нового обмундирования, разрешили носить их прежние «пограничные» кители.

Но еще страшнее стал дефицит опытных военных специалистов. Достаточно сказать, что занятия «по борьбе с танками» был вынужден проводить во дворе школы на Волжской набережной сам комдив, генерал-майор НКВД Федор Пархоменко. Изысканием кадров для формируемой дивизии занимались не только военные, но и ярославский обком партии под руководством первого секретаря Николая Патоличева. Поэтому его подчиненные обрадовались, увидев среди добровольцев уже знакомого по журналистской и литературной деятельности Марка Лисянского. В итоге, отработав исполняющим обязанности Ярославского отделения Союза Советских писателей всего несколько дней, он издал приказ, что в связи с собственным уходом на фронт передает дела Александру Кузнецову, а сам был назначен командиром саперного взвода комплектуемой дивизии.

К середине лета враг сделал очередной «рывок» к Москве. Ждать, пока дивизия окончательно сформируется, командование уже не могло. Был получен приказ срочно следовать на станцию Всполье и грузиться в поезда. Всё делалось в такой спешке, что призывников не успели даже сводить в баню, распорядившись, чтобы они сполоснулись «в естественном водоеме», а присягу новобранцы принимали уже в вагонах. Но людей это не смущало: главным в те дни было желание как можно быстрее оказаться на Западном фронте.

Выгрузившись на станции Гладкий Лог, дивизия преодолела за неделю пешим ходом двести километров, и 28 июля приняла свой первый бой в районе села Ильино на берегу Западной Двины. Это «крещение огнем» Марк Лисянский запомнил на всю жизнь и позже посвятил ему стихотворение «Западная Двина»:

До деревни одна верста,
Мы идем к деревне давно,
За речной полосой - высота
Под названием Ильино.
Мы идем. Мы бежим. Мы ползем.
А верста - словно сорок верст,
Чернозём - уже краснозём,
И горит перед нами мост…

Бои за село Ильино продолжались четверо суток, в медсанбат за день поступало до 300 раненых, под огнем вражеских пулеметов погиб комиссар дивизии Д.А.Борский - но село было взято. Развивая наступление, бойцы форсировали Западную Двину, однако командование армии решило, что сил удержать новый плацдарм ярославцам не хватит, и приказало отойти на 20-30 километров. После этого дивизия заняла оборону в районе Селижарово-Торопец-Старица, а затем, прикрывая отход наших войск близ города Медное, сама едва вырвалась из окружения. Все это время Марк Лисянский успешно командовал саперным взводом, и позже в одном из стихов вспоминал:

Я полз среди ловушек-мин,
А вслед за мной ползла пехота…

Он еще не знал, что как раз в те дни лишился двоюродного брата - столяра Матвея Вердичевского, который отказался эвакуироваться из Николаева и встретил фашистов на пороге собственного дома. Уже позже, когда стали известны подробности, Марк Лисянский писал: «Немцы стали жестами показывать, что надо встать и следовать за ними. Мотька сидел. Один из немцев дал очередь над его головой, а второй подскочил и начал его тормошить. Мотька поднялся. И в то же мгновение на приближающегося автоматчика обрушился со страшной силой топор…»

В конце лета 1941 года над боевыми порядками дивизии показались вражеские самолеты, и вниз посыпались бомбы. Одна из них разорвалась совсем рядом с Лисянским. В итоге он потерял сознание и был засыпан землей: бойцы взвода нашли младшего лейтенанта лишь после того, как услышали тихий стон из-под завала. Через некоторое время, оправившись от контузии, Марк Самойлович вернулся в строй - однако затем с ним стряслась новая беда. Ночью на занятиях по боевой подготовке саперов Лисянский провалился в лесную волчью яму и сломал ногу. Он не мог выбраться из этой глубокой «могилы», и бойцы подумали, что их командир где-то погиб, однако потом все же его отыскали. Со сложным переломом ноги много не повоюешь, и Марка Самойловича отправили в один из ярославских госпиталей.

В ноябре 1941 года вылечившийся Лисянский с попутным грузовиком отправился обратно. Дивизию к этому времени перебросили на Калининский фронт. Чтобы добраться туда, предстояло проехать через Москву, и младший лейтенант трясся в кузове на каких-то ящиках. Вот тогда у него и родились слова легендарной песни «Моя Москва».

«Походите по земле», - напутствовал когда-то в Николаеве начинающего стихотворца Эдуард Багрицкий, и младший лейтенант вывел на странице блокнота: «Я по свету немало хаживал...». Вспомнив недавние события, он добавил: «похоронен был дважды заживо», а воспоминания об оставшейся в тылу Тоне вылились сроками: «знал разлуку, любил в тоске». Машина то вставала у края дороги, чтобы пропустить направлявшиеся к Москве автоколонны с войсками, то, при появлении немецких самолетов, вообще съезжала в кювет. Но в блокноте Лисянского продолжали появляться все новые строки. Так, постепенно, сложился следующий текст:

Я по свету немало хаживал,
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.

Но всегда я привык гордиться
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

У комбайнов, станков и орудий,
В нескончаемой лютой борьбе,
О тебе беспокоятся люди,
Пишут письма друзьям о тебе.

Никогда врагу не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

«Когда машина шла по московским улицам, уже сложилось стихотворение. - вспоминал Марк Самойлович. - Мы остановились на полчаса неподалеку от Пушкинской площади, я тут же записал все стихотворение и тут же помчался с блокнотным листком в редакцию журнала «Новый мир». Здесь он отдал свое произведение секретарше, и поспешил обратно к грузовику.

Сама дивизия в это время отражала атаки гитлеровских частей из 9-й армии и 3-й танковой группы. Однако обратно «в саперы» сильно хромавшего Лисянского не взяли, и вместо этого сделали сотрудником дивизионной газеты «В бой за Родину». Называлась она так, кстати, в честь первой строки популярной песни на стихотворение другого уроженца Ярославского края Льва Ошанина «В бой за Родину, в бой за Сталина». Главным редактором газеты был Василий Смирнов - тот самый писатель и председатель Ярославской писательской организации, который сдал Лисянскому свои дела перед уходом на фронт, а в самом издании трудилась бывшая работница ярославского радиокомитета Елизавета Библова.

За время отсутствия Марка Лисянского в дивизии произошло важное событие: по инициативе девушек из медсанбата оформился коллектив художественной самодеятельности, на «подкрепление» которому политотдел направил баяниста Сергея Химченко. Небольшим составом этот ансамбль выступил в октябре в 906-м стрелковом полку, а 7 ноября - в 775-м артиллерийском полку и в штабе самой дивизии. Поэтому Марк Самойлович, не откладывая, поделился с ансамблем своим стихотворением о Москве - и вскоре оно, переложенное на незатейливую музыку, стало песней. Кроме того, поэт заметил, с каким нетерпением солдаты ждут писем из дома. В итоге он сочинил сразу полюбившуюся бойцам песню о полевой почте, припев которой до сих пор помнят почти все ветераны:

Наша фронтовая,
наша боевая,
восемьсот восьмая
почта полевая!

Новый репертуар ансамбл@ стал хорошим средством поднять дух перед грядущим контрнаступлением наших войск. «Накануне штурма города Калинина мне пришлось побывать в дивизии и беседовать с бойцами, командирами и политработниками. - вспоминал позже Маршал Советского Союза Иван Конев. - Дивизия произвела на меня очень хорошее впечатление.»

Пятого декабря войска фронта поднялись в атаку. Враг был застигнут врасплох и понес большие потери, а ночью 16 декабря советские бойцы освободили город Калинин. Затем 243-я дивизия выбивала немцев из других населенных пунктов нынешней Тверской области, а в январе 1942-го была переброшена к Ржеву.

Здесь Марка Лисянского и догнала новость, что его стихотворение было напечатано в декабрьском номере «Нового мира», редакция которого перебралась в Куйбышев, из-за чего журнал увидел свет лишь в первые дни февраля. Автор обрадовался - тем более, что «Мою Москву» продолжали петь и в родной дивизии. По крайней мере, командовавший ей с 22 мая 1942 года полковник Александр Куценко в своих мемуарах вспоминал, что слышал здесь песню задолго до того, как она впервые прозвучала по радио.

Когда Василия Смирнова перевели на работу во фронтовое издание, редактировать газету «В бой за Родину» стал сам Марк Лисянский - и на время ему стало не до стихов. А между тем, текст, опубликованный в «Новом мире», внезапно стал жить уже своей собственной жизнью. Весной 1942 года журнал со стихотворением Марка Лисянского случайно попался на глаза композитору Исааку Дунаевскому - руководителю ансамбл@ песни и пляски Центрального Дома культуры железнодорожников. Вместе с коллективом он в это время ездил на агитпоезде по далекой Сибири, обслуживая воинские формирования и «тыл 1-й очереди». Оторванный на долгие месяцы от понимавших его с полуслова поэтов-соавторов, режиссер откровенно тосковал. Среди знакомых Исаака Осиповича появился даже афоризм: «Иссяк Осипович!». Журнал «Новый мир» случайно оказался в руках композитора на маленькой станции Дивизионная близ Улан-Удэ, и стихотворение Лисянского стало настоящей находкой.

Тут же, прямо на полях журнальной страницы, Дунаевский записал мелодию, навеянную первой строфой «Моей Москвы». Однако для песни текст Лисянского казался слишком коротким, а в редакции «Нового мира» на телефонный звонок ответили, что фронтового адреса автора, увы, не знают. Поэтому Исаак Дунаевский попросил режиссера своего ансамбл@ Сергея Аграняна «удлинить» текст.

Тот подошел к делу творчески, оставив от стихов автора лишь первую строфу и заключительные строки второй, а между ними дописал:

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой.
Я люблю твою Красную площадь
И кремлёвских курантов бой.

В городах и далёких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Незадолго до этого совершили свой подвиг 28 гвардейцев-панфиловцев. И это отозвалось следующей песенной строфой:

Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в веках будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.

Теперь мало кто помнит, что была в песне и ещё одна строфа, сочинённая Аграняном. Она рассказывала о том, во что верили, о чём мечтали, ради чего шли на бой:

День придёт - мы разгоним тучи,
Вновь родная земля расцветёт.
Я приеду в мой город могучий,
Где любимая девушка ждёт.

Я увижу родные лица,
Расскажу, как вдали тосковал…
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Первое исполнение этой песни на музыку Дунаевского со стихами Лисянского, дополненными Аграняном, состоялось ночью все на той же станции Дивизионная. В сопровождении хора и оркестра ее спела на импровизированной сцене из нескольких железнодорожных платформ солистка ЦДКЖ Марина Бабьяло. Много лет спустя она рассказывала: «Отзвучали последние аккорды. Что творилось! Заставили петь снова. Пять раз подряд исполняли мы эту песню. Видели бы вы лица бойцов и командиров, слушавших нас, в особенности их глаза, светившиеся решимостью и гневом, гордостью и печалью. Это непередаваемо!»

В таком «доработанном» виде ансамбль Дунаевского начал исполнять песню по всему Транссибу. Однако Лисянский, выпускавший газету под Ржевом, про это ничего не знал, и в дивизии продолжали петь авторский вариант. Скорее всего, включил его Марк Самойлович и в свою почти самодельную, сшитую железными скрепками брошюру стихов «Фронтовая весна», изданную в 1942-м под эгидой политотдела одного из входивших в дивизию полков.

А к лету стало уже не до «Моей Москвы», поскольку командование поручило Лисянскому написать текст для дивизионной песни. К этому времени на фронтах наметился кардинальный перелом, и наши войска всё чаще переходили от обороны к атакам. В итоге 29 июля 1942 года была впервые исполнена походная песня «Ярославская дивизия в бой за Родину идет».

Мы запомним полночь тяжкую,
Берег Западной Двины,
Как мы с боем шли в Ивашково
Сквозь крутой огонь войны.

Глохнет даль от дыма сизая.
То на запад - все вперед -
Ярославская дивизия
В бой за Родину идет.

Окрылено небо синее
Солнцем пламенной земли,
Мы над городом Калинином
Наше знамя вознесли…

Появлялись из-под пера Лисянского и другие стихи. Часть их он отослал прямо с фронта в Ярославль - и в 1942 году, несмотря на трудности военной поры, там вышел пятитысячным тиражом сборник произведений поэта «Моя земля».

Видимо, как раз к этому времени относится еще одно важное для Марка Самойловича событие. С первых дней войны он почти ежедневно писал своей возлюбленной, которая учительствовала в ярославской глубинке и ему отвечала. Позже, уже в зрелые годы, эти письма лягут в основу романа Марка Лисянского «Мимоза Сан». И вот ему каким-то образом удалось добиться почти невозможного: Антонина Копорулина оказалась рядом - она стала корректором дивизионной газеты «В бой за Родину» и радисткой, ежедневно принимавшей сводки Совинформбюро и приказы для публикации в издании.

В первых числах 1943 года ярославская дивизия по железной дороге была переброшена на Юго-Западный фронт, чтобы добивать разгромленные под Сталинградом войска немецких захватчиков. Разгрузившись, она шестьсот километров преследовала противника, и соединилась с частями, наступавшими на Ворошиловград. В этот город первым ворвался 14 февраля как раз один из стрелковых полков 243-й дивизии.

Той же весной, после долгого отсутствия, ансамбль Центрального дома культуры железнодорожников под управлением Исаака Дунаевского возвратился в столицу и исполнил «Мою Москву» на одном из правительственных концертов. Услышав там песню и заметив, что ее несколько раз повторили «на бис», Иосиф Сталин распорядился записать произведение на грампластинку.

За выпуск последних отвечал тогда Радиокомитет. Однако его служащие обратили внимание, что в песне нет ни слова о вожде - а это было непременным атрибутом всех популярных произведений - и потребовали от Дунаевского внести нужную коррективу. Исаак Осипович отклонил это требование, и в итоге музыкальный редактор Радиокомитета самостоятельно поправил многострадальный текст, заменив дописанные Аграняном строки про ждущую в Москве девушку вот такими:

Над Москвою в сиянии славы
Солнце нашей победы взойдёт.
Я приеду в мой город могучий
Где любимый наш Сталин живет…

Эта версия песни в исполнении солистки Зои Рождественской была записана на пластинку, которую стали «крутить» по радио. Однако инициатива с подменой любимой дамы на «любимого Сталина» не понравилась самому Иосифу Виссарионовичу. Услышав однажды песню в ее новом виде, он позвонил секретарю по идеологии ЦК ВКП(б) Александру Щербакову и выразил свое возмущение. В итоге девушку «вернули на место», пластинки переписали, и радио стало транслировать произведение в прежнем виде.

Только на этом этапе о судьбе отданного полтора года назад в журнал стихотворения «Моя Москва» узнал сам Марк Лисянский. Бойцы 243-й дивизии сообщили, что его песня исполняется по радио на музыку Дунаевского со словами автора и какого-то неведомого Аграняна. Вскоре поэт убедился, что так и есть. Чувства у него были двоякими. С одной стороны, Марк Лисянский гордился, что его стихотворение было замечено и положено на музыку самим Дунаевским. С другой стороны его «задело» наличие в произведении чужих, не им созданных строк.

Как бы то ни было, даже если Лисянский и считал приписки Аграняна корявыми, то сделать ничего не мог. Ведь с марта по июль 1943 года дивизия вела тяжелые бои, а в августе 1943 года вплавь форсировала реку Северный Донец в районе города Красного Лимана и начала освобождение левобережной Украины от оборонявшихся здесь под командованием генерал-фельдмаршала Манштейна войск группы «Юг».
Именно об этом моменте Марк Лисянский потом писал:

Обрушился огонь орудий,
И целых три часа подряд
Не разговаривали люди
И били пули невпопад...
В пике упали самолеты,
Танк загремел, и, наконец,
Безмолвно двинулась пехота,
По грудь в воде через Донец...

В начале февраля 1944-го дивизия ночью форсировала Днепр и приняла участие в освобождении Никополя. А затем случились два события, особенно радостные для редактора газеты «В бой за Родину». Ведь 28 марта «ярославская» 243-я дивизия освободила город Николаев, где прошли детство и юность поэта, а утром 10 апреля участвовала во взятии Одессы, где родился Лисянский.

Летом 1944 года Марк Самойлович, передав обязанности редактора газеты коллеге - бывшему заведующему отделом писем «Северного рабочего», майору Алексею Флягину - приехал для поправки здоровья в один из московских госпиталей. Как отмечают некоторые современные источники, после этого он, якобы, нашел время, чтобы встретиться с дописавшим текст «Моей Москвы» Сергеем Аграняном и согласовать окончательный вариант призведения. Сам Лисянский после войны много раз утверждал, что такой встречи не было, и во время посещения столицы он лишь разрешил студии грамзаписи оформить на Аграняна как автора «вставок» в песню часть гонораров.

Как бы то ни было, в Москве Марк Лисянский получил новое назначение - стал одним из дежурных редакторов газеты «Защитник Отечества» 43-й армии. Сюда же перешла служить и Антонина Копорулина.

С октября 1944 года сама 43-я армия под командованием генерал-лейтенанта Афанасия Белобородова начала освобождение Восточной Пруссии, и вместе со штабом вперед постепенно продвигалась редакция вместе с типографией и печатным цехом на четырех специальных грузовиках.

Работая в «Защитнике Отечества», Лисянский, кстати, никогда не бравировал тем, что является автором ряда известных на фронте песен. Сотрудница газеты Капитолина Грачева потом вспоминала: «Служил в нашей редакции неприметный лейтенант Марк Лисянский. Офицер как офицер. Однажды я с удивлением узнала, что Марк - очень хороший поэт. На его стихи композитор Исаак Дунаевский написал знаменитую песню «Моя Москва»…» Уже в конце восьмидесятых они встретились вновь, и Капитолина Сергеевна получила от Марка Самойловича сборник его стихов с дарственной надписью.

Девятого апреля 1945 года при участии 43-й армии была взята главная цитатель Восточной Пруссии - город Кенигсберг, и вскоре Марк Самойлович с женой уже осматривали его могучие крепостные стены. Затем путь наших войск и редакции газеты пролег по землям Восточной Померании, где в начале мая на линии Висмар-Виттенберге советские солдаты встретились с союзниками: сохранилась фотография, где Марк Лисянский, его супруга Софья и еще несколько работников газеты «Защитник Отечества» завпечатлены вместе с британскими офицерами.





Свой боевой путь 43-я армия закончила под Данцигом, где 9 мая приняла капитуляцию 140-тысячной группировки вражеских войск. Но и в поверженном Берлине Марк Лисянский тоже побывал - осмотрел остатки Рейхсканцелярии и даже сфотографировался у входа в бункер Гитлера.









Но всего больше поэта потрясло, когда среди многочисленных песен, которые на радостях исполняли бойцы, он услышал вдруг и «Мою Москву». Вроде и не к месту были слова о защите столицы Советского Союза в поверженной столице Третьего Рейха - но, видимо, очень уж полюбилось произведение солдатам…

Через месяц после Победы 2-й Белорусский фронт, частью которого являлась 43-я армия, был переименован в Северную Группу войск. Ее штаб разместился в польском городе Легница, и здесь же оказались многие фронтовые журналисты, включая Марка Лисянского. Сохранились воспоминания учеников местной гарнизонной школы о том, как поэт уже с капитанскими погонами на плечах рассказывал им историю о создании песни «Моя Москва».





В Польше кавалер орденов Красной Звезды и Отечественной войны второй степени Марк Лисянский и его жена Антонина Федоровна находились почти до конца 1946 года, а затем вернулись в Москву.

Парадоксально - но оказавшись после долгих лет войны в воспетой им «дорогой столице», поэт сразу вспомнил про Ярославль. Ведь именно здесь в 1947 году был издан первый послевоенный сборник поэта «От имени Черного моря», а в 1955-м ярославское книжное издательство выпустило отдельным томом его новые стихи и песни.

Дальнейшая творческая судьба Лисянского была насыщенной. Он опубликовал около десятка новых поэтических книг, регулярно размещал стихи в журналах «Юность» и «Новый мир», а в 1957 году за текст песни «Зори московские» на музыку А.Островского стал лауреатом VI Фестиваля молодежи и студентов. Людям «советской» эпохи хорошо известна также созданная на его стихи песня «Когда поют солдаты, спокойно дети спят…», исполнявшаяся обычно Ансамблем песни и пляски Советской Армии.

Правда, при этом Марк Самойлович всегда переживал, когда кто-нибудь начинал уверять, что легендарная «Моя Москва» принадлежит не только ему, а еще и Сергею Аграняну. В печатных сборниках и на концертах тех лет, действительно, царил полный разброд: то автором называли одного человека, то сразу двух… Точку в этой неразберихе поставило бюро творческого объединения поэтов Московского отделения Союза советских писателей, которое в январе 1965 года сделало вывод: «Единственным автором стихотворения, появившегося в журнале «Новый мир», и впоследствии ставшего песней «Моя Москва», был и остаётся М.С.Лисянский». Уже позже к тем же выводам пришел и известный литератор, заслуженный работник культуры РФ Кирилл Ковальджи, который на страницах журнала «Октябрь» подчеркнул: «Без текста Лисянского (начальные строки, ритм, строфа, припев), без этого поэтического зерна Агранян не мог бы ничего сделать. Перед его глазами была «модель», которой он следовал, дописывая… Текст Аграняна самостоятельного значения не имеет - нет ни зачина, ни припева! А текст Лисянского, хоть и укороченный, вполне может исполняться как песня. Вот и ответ на вопрос об авторе. Из этого следует, что у «дописчика» равных творческих прав с поэтом нет и быть не может. Агранян – участник создания песни, а не ее соавтор».

Следует сказать, что после войны о тексте песни не только спорили, но и постепенно его изменяли. Оттуда, например, исчезло два «аграняновских» куплета, отражавших мечту о победе над врагом, поскольку она уже была достигнута. Поменялись и некоторые слова в рифмах.
В результате к середине шестидесятых получился, наконец, тот самый текст произведения, который родился талантами Лисянского, был дополнен Аграняном и переложен на музыку Дунаевского:

МОЯ МОСКВА

Я по свету немало хаживал,
Жил в землянке, в окопах, в тайге,
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске.
Но всегда я Москвою гордился,
И везде повторял я слова:
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой,
Я люблю твою Красную площадь
И кремлевских курантов бой.
В городах и далеких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Мы припомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в веках будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.
И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!

Именно этот текст много раз исполняли Иосиф Кобзон, Лев Лещенко, Людмила Зыкина, Краснознаменный ансамбль песни и пляски Советской Армии…

В начале декабря 1966 года произошло еще одно важное событие. На 23-м километре Ленинградского шоссе под Москвой, где были остановлены немецко-фашистские захватчики, появился монумент славы защитникам столицы - три огромных противотанковых «ежа», рядом с которыми на гранитной плите были высечены бессмертные строки Марка Лисянского: «И врагу никогда не добиться, чтоб склонилась твоя голова, дорогая моя столица, золотая моя Москва».





В столичной суете и блеске славы Марк Лисянский никогда не забывал про Ярославль, где провел предвоенные годы, издал первый сборник, нашел любовь и откуда отправился на фронт. Когда наша землячка Валентина Терешкова совершила полет в Космос - поэт сочинил стихотворение, которое было переложено на музыку Александра Долуханяна и стало песней «Девушку Чайкой зовут»:

…Выбрала Чайка пути неземные:
Что ей покой и уют!
Мир принимает её позывные -
Девушку Чайкой зовут...

Приезжая в Ярославль, Лисянский часто бывал в гостях у известной актрисы Волковского театра Александры Чудиновой и ее супруга, художника Григория Свободина. Оба по своему любили его. И имя Марк было дорого обоим - сына Григория Семеновича звали тоже Марком, он был военный разведчик и погиб в Великую Отечественную. Поэтому когда в гости приезжал поэт - старым супругам, наверное, казалось, что возвращается их сын, их молодость, их время.

В 1965 году Марк Лисянский выступил литературным редактором книги «Дневник разведчицы», принадлежавшей перу еще одной актрисы Волковского театра, Софьи Аверичевой. Она вышла на сцену еще до войны, потом добровольно отправилась на фронт, получила восемь орденов и медалей, а затем вновь вернулась к зрителям.

Наконец, не стоит забывать, что многие десятилетия новый день для жителей области начинается по «проводному» радио с мелодии песни «Ярославская сторонка»:

Ярославская сторонка
Ярославская земля
Я иду дорогой звонкой
Там где юность шла моя…

Слова этой песни на музыку Александра Долуханяна тоже сочинил Марк Лисянский.

За свою многолетнюю творческую деятельность он удостоился ордена Трудового Красного Знамени и ордена Дружбы, а главное - любви слушателей.

Марк Самойлович Лисянский скончался на рассвете 30 августа 1993 года и был похоронен на Ваганьковском кладбище. А спустя два года правительство столицы приняло постановление об утверждении официальным гимном города песни «Моя Москва».

Ярославна Антонина Фёдоровна Копорулина пережила своего супруга на четырнадцать лет. Именно ее усилиями уже после смерти Марка Самойловича увидела свет его проза. Есть среди книг, появившихся в новом тысячелетии, и повесть под экзотическим названием «Мимоза Сан», рассказывающая о том, как перед войной молодой корреспондент ярославской газеты познакомился со студенткой местного пединститута, а затем оба пронесли любовь через всю жизнь.

В Москве о Марке Лисянском напоминает ныне мемориальная доска на «писательском доме» по улице Черняховского, где с послевоенных времен жил поэт. В Ярославле подобных напоминаний про поэта нет. А надо бы.









Лев Иванович Ошанин родился 30 мая 1912 года в Рыбинске. Его отец Иван Александрович был дворянином и работал частным поверенным городского суда, а мать Мария Николаевна, трудилась музыкальным педагогом. У Льва было пятеро братьев и сестра. Сперва семья жила на улице Крестовой в собственном двухэтажном доме, но затем продала его и перебралась в съемную квартиру дома №4 на улице Мологской (ныне Чкалова).

Когда Льву было три года, его отец скончался, и мать, чтобы свести концы с концами, стала устраивать благотворительные музыкальные концерты. Затем, после революции, Ошанины перебрались в Ростов Великий, где Мария Николаевна возглавляла первый детский сад, а с 1922 года стали жить в Москве.

Окончив восемь классов, Лев поступил токарем на чугунолитейный завод, а затем стал экскурсоводом на выставке, которое позже оформится в знаменитую ВДНХ. Параллельно он начал посещать рабочий литературный кружок «Закал». При поддержке последнего в 1930 году у Ошанина вышла первая книга - повесть «Этажи» о школе и друзьях детства, а сам он был принят в Российскую ассоциацию пролетарских писателей (РАПП) и начал публиковать стихи в «Комсомольской правде», «Огоньке», «Молодой гвардии». После этого, естественно, у молодого человека появились не только благодарные читатели, но и завистники. Кто-то из них «копнул» биографию Льва - и обнаружил его дворянское происхождение. К счастью, об этом стало известно друзьям Ошанина, которые посоветовали: срочно уезжай из Москвы подальше и сиди там, пока всё не забудется.

Так в январе 1932 года Лев оказался в тундре на строительстве города Хибиногорска. Он предполагал пробыть там месяц-другой, но остался на три с половиной года. Сперва работал на Хибиногорской апатитовой фабрике, затем стал директором клуба горняков. Но «сидячая» работа была Ошанину не по нутру, и он устроился разъездным корреспондентом в газету «Кировский рабочий», где и трудился до 1935 года.

Репортажи Льва Ивановича были хлесткими, яркими, читали на од

(окончание)

Репортажи Льва Ивановича были хлесткими, яркими, читали на одном дыхании, - и в итоге повторилась прежняя история: кто-то из менее удачливых коллег вновь заговорил про «дворянские корни»... После этого Ошанина изгнали из комсомола и уволили из газеты. Зато, как оказалось, «московская буря» уже утихла, и он вернулся в столицу.

Здесь в 1936 году Дев Ошанин поступил в Литературный институт имени А.М.Горького, а вскоре женился на Елене Успенской - внучке известного писателя Глеба Успенского, которая и сама была уже достаточно известным литератором.

Через год у молодой четы родилась дочь Таня, затем появился сын Сергей. Правда, институт поэту из-за семейных хлопот закончить так и не удалось, забраковали его по зрению и на призывной армейской комиссии. Однако остаться в стороне от военной службы он не мог, и в 1940-м, когда шла «финская» кампания, сочинил прекрасные стихи для песни «Разведка».

Великая Отечественная застала Ошанина среди моряков - он работал над программой для ансамбл@ Тихоокеанского флота. Несмотря на «белый билет», Лев Иванович тут же сам объявил себя мобилизованным и призванным. Но еще раньше было мобилизовано на борьбу с врагом его творчество. Ведь уже 22 июня 1941 года, когда формировались первые колонны добровольцев, из репродукторов неслась сочиненная еще до войны песня Ошанина «В бой за Родину»:

В бой за Родину,
В бой за Сталина,
Боевая честь нам дорога!
Кони сытые
Бьют копытами.
Встретим мы по-сталински врага!

А вот самому Льву Ивановичу в отправке на фронт отказали. Не взяли его из-за слабого зрения даже военным корреспондентом - и когда немцы подошли к Москве, семья Ошанина была вынуждена эвакуироваться в Казань. Перебралась сюда и редакция газеты «Пионерская правда», где некоторое время работала супруга поэта Татьяна. Но сам Лев Иванович на работу по «поэтической» и журналистской специальности устроиться не смог, чем очень тяготился. Тогда семья перебралась в Елабугу, где Ошанина нашел старый друг - поэт Борис Пастернак. Узнав о стремлении Льва Ивановича оказаться на передовой, он надоумил поэта вступить в Союз советских писателей, членский билет которого открывал дорогу на фронт даже творческим деятелям, «забракованным» по состоянию здоровья.

В 1942 году, получив официальную рекомендацию от Пастернака, Ошанин стал членом этой влиятельной организации - и, действительно, добился разрешения отправиться на передовую. Он начал регулярно бывать в командировках от Политуправления Красной Армии, работал в военных газетах, много выступал перед бойцами. Позже Ошанин сообщал своему другу и ученику Андрею Углицкому, что однажды оказался в составе фронтовой артистической бригады, куда входила знаменитая певица Лидия Русланова. Лев Иванович вспоминал, что прямо на его глазах она познакомилась со своим будущим мужем, генералом Василием Крючковым. Если это так, то налицо парадокс: ведь известно, что певица «положила глаз» на военачальника, когда исполняла легендарную «Катюшу» - песню, текст которой сочинил земляк Ошанина, уроженец Рыбинского уезда Алексей Сурков.

Осенью 1944 года военные дороги привели Льва Ивановича на 3-й Белорусский фронт в Восточную Пруссию, где он провел десять дней среди бойцов и позже писал:

Огнем они опалены.
Дни крови, пороха и пота.
Гремел по фронту бог войны,
Шла вглубь Германии пехота.

А весной 1945 года, еще до окончания войны, родилась известная и любимая народом песня «Ехал я из Берлина». Спустя двадцать лет Ошанин вспоминал:

«Однажды утром я услышал, что наши части находятся на подступах к Берлину. И ощущение Победы, большой, долгожданной Победы, стало зримым, вошло в душу, отодвинуло все беды и печали войны. И я представил себе нашего парня, еще почти мальчишку, но уже зрелого солдата, человека, спасшего родную землю, и человека, у которого все впереди. И я увидел этого парня в его счастливом звонком полете домой. И сама собой пришла емкая и гордая строчка – «Ехал я из Берлина». Эту строчку я носил с собой всюду, никому не рассказывал о ней. А песню не писал, не имел права, пока Победа не стала свершившимся фактом.»

Едва немцы подписали капитуляцию, как Лев Ошанин извлек из архива текст этой песни. Он сообщал: «Мне показалось, что по характеру «Ехал я из Берлина» наиболее близка солнечной палитре Дунаевского. Мы с ним давно собирались что-нибудь написать. И я отнес песню ему…»

В ту пору Исаак Дунаевский руководил ансамблем песни и пляски Центрального Дома культуры железнодорожников. Туда, на столичную Комсомольскую площадь, и принес свои стихи Лев Иванович. Дунаевский тут же сел за рояль и начал импровизировать. Мелодия родилась «с ходу» - все строки легли, как литые.

ЕХАЛ Я ИЗ БЕРЛИНА

Ехал я из Берлина
По дороге прямой,
На попутных машинах
Ехал с фронта домой.
Ехал мимо Варшавы,
Ехал мимо Орла -
Там, где русская слава
Все тропинки прошла.

Эй, встречай,
Да крепче обнимай.
Чарочку хмельную
Полнее наливай.

Очень дальние дали
Мы с друзьями прошли
И нигде не видали
Лучше нашей земли.
Наше солнышко краше,
И скажу, не тая:
Лучше девушек наших
Нет на свете, друзья.

За весенние ночи,
За родную страну
Да за карие очи
Я ходил на войну.
Вы цветите пышнее,
Золотые края,
Ты целуй горячее,
Дорогая моя!

Эй, встречай,
Да крепче обнимай.
Чарочку хмельную
Полнее наливай.

Первым исполнителем этой песни был ансамбль песни и пляски центрального дома культуры железнодорожников. Затем ее подхватили многие другие творческие коллективы, и «Ехал я из Берлина» стала, по существу, одной из первых песен Победы.

Долгие годы ее текст оставался неизменным, но однажды Политуправление Советской Армии решило «облагородить» произведение. Дело было в преддверии юбилея Победы, когда «Ехал я из Берлина» предстояло исполнить на крупном мероприятии в присутствии «первых лиц» Краснознаменному ансамблю песни и пляски имени Александрова. В итоге от Ошанина внезапно потребовали, чтобы он изменил прежний припев:

Эй, встречай,
Да крепче обнимай.
Чарочку хмельную
Полнее наливай.

Оказывается, блюстители солдатской нравственности - сами обычно не дураки выпить - категорически восстали против «чарочки». Текст Ошанин переделывать отказался, и несколько месяцев Политуправление его уламывало. Наконец, Лев Иванович дал согласие изменить припев при условии, что произведение в новом виде будет исполнено только на одном юбилейном вечере. Упоминание про «чарочку хмельную» он заменил следующим:

Эй, встречай,
С Победой поздравляй,
Милыми руками
Покрепче обнимай.

Однако затем везде - видимо, по указанию «сверху», стал исполняться именно этот вариант песни, которая с тех пор долю прежней лихости потеряла.

Еще большую известность получила вторая ошанинская песня о войне - знаменитая «Эх, дороги». Многие, наверное, считают, что она была написана в годы Великой Отечественной. На самом деле текст песни родился уже после того, как бои завершились, и к осени, когда на территории Германии были восстановлены железные дороги, начался массовый отъезд бойцов домой. Поезда шли в Советский Союз нескончаемым потоком, и именно это решил обыграть режиссер Ансамбл@ песни и пляски войск НКВД Сергей Юткевич. К 7 ноября 1945 года его коллектив готовил праздничную программу, и на сцене решили поставить вагон с одетыми в гимнастерки участниками хора, которые должны были исполнять песню-раздумье с условным названием «Под стук колес». Написать ее Юткевич попросил композитора Анатолия Новикова и поэта Льва Ошанина.

На премьере песню приняли хорошо, но авторы чувствовали, что текст и музыка еще «сырые». Только через месяц напряженной работы появился окончательный вариант произведения «Эх, дороги», которая полюбилась миллионам людей и вошла в золотой фонд советского творчества.

ДОРОГИ

Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.

Знать не можешь
Доли своей:
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
Вьется пыль под сапогами -
степями, полями,
А кругом бушует пламя
Да пули свистят.

Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.

Выстрел грянет,
Ворон кружИт,
Твой дружок в бурьяне
Неживой лежит.
А дорога дальше мчится,
Пылится, клубится
А кругом земля дымится -
Чужая земля!

Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.

Край сосновый.
Солнце встает.
У крыльца родного
Мать сыночка ждет.
И бескрайними путями
степями, полями -
Все глядят вослед за нами
Родные глаза.

Эх, дороги...
Пыль да туман,
Холода, тревоги
Да степной бурьян.

Снег ли, ветер -
Вспомним, друзья:
Нам дороги эти
Позабыть нельзя.

Когда Георгия Жукова спросили, какие песни о войне он считает лучшими, великий полководец, немного подумав, выделил три произведения, в том числе и знаменитые «Эх, дороги».

В 1948 году, за большой творческий вклад в дело Победы над врагом, Лев Ошанин был удостоен Сталинской премии, а спустя два года за цикл стихов и песен к кинофильму «Юность мира» получил еще одну Госпремию СССР.

Его послевоенное творчество было окрашено в светлые, жизнеутверждающие тона. Лев Иванович издал около десятка поэтических сборников, а в шестидесятых стал автором стихов к таким популярным песням, как «Издалека долго течет река Волга…», «Солнечный круг, небо вокруг», «А у нас во дворе есть девчонка одна» и «Просто я работаю волшебником». Слава поэта тогда без преувеличения равнялась славе самых популярных исполнителей - Марка Бернеса, Иосифа Кобзона, Майи Кристалинской. Не было дня, чтобы песни Льва Ошанина не звучали на радио и с экранов телевизора. Их заучивали со слуха, записывали на только что появившиеся магнитофоны. С удовольствием пели везде - и за столом, и на съездах комсомола, и у костра.

Работая в Москве, Лев Иванович ежегодно приезжал в Рыбинск, где подружился с директором моторостроительного завода Павлом Деруновым и директором предприятия «Гюйс» Геннадием Гладковым. Широкую известность у земляков получило стихотворение Ошанина «Здравствуй, Рыбинск!» - а однажды, посетив городской музей, он подарил сотрудникам свою новую книгу со следующим поэтическим автографом:

Придет тоска, пахнет бедой –
Как тихий плот я сердце сплавлю
К серебряному Ярославлю,
К родному Рыбинску водой.

Кроме того, поэт был непременным участником многих значительных событий в жизни родного города, в том числе праздника его двухсотлетия, и недаром в сентябре 1984 года Льву Ошанину было присвоено звание Почетного гражданина Рыбинска.
Написал поэт и слова к гимну Ярославского края - песни «Ярославия», хорошо известной по строкам:

А вокруг тебя Ярославия -
Древнерусская сторона…

Поздним вечером 30 декабря 1996 года Лев Иванович Ошанин скончался и затем был похоронен на столичном Ваганьковском кладбище. Следом в честь земляка была названа одна из улиц Рыбинска. Потом, 30 мая 2002 года, на доме, где родился поэт, появилась мемориальная доска, а 2 августа 2003 года, в День города Рыбинска, на Волжской набережной был установлен монумент Льву Ошанину.





Но лучшей памятью о нем остаются, конечно, прекрасные песни на стихи поэта - и военные, и мирные.

Е.Мухтаров. Валькирии над Ярославлем // Четыре года из тысячи: Ярославцы в Великой Отечественной войне. Альманах. Вып. 1. / Под ред. П.Стряхилева; Вступ. статья д.и.н., проф. Ю.Ю.Иерусалимского; Авт. колл.: А.Власов, А.Кононец, С.Рябинин, Е.Мухтаров Д.Озерова. - Ярославль: Ярновости, 2010. - с. 124-143; ISBN 978-5-88697-190-3.





Как известно, нога немецкого солдата на ярославскую землю никогда не ступала. Но это не значит, что наша область избежала войны. Ведь кроме наземных боев, шли сражения воздушные. И, здесь, увы, надо сказать, что фашистская авиация господствовала в ярославском небе вплоть до лета 1943 года. С атаками немецких асов связано немало горьких страниц ярославской истории, а с отражением таких атак – немало страниц славных.

Впервые появление немецких самолетов над Ярославской областью было зафиксировано в августе 1941 года, когда они начали целенаправленно «охотиться» здесь за поездами. Близ станции Козьмино под Ярославлем фашисты разбомбили санитарный состав, а в районе деревень Игнатово и Сосковец – еще один состав с эвакуированными. В обоих случаях были человеческие жертвы. Стал целью немцев и пассажирский поезд, подходивший к станции Пантелеево под Даниловом, где о случившейся трагедии до сих пор напоминают две братские могилы. Наносились также «точечные» удары по вокзалам в районных центрах и близлежащим жилым массивам. Всего за первые месяцы войны вражеская авиация появлялась над Ярославской областью около 100 раз. За это время было разрушено 4 вокзала и 15 жилых домов, уничтожено 175 железнодорожных вагонов и погибли 327 человек – в основном, из числа пассажиров.

Сам Ярославль в это время лежал перед врагом, образно выражаясь, как на ладони - его прикрывал только 201-й зенитно-артиллерийский полк ПВО, спешно сформированный в августе из девушек. Воздушным армадам противника они могли противопоставить всего 32 зенитки и 8 пулеметов для стрельбы по воздушным целям, для «высвечивания» которых в темное время суток имелись 12 прожекторов. Однако внимания противника на первых порах областной центр не привлекал.

Ситуация стала меняться осенью 1941-го, когда немецкий Генштаб определился с приоритетами и понял, какое большое значение имеет Ярославль для обороны страны. Ведь местный автозавод поставлял в армию машины ЯГ-6 и ЯГ-10, воензавод №777 (ныне «Красный Маяк») делал зажигательные бомбы, осветительные ракеты и минные взрыватели, а на авторемонтном заводе готовились запустить производство пистолетов-пулеметов Шпагина.

Но особо начали нервировать немцев два объекта. Первым был Ярославский резинокомбинат, который мы знаем сегодня как Ярославский шинный завод. Он считался крупнейшим предприятием этого профиля в Европе и весьма оперативно наладил производство 20 наименований шин для авиации и всех моделей военных автомобилей, включая американские «Студебеккеры US-6» и «Паккарды», а также катков для советских танков и бронемашин. После этого завод стал для врага костью в горле. «Оценили» гитлеровцы и ярославское новшество: покрышки с губчатым наполнителем, на которые из-за устойчивости к механическим повреждениям и особого рисунка протектора вскоре перешли все пушки, зенитные установки и полевые электростанции в Красной Армии. Вторым объектом, существование которого немцы мечтали прекратить как можно скорее, являлся железнодорожный мост через Волгу – тонкая ниточка, соединяющая север страны с центральными регионами.

Уже 31 октября над территорией области появилась и устремилось к Ярославлю звено «Юнкерсов-88». Однако на подлете к городу зенитчики сбили один из самолетов, а другие повернули восвояси. Но, разумеется, это был лишь «проверочный» полет с целью испытания возможностей нашей обороны. А для нанесения первого серьезного удара по Ярославлю враг выбрал предпраздничный день 6 ноября.

В 11 часов 13 минут утра над городом появилось 15 бомбардировщиков «Хейнкель» из авиадивизии «Викинг». Их основной целью был Кагановичский – ныне Фрунзенский – район. Местный житель Владимир Александрович Рябов вспоминает: «Они сбросили небольшие фугасные бомбы на территорию Ярославского паровозоремонтного завода. Одна из них упала на Московский проспект и несколько на Привокзальную площадь, в железнодорожные вагоны. От налета немецкой авиации пострадали жилые частные дома, баня, товарная контора около водонапорной башни, а также деревянный буфет на перроне. В наших домах вышибло оконные рамы. После сброса бомб самолеты полетели в сторону станции Ярославль-Главный (бывшее Всполье)». Кроме перечисленного, сгорело 17 жилых домов и 50 вагонов, был частично выведен из строя и сборочный цех автозавода. Всего на город в тот день упало 97 фугасных бомб весом от 50 до 250 килограммов каждая. Погибли около 80 человек и еще 163 жителя получили ранения.

Практически сразу после этого власти начали формировать единую Рыбинско-Ярославскую систему противовоздушной обороны, а также 147-ю истребительно-авиационную дивизию. В последнюю вошли 17 советских самолетов на аэродромах в Дядьково и Туношне. Правда, это не помещало немцам совершить 10 декабря 1941 года налет на второй по величине областной город - Рыбинск, где противник сбросил бомбы на авиамоторный завод. К счастью, враг не знал, что предприятие к этому времени уже было эвакуировано в Башкирию. А вот повторный налет фашистов на Рыбинск, произведенный ночью 4 февраля 1942 года, привел к печальным результатам: несмотря на «режим полного затемнения», была разбомблена местная нефтебаза и существенно пострадал 341-й катерозавод, в сторону которого кто-то, указывая немцам направление ударов, пускал с земли сигнальные ракеты.

Временами, несмотря на зенитки, фашисты продолжали небольшими группами прорываться и к Ярославлю. «За пять домов от нас был снесен целый квартал. - вспоминал житель города Николай Работнов. - В нашем доме разместился большой эвакогоспиталь, где лежали в основном прикованные к постели тяжелораненые. Во время бомбежек они начинали громко, в голос, кричать.».

Было у немцев и своеобразное садистское развлечение - охота за «газгенами». Так называли автомобили, на которых в условиях военного дефицита бензина были поставлены газогенераторы, работавшие на обычных дровах. По бокам кабины у этих машин было два огромных цилиндрических котла. В один из них шофер регулярно подбрасывал поленья и перемешивал угли кочергой, а второй котел был чем-то вроде огромного фильтра, очищающего получаемый газ от золы. На 100 километров пути такому автомобилю требовалось примерно 85 килограммов поленьев. Ездили «газгены» медленно, со скоростью велосипеда, были неповоротливы, и немецкие летчики стреляли по ним, словно в тире.





А после уничтожения маломощных машин, будто в издевку, временами демонстрировали жителям свою извращенную «арийскую» эстетику. Житель Ростова Великого Владимир Зайцев вспоминал, что часто немецкие самолеты проплывали чуть ли не над самыми крышами зданий: «Было видно, как пилоты показывали большой палец. Не разрушили в Ростове ни одного памятника - восхищались!». Однако ни к мирным поездам, ни к промышленным предприятиям это вражеское «восхищение», конечно, не относилось.

В 1942 году вражеские самолеты стали появляться над областью почти ежедневно - но учитывая существование зениток, они часто держались на приличной высоте, и бороться с таким нашествием можно было только при помощи истребителей. С их пилотами связаны и первые случаи таранов в ярославском небе.

Первым на это пошел командир эскадрильи охранявшего подступы к городу 721-го истребительного авиаполка Геннадий Александрович Троицкий. Он был опытным асом и еще до войны с немцами успел сбить три самолета над Халхин-Голом, а за первый год Великой Отечественной совершил 204 боевых вылета. Утром 28 апреля 1942 года майор Троицкий получил сообщение, что со стороны Череповца в ярославском направлении движется немецкий «Юнкерс-88», и поднял в воздух свой «ЛАГГ». Высота боя, развернувшегося над деревней Новое Котово близ Рыбинска, составляла около семи километров - но вскоре у нашего пилота кончился боезапас. Выяснив это, «фашист», начал резкое снижение, чтобы набрать таким образом скорость и оторваться от преследователя. Тогда майор Троицкий и подрезал винтом своего истребителя хвостовое оперение «Юнкерса». Советский ас знал, что из-за малой высоты уже не сможет сам воспользоваться парашютом - однако добить врага было делом принципа. «Юнкерс» врезался в землю, но рядом упал и наш самолет, пилот которого погиб. Ночью 28 апреля в Буй, где проживали родственники героя, ушла телеграмма: «Майор-орденоносец Троицкий Геннадий Александрович, выполняя боевое задание командования, встретил фашистский самолёт и произвёл таран. Стервятник не ушёл с нашей территории. Но при таране смертью храбрых погиб и наш любимый командир». Лётчика похоронили на кладбище села Болтино Рыбинского района, а затем он посмертно был удостоин звания Героя Советского Союза. Близ могилы аса стоит памятник, деньги на который собрали местные школьники. Есть мемориальная доска о Геннадии Троицком и на здании Ильинской школы Буйского района Костромской области, где он учился.

Второй случай боевого тарана в ярославских небесах получил куда большую известность. Он произошел ранним утром 31 мая 1942 года, когда с Туношны, где располагалась 147-я истребительная авиадивизия, для планового патрулирования поднялись два наших истребителя. Это были «харрикейны» - самолеты, которые Советский Союз получал по ленд-лизу из Великобритании. У наших летчиков они особым уважением не пользовались из-за частых отказов бортовой системы ведения огня. Однако выбирать особенно не приходилось. Под Кинешмой действовала школа, в которой летчики 147-й истребительной дивизии прошли переобучение на «импортной» технике, и вернулись в Ярославль уже за штурвалами британских самолетов.

Одним из двух асов, патрулировавших тем утром наше небо, был сын дагестанца и крымской татарки, выпускник Симферопольского аэроклуба, младший лейтенант Ахмет-Хан Султан. Внезапно с поста наблюдения передали о приближении нескольких «Юнкерсов-88». Так назывался один из лучших немецких самолетов с экипажем в три человека, бортовой пушкой и пятью пулеметами, который к тому же мог нести около тонны бомб. Куда направляется враг, представить было несложно: немцы с завидным упорством пытались разбомбить Ярославский Шинный завод и железнодорожный мост через Волгу. На этот раз наши зенитки быстро отогнали фашистов обратно. Но один «Юнкерс» всё же просочился через заградительный огонь и продолжал полет. На его перехват и отправился Ахмет-Хан Султан.





Встреча с «немцем» произошла над восточной окраиной Ярославля. Когда оба самолета начали перестрелку – они находились на высоте более семи километров. Однако несмотря на все усилия Ахмет-Хана задержать «Юнкерс», тот продолжал упорно двигаться в сторону железнодорожного моста через Волгу. Он уже почти достиг цели, когда нашему летчику удалось вывести из строя пулеметные гнёзда в самолете противника. Немецкий стрелок был убит, «Юнкерс» перестал огрызаться огнём, но упрямо держал прежнее направление. Чтобы добить врага, нашему пилоту осталось только нажать на гашетку – однако сделать этого Ахмет-Хан не смог. Позже появится красивая легенда, что у него кончился боезапас. На деле снаряды еще были – но у «Харрикейна» заклинило саму систему управления огнём. Вот тогда Ахмет-Хан и решился на крайние меры. Сперва он попытался рубануть винтом по хвосту вражеского самолета – но опытный немецкий пилот скользнул на крыло. Тогда наш летчик направил нос истребителя прямо в борт «Юнкерса». Произошло это над нынешним автомобильным мостом через Волгу. Удар «Харрикейна», весящего две с половиной тонны, был страшен. В итоге наш самолет практически прошил борт немецкого, застрял в нем, и оба штопором стали падать вниз.

При столкновении кабина «Харрикейна» была смята, но Ахмет-Хан всё же протиснулся через мешанину обломков и выбросился с парашютом. От «Юнкерса» тоже отделились две точки, над которыми вскоре раскрылись белые купола – это спасали свои жизни пилот и радист. Тем временем самолеты всё же «расцепились», и наш рухнул в Волгу, развалившись от удара о поверхность воды, а немецкий зарылся носом в прибрежный песок. Ахмет-Хана ветром отнесло в район Твериц, где он и приземлился, после чего ликующие жители отвели аса в ближайшую избу и там накормили. Немцам повезло меньше – оба упали в реку, откуда их вскоре выловили бойцы отряда гражданской обороны. Едва оправившись, фашисты принялись жаловаться через переводчика, что «в Европе так не воюют» и таран - это «не по правилам». Немцев спросили, «по правилам» ли было нападать на Советский Союз без объявления войны? После этого пленные удрученно замолкли.

Потом «Юнкерс» извлекли из песка и привезли на Советскую площадь города, а рядом поставили большую фотографию лейтенанта с надписью: «Он сбил стервятника». Через несколько дней здесь прошел торжественный митинг, в ходе которого председатель городского Комитета обороны вручил Ахмет-Хану Султану грамоту «Почетного гражданина Ярославля», именные часы, а также присвоенную Указом Президиума Верховного Совета СССР высокую награду – орден Ленина. Сам поверженный «Юнкерс-88», выпущенного в Германии под серийным номером 1604, около года простоял на Советской площади, после чего был отправлен на ярославский завод «Вторчермет». Известна и судьба сбитых немецких летчиков. Они сидели в предназначенном для военнопленных лагере №00/17 и принимали участие в строительстве домов по улице Розы Люксембург. Затем бывший радист уехал в Германию, а вот пилот, обер-лейтенант Вернер, решил остаться в Ярославле. Однако немецкого аса постигла чисто «русская» болезнь - он спился и в 1954-м умер. Говорят, что последний год жизни Вернер постоянно обретался у винного магазина напротив здания нынешней «Рембыттехники». Парадоксально, но именно там он и нашел последний приют. Ведь «Рембыттехника» построена в аккурат на месте кладбища для бывших немецких военнопленных…

Что касается Ахмет-Хана, то из Ярославля его вскоре перевели под Елец. Далее он уже в должности командира эскадрильи воевал под Воронежем и Сталинградом, защищал небо Кубани, Ростова и родного Крыма. В августе 1943-го наш земляк - командующий Южным фронтом генерал-полковник Федор Толбухин - лично вручил пилоту орден Красного Знамени. За войну летчик прошел путь от младшего лейтенанта до майора, совершил 603 боевых вылета, провёл 135 воздушных боев и сбил 30 немецких самолетов, а после Победы продолжал службу в качестве летчика-испытателя. Кроме того, несколько лет он служил в Звездном городке, где руководил экспериментами по «приобщению» к искусственной невесомости первых космонавтов, включая ярославну Валентину Терешкову.

Дважды Герой Советского Союза, лауреат Сталинской премии Ахмет-Хан Султан погиб 1 февраля 1971 года при испытании самолета «Ту-16» с новым авиадвигателем. Память о герое увековечена в Крыму и Дагестане, где стоит несколько его монументов. Кроме того, имя летчика присвоено улицам в Алупке, Волгограде, Махачкале и Жуковском, нескольким школам и горной вершине. А недавно инициатива поставить монумент Ахмет-Хану Султану появилась и в Ярославле. Ее выдвинуло местное отделение «Ассамблеи народов России». Уже решено, что памятник появится в Заволжском районе на проспекте Авиаторов напротив школы №50 - то есть примерно там, где когда-то после воздушного боя и приземлился на парашюте летчик-герой.

Конечно, далеко не всегда отражение атак неприятеля проходило так гладко. В январе 1942 года немцы разбомбили под Ярославлем очередной состав, что унесло жизни 80 с лишним пассажиров. Спустя два месяца, 28 марта, несколько «Юнкерсов» вывели на неделю из строя нефтемаслозавод им. Менделеева в поселке Константиновском. Затем, 17 апреля, три бомбардировщика сбросило свой груз на Ярославль. В конце мая 1942-го немецкие асы пытались уничтожить железнодорожный волжский мост – причем осколками были ранены несколько эвакуированных ленинградцев, ждавших на берегу пароход «Радищев». В ночь с 11 на 12 июня три германских самолета сбросили шесть фугасных бомб в районе ярославского резинокомбината и повторили то же самое сутками позже, а 1 июля 1942 года над предприятием вновь открыл люки одиночный немецкий «Юнкерс».

Но в общем и целом борьба с группами вражеских самолетов в ярославском небе стала более эффективной - да и двумя немецкими летчиками, плененными благодаря Ахмет-Хану Султану, дело не ограничилось. Живший в Заволжском районе Ярославля Василий Порфирьевич Павлов, например, видел еще одного поверженного германского аса. «Мне довелось быть свидетелем, когда над Ярославлем, в районе станции Филино, произошел воздушный бой. - вспоминал он. - Немецкий самолет был сбит и упал в болото. Летчик катапультировался, его отнесло ветром за город. Он приземлился на поле за Яковлевским бором, недалеко от деревни Игнатово. Видел я и летчика, когда его везли на машине в город. Он был высокого роста, здоровый, рыжеволосый.».





Стали также эффективнее дейстовать службы ПВО, защищающих райцентры. Особенно отличился 62-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион, охранявший воздушные подступу к Угличской ГЭС, куда обычно направлялись немецкие самолеты, которые не смогли сбросить бомбы на Ярославль или Рыбинск. Всего здесь стояло двенадцать зениток, обслуживаемых девушками. При налетах они доставляли к орудиям 44-килограммовые ящики со снарядами на своих спинах, которые обычно стирали до крови - но на эффективности стрельбы это не сказывалось. Так, в июне 1942 года угличская зенитчица Вера Кузьмина сбила разведчик-биплан «Хенкель-126», который был более известен у советских людей как «рама» и свалился за Дивной Горой. Еще четыре немецких самолета рухнули у села Василёва, деревни Михали, деревни Подберезье и села Ильинское, а одного «фашиста» расстреляли прямо над Угличем – так что он упал прямо на Октябрьскую улицу, разворотив крылом угол дома. Особенно вражеским самолетам, которые были сбиты, но не взорвались и не сгорели, радовались тогда наши женщины. Ведь все немецкие эпипажи были укомплектованы парашютами, а из шелковой ткани каждого можно было сшить в тяжелое время целых 14 дамских платьев.

Нейтрализовать ущерб от немецких бомбардировщиков, которые временами все же прорывались к областному центру, помогала и смекалка. Тот же железнодорожный мост через Волгу немцы пытались разрушить много раз - но им мешали установленные рядом зенитки. Чтобы вывести из строя эти огневые точки, вражеские истребители обычно резко снижались над современной Октябрьской площадью и шли на мост практически в «лобовую» атаку, пытаясь расстрелять зенитные расчеты. Как раз в память об этих событиях, видимо, и остались те самые пробоины в стальных конструкциях старого моста, которые заметили только перед его демонтажом в 2004 году - ведь прошить насквозь сантиметровые стальные балки можно было только из крупнокалиберных авиационных пулеметов.

К счастью, вывести из строя зенитки германские асы ни разу не смогли. Однако вероятность того, что они однажды подавят огневое сопротивление и повредят мост, оставалась. Поэтому был придуман способ, как отвлечь внимание немцев от важного стратегического объекта. Для этого по особому заданию Государственного Комитета Обороны ярославский завод №50 соорудил у поселка Павловское так называемый «мост-дублер». Он был спроектирован под управлением молодого инженера Федора Козлянского. И по габаритам, и по внешним формам этот мост не отличался от настоящего - хотя на деле был почти полностью деревянным. Чтобы создать видимость охраны важного сооружения, рядом с ним на обоих берегах Волги вырыли окопы и поставили муляжи зенитных орудий. Как и ожидалось, новая конструкция действительно стала привлекать внимание гитлеровских пилотов, бросавших на нее часть бомб. Благодаря тому, что сооружение было деревянным, за ночь его восстанавливали, и утром «железнодорожный мост» был как новенький. Наверное, этот феномен быстрого восстановления конструкции, которую враг считал «стальной», вызывал головную боль у многих стратегов в штабе немецких Люфтваффе.

С 1943 года количество немецких боевых самолетов начало быстро сокращаться из-за огромных потерь. Практически, из 6203 вражеских воздушных машин «в строю» осталось лишь 2980 – и не секрет, что это вселило в настроение личного состава поволжских соединений ПВО элементы благодушия.

А между тем, оставшиеся самолеты врага по-прежнему были грозной силой. Это в марте 1943 года поняли жители Рыбинска, когда немцы стали изо дня в день методично бомбить местную железнодорожную станцию. Городской комитет обороны сделал вывод, что «в артиллерийских батареях не было надлежащего порядка, а среди личного состава допущена беспечность». Виновных наказали – но уже в начале июня очередной немецкий самолет сбросил гигантскую 500-килограммовую бомбу на рыбинский завод по производству авиадвигателей. Местный житель Владимир Федин, наблюдавший за этим из окна студенческого общежития, вспоминал: «Ни воздушной тревоги, ни единого выстрела – тихий летний вечер. И только когда пятисотка грохнула где-то на территории завода, завыли сирены, забухали зенитки».

С тех пор гитлеровские бомбардировщики, которые до 1943-го Рыбинск всё же «щадили», словно взялись наверстать упущенное. Со свойственной немцам педантичностью враг появлялся над городом каждую ночь ровно в пять минут первого, и сначала сбрасывал вниз осветительные бомбы, а затем сыпал «фугасками» и «зажигалками». Сам авиазавод пострадал мало – но в расположенном рядом Северном поселке росли жертвы. Так и осталось загадкой, почему местная ПВО, зная о немецкой манере прилетать в одно и то же время, врага каждый раз «не ждала». Зато местные жители быстро выявили эту особенность, и около полуночи просто уходили из поселка на другой берег реки, где пересиживали бомбардировку.

Совершались такие же налеты и на многие другие города в зоне немецкой досягаемости. Кончилось тем, что в ГКО приняли решение укрепить противовоздушную оборону, и к июню 1943 года число зениток, охраняющих небо над областью, возросло до 75 штук. Но врага это не остановило – наоборот, он запланировал новые, еще более сокрушительные налеты на Ярославль. Их главной целью, как и прежде, оставался резинокомбинат.

Вечером 9 июня с аэродромов в Брянской и Орловской областях одновременно поднялись 109 фашистских бомбардировщиков из авиадивизий «Блиц», «Бельке», «Викинг» и «Кондор».
В 23.30 Ярославль огласился сигналами воздушной тревоги, а через семнадцать минут над ним появились первые самолеты, которые стали бросать на резинокомбинат фугасные и тяжелые зажигательные бомбы. Последние легко пробивали деревянные крыши цехов и взрывались, разбрызгивая вокруг вязкую горючую смесь. Затем с неба хлынули струи воспламеняющейся жидкости. Цеха и склады моментально загорелись. Вскоре на завод прибыли пожарные автонасосы, но воды в сети не оказалось, а проезд к искусственным резервуарам практически везде был заблокирован. В результате к часу ночи шесть из семи корпусов предприятия превратились в огромные костры. Была разгромлена заводская лаборатория, вышли из строя сооружения и коммуникации подачи пара, воздуха, воды и электроэнергии, а температура пожара была такой, что плавились гигантские шарикоподшипники.

Последняя волна самолетов нанесла удар по ярославскому автозаводу, комбинату синтетического каучука, ТЭЦ-1, станции Всполье и махорочной фабрике, где сгорел склад со 140 тоннами табака. Оказались также частично уничтоженными зернохранилища на берегу Волги. Всего в ходе первого массированного налета на Ярославль были сброшены 1500 авиационных бомб общим весом 190 тонн.

Наутро 10 июня о происшедшем было сообщено в ГКО и лично Сталину. Корпуса еще дымились, когда на место катастрофы прибыли нарком резиновой промышленности Т. Б. Митрохин и главный инженер Главшинпрома М. И. Иванов. Вид Ярославля был ужасен: над волжским берегом стелился смог от горящей резины, на улицах лежали осколки бомб, а территория предприятия была завалена остовами несущих колонн и рухнувшими перекрытиями с почерневшей от жара арматурой… Население страны, впрочем, власть решила не травмировать. Так, «Известия» в этот день написали, что к городу прорвалось всего лишь «несколько самолетов противника, беспорядочно сбросивших зажигательные и фугасные бомбы». Однако о тревоге Москвы свидетельствовал тот факт, что сразу после бомбежки ГКО выделил Ярославлю 36 дополнительных зенитных орудий.

Немцы, впрочем, не испугались – и в ночь с 20 на 21 июня последовал новый разрушительный налет. В нем приняло участие 88 самолетов противника, опять направлявшихся к резинокомбинату. На него несколькими заходами было сброшено 130 тонн бомб. В итоге оказался разрушен барачный поселок для рабочих предприятия, полностью сгорели один из цехов и склад сырья. О масштабах нанесенных заводу разрушений косвенно свидетельствуют объемы мусора, убранного ремонтно-восстановительными бригадами - 65 тысяч кубометров. Кроме того, бомбы также разрушили пять цехов завода СК, четыре цеха асбестового завода и три цеха завода регенераторного, а также дом № 11 по проспекту Шмидта – то есть по нынешнему проспекту Ленина. У последнего здания рухнула от взрыва часть фасада, так что потом на этом месте пришлось сделать арку.

За эти два июньских налета на город и завод был убит 301 человек, более 600 жителей ранено, а разрушения коснулись в той или иной степени всех районов Ярославля.

Естественно, областная система ПВО при этом не «спала». За июнь наши истребители поднимались в воздух 51 раз, а стволы орудий, как вспоминала позже рядовая 200-го отдельного зенитно-артиллерийскго дивизиона Татьяна Сурикова, раскалялись так, что появилась опасность взрыва своих собственных снарядов. Однако результаты, увы, были довольно скромными: за два налета на Ярославль немцы потеряли всего 12 воздушных машин, четыре из которых уничтожили наши истребители, семь – зенитчики, а один самолет просто столкнулся с тросом аэростата. К этому, впрочем, надо прибавить победы в небе над Угличем, бомбить который немцы также пытались 21 июня. Здесь под метким огнем зениток один «Юнкерс-88» упал в Каиловское болото близ деревни Леонтьево, где лежал, как вспоминают местные жители, «вверх колесами» - а на перехват другого самолета, «Хейнкеля-111», отправился лётчик 959-го истребительного авиационного полка, старший сержант И.Ф. Ушкалов. Он настиг «немца» над деревней Давыдово и протаранил, а сам благополучно приземлился на парашюте.

Последний из известных по сведениям печати воздушных боев произошел над Ярославской областью в августе 1943 года, когда ценой собственной жизни советский ас уничтожил «Хенкеля», упавшего в болото под деревней Аверинское. После этого немцы бомбардировок больше не предпринимали, хотя даже в 1944 году одиночные самолеты появлялись над областью, чтобы сбросить листовки и средства психологического воздействия – дырявые бочки, издававшие при падении истошный вой.

Всего за годы войны над Ярославской областью было зафиксировано появление 1220 самолетов противника, которые совершили 55 бомбардировок, а сбить удалось 42 воздушных судна. Часть их, впрочем, до сих пор не найдена, потому что некоторые упали в Рыбинское водохранилище, Волгу или непроходимые болота.

Остается заметить, что исчерпав «лимит» обычных самолетов, немцы еще долго не могли отказаться от мысли нанести урон хозяйству Верхней Волги – и, в первую очередь, электростанциям. План массированного удара по ним с воздуха созрел еще в июне 1943 года, когда Гитлер проиграл битву за Сталинград, и германские промышленные круги стали советовать ему нанести удар по ключевым объек¬там советской индустрии. Для определения таких целей была образована специальная комис¬сия, в которую вошли сталепромышленный магнат Альберт Вёглер, член правления концерна «И.Г. Фарбениндустри» Карл Краух и председатель союза угольщиков Пауль Плейгер. В их заключении говори¬лось: «.. есть только один тип целей, которые мы можем разру¬шить сравнительно небольшими усилиями. Это советские электростанции на Урале, в районе Москвы, Рыбинска и Горького». Всего было определено 30 таких объектов. Позже по документом выяснилось, что под «районом Москвы» подразумевались также Угличская ГЭС и две ярославские электростанции. Активным сторонником такой бомбардировки был имперский рейхсминистр вооружений Альберт Шпеер, который затем регулярно напоминал Гитлеру об этом проекте, особенно упирая на то, что в распоряжении немецких летчиков были аэроснимки и просто многочисленные фотографии – ведь турбины для советских электростанций изготовляла и устанавливала перед войной фирма «Сименс», специалисты которой попутно снимали «на память» результаты своей работы.

Другое дело, что к исходу войны у гитлеровцев уже не осталось приличных бомбардировщиков. Поэтому для атаки верхневолжских электростанций Шпеер предложил использовать новое «чудо-оружие» – изготовлявшийся на заводе под Лейпцигом авиакомплекс «Мистел». Он представлял собой «сцепку» из истребителя «Фоккевульф-190», к которому крепился на особой раме бомбардировщик «Юнкерс-88». Последний выполнял роль воздушной торпеды: вместо кабины экипажа в нем была установлена гигантская боеголовка с двумя тоннами взрывчатки и острым наконечником, позволявшим пробивать толстые стены. Оказавшись над объектом, пилот «Фоккевульфа» отцеплял «Юнкерс» - и тот при помощи автопилота пикировал к выбранной цели. Лишь за счет своей массы он был способен пробить бетонные укрепления толщиной до 7,5 метров, после чего следовал сильный взрыв. По-крайней мере, так было на полигоне в Пенемюнде, где это «чудо-оружие» прошло испытания.





В январе 1945 года Гитлер одобрил идею Шпеера и дал операции кодовое наименование «Железный молот». Ее проведение назначили на март силами около ста «Мистелов», которые должны были взлететь с еще действующих немецких аэродромов в Пенемюнде, Ростоке, Ораниенбурге, Рехлине, Бранденбурге, Бурге, Пархиме и поразить электростанции Верхней Волги. Для того, чтобы летчики не промахнулись, была проделана титаническая работа - изготовлены макеты всех электростанций, включая обе ярославских, рыбинскую и угличскую, причем с особой подсветкой, позволяющей узнать их с воздуха днем или ночью. Теоретически, отцепив «самолеты-торпеды» над целями, сами асы должны были следовать на своих «Воккевульфах» до Латвии, где немцы еще удерживали узкую береговую полосу. Однако даже в Берлине понимали, что, скорее всего, туда мало кто доберется. Поэтому всех пилотов заставили пройти специальные курсы русского языка и тренировки по выживанию на вражеской территории, а в полет им предполагалось дать фальшивые рубли - чтобы, оказавшись в советском тылу, каждый мог нанести дополнительный урон СССР любым возможным способом. Тем, кто все же доберется до расположения немецких войск, был обещан Рыцарский Крест, а кто не доберется - тот же крест, но посмертно.

Однако война внесла в этот план свои коррективы – советские войска захватили Восточную Пруссию, откуда должны были стартовать «Мистелы». В итоге 30 марта операция была отложена, а самолеты-монстры отправили для нанесения ударов по переправам советских войск через реки. Затем, 10 апреля, американцы предприняли массированную бомбардировку германских аэродромов, уничтожив сразу 23 «Мистела».

Четыре последних оставшихся самолета-мутанта вылетели из Пенемюнде 30 апреля, чтобы атаковать захваченный нами мост через Одер. Три из них были уничтожены прямо в воздухе, а пилот последнего, приземлившись в Ростоке, угодил в плен. Так что Ярославская область, к счастью, налета «воздушных торпед» не увидела, а через неделю с небольшим кончилась и сама Великая Отечественная война.

Е.Мухтаров. Ярославские «броненосцы» // Четыре года из тысячи: Ярославцы в Великой Отечественной войне. Альманах. Вып. 1. / Под ред. П.Стряхилева; Вступ. статья д.и.н., проф. Ю.Ю.Иерусалимского; Авт. колл.: А.Власов, А.Кононец, С.Рябинин, Е.Мухтаров Д.Озерова. - Ярославль: Ярновости, 2010. - с. 78-86 ; ISBN 978-5-88697-190-3.







О том, что на добровольные пожертвования наших земляков в Великую Отечественную войну были построены подводная лодка «Ярославский комсомолец», звено истребителей «Ярославский пионер» и танковая колонна «Ярославский колхозник», знают многие. Куда меньше известно, что жители области внесли свой вклад в строительство как минимум двух бронепоездов, а еще семь «сухопутных броненосцев» были выпущены у нас в рамках государственного задания.

Вообще-то расцвет бронепоездов пришелся на годы Первой Мировой войны, когда танки были еще неповоротливыми, а бронеавтомобили - уже слишком примитивными, и только железные дороги давали возможность быстро перемещать по рельсам хорошо вооруженные «стальные крепости». В царской России, к примеру, было построено более десятка бронесоставов.

Еще больше их расплодилось после революции, когда противоборствующие стороны стремились взять под контроль железнодорожные пути, проходившие через крупные города. Именно так летом 1918 года познакомились с бронепоездами и ярославцы. Дело было во время белогвардейского мятежа. Подавить его собственными силами советский гарнизон не мог - и тогда ему на подмогу прибыли два бронепоезда из Петрограда и Великих Лук…

К завершению гражданской войны Красная Армия располагала уже 122 броневыми составами. Но вскоре стало распространяться мнение о неэффективности «железнодорожных крепостей». Их противники отмечали, что «привязанный» к рельсам поезд является отличной мишенью, а чтобы обездвижить состав - достаточно разрушить полотно спереди и сзади. Упор всё чаще делался на строительство танков. Как следствие, две трети старых бронепоездов отправили на переплавку, а новые строили неохотно. Были для этого и прозаические причины: после «финской» кампании руководство СССР укрепилось в мысли, что если стране и придется воевать - то вновь на чужой территории. Тяжелые бронепоезда с шириной колеи, которая отличалась от западноевропейской, не представляли для Красной Армии никакого интереса.

В итоге к началу Великой Отечественной мы имели всего 41 исправный бронепоезд. Для оказания сопротивления врагу, который активно пытался овладеть железнодорожными магистралями, этого было недостаточно. Понятно, почему советское правительство распорядилось строить новые бронепоезда, а партия призвала граждан собирать на это средства.

Конструкции закованных в броню составов делались по общей схеме: две бронированные платформы, а между ними - паровоз серии «О», именуемый в простонародье «Овечкой». На площадки устанавливались башни легких танков Т-26, Т-28 или Т-40, зенитные орудия, а также пулеметы, и иногда, минометы. Кроме того, в состав входили «контрольные платформы», на которых располагался комплект запасных рельсов и шпал. Как правило, длина стандартного бронепоезда не превосходила 58 метров, весил он около 400 тонн, а передвигался со скоростью до 45 километров в час.

Ярославские железнодорожники, конечно, тоже услышали призыв партии - и в октябре 1941 года организовали сбор средств на создание «столичного» бронепоезда. Он строился в депо Москва-Бутырская по слегка измененным чертежам бронепоезда «Коломенский рабочий». Но вскоре в Ярославле решили, что неплохо бы довести дело до отдельного дивизиона, в который, по правилам, должны входить два бронированных состава. Поэтому второй на деньги комсомольцев-железнодорожников, собравших к январю 1942 года 1 миллион 220 тысяч рублей, стали сооружать уже «на месте». Для этого ремонтники локомотивного депо Всполье обшили броней паровоз «Оп-7593», а в вагонном участке начали строить четыре бронеплощадки. Железнодорожники трудились под девизом «Работать за себя и за товарища, ушедшего на фронт».

К февралю 1942 года оба состава были полностью готовы. Они образовали 54-й отдельный дивизион бронепоездов, предназначенный для отражения налетов вражеской авиации. Командиром дивизиона стал майор П.И.Иванов, начальником штаба - капитан П.И.Волковой, старшим техником был утвержден С. К. Плешаков, а в состав экипажа влились машинисты депо Всполье Н. Н. Морозов, К. А. Носов, И. П. Миронов, В. П. Вахлеев, помощниками которых стали Г. Варенцов, А. Бельцев и П. И. Колобухов.









До апреля дивизион входил в состав Московского военного округа и защищал небо над столицей. Его видели то в депо Москва-Пассажирская Ленинской железной дороги, то на станции Голутвин. Затем, когда враг откатился от столицы, дивизион 9 мая 1942 года вошел в состав 48-й армии Брянского фронта, и местом его базирования стал Елец. Это не случайно, поскольку именно здесь немцы пытались организовать второе генеральное наступление на Москву силами пятидесяти отборных дивизий. В итоге на широком участке фронта от Калинина до Каширы развернулись ожесточенные сражения.

«Ярославский» дивизион бронепоездов успешно прикрывал тульское и воронежское направления, принимал активное участие в ликвидации орловско-болховской группировки противника, громил 2-ю полевую армию Вермахта.
Попадал он и в сложные ситуации. Так, 11 мая 1943 года близ станции Хомутово на участке Верховье - Елец оба бронепоезда были одновременно атакованы двадцатью немецкими самолетами. «Я, находясь в рубке управления, отдал машинистам команду «Вперед!». - вспоминал позже начальник штаба 54-го дивизиона П.И.Волковой. - Бронепоезд, набирая скорость, вышел на перегон. В эти минуты расчетам зенитчиков было нелегко: самолетов противника было слишком много. Станция оглушалась взрывами бомб, пролетали с визгом осколки, куски рельсов.». Под руководством лейтенантов Е. И. Кирсанова и Б. А. Нейштадта бойцы бронепоезда расцепляли горевшие вагоны, тушили пожары и спасали боеприпасы, так необходимые на переднем крае артиллеристам. Некоторые из железнодорожников были ранены, на них горела одежда. Тем не менее, атаку удалось отбить, а командир орудия - ярославец М. С. Анашкин - работая за наводчика, даже подстрелил пикировавший «Юнкерс». Однако не успели бойцы порадоваться, как при очередном налете немецкой авиации погиб от осколка бомбы командир бронепоезда №1 капитан А.Р.Горбачев…

Весьма значительную роль дивизион, построенный на деньги ярославцев, сыграл в августе 1943 года на подступах к Орлу. Немцы уничтожили все идущие к городу железнодорожные пути - и личному составу обоих бронепоездов приходилось то и дело переквалифицироваться из солдат в ремонтников, восстанавливающих полотно. Затем они вновь возвращались к орудиям и пулеметам, чтобы «прикрыть» советскую пехоту. В итоге 5 августа 1943 года войска Центрального фронта водрузили знамя над освобожденным городом. Потом бронедивизион воевал на Южном и Северо-Кавказском фронтах, освобождал летом 1944 года Крым…

Кстати, он был единственным, сооруженным на пожертвования ярославцев - но далеко не единственным, созданным в рамках государственного военного заказа. Ведь в городе работал паровозоремонтный завод, который за годы войны построил целых семь бронепоездов, а еще 36 - отремонтировал.

Именно здесь был, например, восстановлен бронепоезд №60/4, который впоследствии станет известен на Западном фронте под именем «Неуловимый». Вообще-то его построили еще в 1932 году на одном из омских предприятий. Затем бронепоезд принял участие в советско-финской кампании, после которой был переброшен в Ленинград, на Витебский вокзал, и использовался как учебный для слушателей Ленинградских Краснознаменных бронетанковых курсов. Из вооружения он имел четыре 76-миллиметровых орудия, восемь пулеметов «максим» и счетверенную зенитную установку.

Уже 24 июня 1941 года бронепоезд вновь превратился в боевой и направился в район эстонского города Раквере. Затем в июле-августе его экипаж вместе с моряками-балтийцами, курсантами Ленинградского пехотного училища и двумя дивизиями ополченцев оборонял Кингисеппский участок. Когда немцы вышли на побережье Финского залива, бронепоезду пришлось отойти за Нарву - и, далее, на Чудово. Но даже прикрывая отступление наших войск, он наносил врагу весьма ощутимые удары. Так, у местечка Мги бронепоезд расстрелял из своих пулеметов фашистский десант, который как раз высаживался на местном аэродроме.

Через несколько дней бронированный состав оказался в расположении Волховского фронта. Однако 20 августа у станции Назия поезд попал под сильную бомбежку. Взрывами был разворочен котёл паровоза, оказались сильно повреждены платформы. Составу требовался капитальный ремонт в мастерских. Своим ходом дойти в них разрушенный бронепоезд не мог - но положение исправил старший машинист Рудаков. На станции он разыскал непонятно как оказавшийся там и брошенный из-за поломки паровоз немецкого происхождения, отремонтировал эту «вражескую» технику, и на прицепе к ней привел бронепоезд в Ярославль.

Здесь специалисты паровозоремонтного завода устранили все разрушения, а потом заново одели состав в броню, модернизировали площадки и поставили на них дополнительные зенитные установки. Вскоре возрожденный из небытия бронепоезд вернулся на Волховский фронт и был прикреплен к 3-й гвардейской стрелковой дивизии, действовавшей в районе Киришей. Как минимум однажды он участвовал в рисковой операции - пересек линию фронта и высадил советский десант в глубоком тылу врага. А в другой раз, наоборот, расстрелял немецкий десант, появившийся уже на нашей территории. По мнению многих, бронепоезду отчаянно везло - и, наверное, не в последнюю очередь за счет высокого качества ремонта и успешной модернизации, проведенной в Ярославле.





А кличка «Неуловимый» появилось у него зимой 1943 года в боях южнее Ладожского озера. Однажды зенитчики бронепоезда сбили фашистский самолет. Летчик спустился на парашюте, был пойман и очень удивился: «Но ведь мы ваш бронепоезд давно уничтожили!». Оказалось, что гитлеровцы в своих сводках объявляли его прекратившим существование уже трижды. Наперекор этим приемам геббельсовской пропаганды, «Неуловимый» совершил еще немало героических рейдов. После снятия блокады Ленинграда он освобождал Эстонию, а войну закончил в операциях по ликвидации Курляндской группировки противника.

Помимо создания своих собственных и ремонта «чужих» бронепоездов, ярославский паровозоремонтный завод построил за войну шесть бронеплощадок. Так назывались отдельные платформы, входившие затем в состав бронепоездов. В архивах сохранились документы об одной из таких бронеплощадок типа НКПС-42, изготовленной ярославцами в январе 1942 года. На ней стояли две 76-миллиметровые пушки, а также шесть пулеметов системы Браунинга. При этом сама площадка была «одета» в двойную броню, между слоями которой проложили асбест. Она стала составной частью бронепоезда «Александр Суворов», входившего в 50-й отдельный дивизион бронепоездов. Сперва он действовал на территории Московского военного округа, а с августа 1942 года стал частью 8-й армии Волховского фронта. «Александр Суворов» курсировал по Октябрьской железной дороги до окончательного снятия блокады Ленинграда. Затем бронепоезд был передан 2-ому Белорусскому фронту и в мае 1945 года завершил свой славный путь на территории Восточной Пруссии.

Всего за годы Великой Отечественной войны на ее фронтах сражалось около 200 бронепоездов - и ярославцы внесли в «железнодорожную» борьбу с врагом весьма ощутимый вклад. Однако технический прогресс не остановить.
После завершения войны появились принципиально новые виды оружия, и постановлением Совета Министров СССР от 4 февраля 1958 года дальнейшая разработка «железнодорожных артиллерийских систем», как именовались бронепоезда, была прекращена. Но это не значит, что страна поставила крест на самой идее передвижения военных объектов по рельсам. Прямым наследником бронепоездов являются боевые железнодорожные ракетные комплексы (БЖРК), оснащённые ракетами РС-22. К их преимуществам относятся возможность ухода от удара за счёт использовании развитой сети железных дорог и крайняя трудность отслеживания со спутников. Ну а военные, не мудрствуя лукаво, в повседневной речи до сих пор зовут БЖРК просто «бронепоездами».

Е.Мухтаров. Ярославский след «катюш» // Четыре года из тысячи: Ярославцы в Великой Отечественной войне. Альманах. Вып. 1. / Под ред. П.Стряхилева; Вступ. статья д.и.н., проф. Ю.Ю.Иерусалимского; Авт. колл.: А.Власов, А.Кононец, С.Рябинин, Е.Мухтаров Д.Озерова. - Ярославль: Ярновости, 2010. - с. 87-98 ; ISBN 978-5-88697-190-3.






Что такое «катюши» - знают, наверное, все. Куда меньше известно, что появление легендарных реактивных комплексов, наводивших ужас на немцев, прямо связано с Ярославской областью. Ведь здесь начинал свою трудовую жизнь один из конструкторов «Катюши» Михаил Тихонравов, а первые реактивные снаряды для нее были произведены в поселке Бурмакино.

Вообще-то Тихонравов родился во Владимире, а затем жил в Петербурге, где закончил гимназию. Но после революции год семья решила перебраться в Переславль-Залесский к одной из родственниц, которая долгие годы преподавала в местной женской гимназии.

После переезда мать Михаила стала работать учительницей, отец был избран народным судьей 2-го участка Переславского уезда, а восемнадцатилетний юноша стал трудиться там же курьером и переписчиком. Но это не мешало ему вести активную общественную деятельность. А поскольку Михаил Тихонравов разделял ленинские идеи - то 16 января 1919 года стал членом комитета Переславского городского отделения Российского Коммунистического Союза молодежи, и вскоре был утвержден на посту председателя президиума организации.







Правда, уже через три месяца эту должность упразднили, и Тихонравов превратился просто в члена местного комитета. Но затем последовала новая реформа, вместо городской организации возникла комбинированная «уездно-городская», и в ней Михаил вновь «приподнялся» до должности заместителя председателя. Отсюда 1 июня 1919 года его перебросили на другое направление - в агитотдел Переславского военкомата. Несколько месяцев Тихонравов обходил населенные пункты, призывая защищать социалистическое Отечество с оружием в руках. А к исходу 1919-го стал уже исполняющим обязанности начальника отдела военкомата, и, заодно, ответственным за деятельность местного Красноармейского клуба «Коммунар».

Первые три месяца 1920 года выдались жаркими: Михаил Клавдиевич успел побывать за это время председателем одной из переславских волостных избирательных комиссий, инструктором по проведению «Недели фронта, транспорта и красноармейского пайка», а также делегатом двух уездных съездов: советского и комсомольского.

На этом, собственно говоря, «переславский» этап его биографии и закончился - поскольку в марте 1920 года Тихонравов был переведен на службу во Владимир, а затем сделал резкий жизненный поворот, и уже осенью стал студентом Военно-воздушной академии имени Н.Е.Жуковского. Получив там диплом авиаинженера, он устроился работать в конструкторском бюро Николая Поликарпова, где принимал участие в создании самолета «У-2». Однако мечтал уже не столько о воздухоплавании, сколько о полетах человека к звездам.

Тем временем в Ярославской области произошло незаметное для обывателя, но важное событие. Дело в том, что Красная Армия решила построить ряд новых складов для хранения боеприпасов. Один из них запланировали возвести в удобно стоящем близ железной дороги поселке Бурмакино нынешнего Некрасовского района. Причем определил, где именно строить склады, сам заместитель наркома по военным и морским делам Михаил Тухачевский, лично приезжавший сюда летом 1928 года.

Сооружение хранилища и казарм для приданной ему воинской части №09919 завершилось в 1931-м, после чего объект перешел под «флотскую» эгиду и стал именоваться 149-м складом 1-го арсенала ВМФ. Причем сразу после открытия его командир, интендант I ранга Борис Карпович Старовойтов, получил дополнительную задачу наладить не только хранение боеприпасов, но и их производство. Поэтому склады постепенно «приросли» минным, снарядным, торпедным и другими цехами.

Конечно, Тихонравов даже предположить не мог, что спустя десять лет его работа пусть не прямо, но всё же пересечется с деятельностью бурмакинского склада-завода. К началу тридцатых годов Михаил Клавдиевич познакомился в Москве с инженером Сергеем Королевым - одним из основных организаторов Группы изучения реактивного движения (ГИРД), члены которой были уверены, что покорение «воздушного океана» планеты, а затем и Космоса возможно только при помощи реактивных двигателей.

Как раз на этом этапе деятельностью энтузиастов заинтересовался уже знакомый нам «бурмакинский гость» Михаил Тухачевский, ставший начальником вооружений Красной Армии. Его усилиями ГИРД вскоре стала не общественной, а государственной структурой. Работники группы по-прежнему мечтали о ракетах, летящих к звездам, но Тухачевский быстро понял, что реактивный двигатель можно приладить и к огромному снаряду…

В самом ГИРДе возникли четыре проектно-конструкторские бригады, и по приглашению Королева руководителем одной из них стал Михаил Тихонравов. Сперва она трудилась над созданием двигателя для «ракетоплана» - прообраза современных реактивных самолетов. Затем сконцентрировала свои усилия на способах, позволяющих выйти за пределы атмосферы. Именно Тихонравов разработал проект первой советской ракеты на жидком топливе «ГИРД-09», которая 17 августа 1933 года достигла высоты в 400 метров. Правительство страны высоко оценило это научно-техническое достижение. Каждый участник бригады получил по новому черному кожаному пальто, а Сергей Королев и Михаил Тихонравов были награждены почетными знаками «За активную оборонную работу».

Успешные испытания «ГИРД-09» и следующих экспериментальных моделей привели к тому, что Тухачевский подписал распоряжение о создании Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ). Михаил Тихонравов стал начальником одного из ведущих отделов новой организации. Там он продолжил свою работу над ракетами - причем не только теми, которые поднимались уже до полуторакилометровой высоты, но и теми, которые, как туманно объснялось в официальных документах, «были запущены под углом для исследования возможности полета на дальность» - то есть, проще говоря, являлись прообразом современных стратегических боеголовок класса «земля-земля».

А вскоре институт получил заказ, прямо связанный с созданием боевой машины реактивной артиллерии «БМ-13», известной в просторечьи как «Катюша». Многие почему-то думают, что она была изобретена уже в Великую Отечественную, но это не так. В войну боевая машина получила только свое ласковое прозвище, а появилась еще до нападения Германии на Советский Союз. И произошло это как раз в ракетном институте, где далеко не последнюю роль играл Тихонравов. Ведь реактивными снарядами (РС) его отдел и РНИИ в целом стали заниматься параллельно с созданием ракет. На этом настаивало руководство Красной Армии, уже понявшее, что война - не за горами.

Конструкторы оправдали ожидания, и к исходу 1937-го разработали реактивные снаряды для воздушного боя, которые подвешивались под крылья советских истребителей. Испытания прошли успешно, а вскоре новое оружие применили на практике. Произошло это в 1939 году, когда японцы перешли у реки Халхин-Гол границу Монголии, с которой СССР был связан договором об оказании военной помощи. Именно тогда группа советских истребителей «И-16» впервые применила для стрельбы по воздушным целям ракетные снаряды «РС-82». Японцы сперва ничего не поняли, и один из них недоуменно докладывал начальству: «под крыльями русских самолетов я видел яркие вспышки пламени». Подбитую этими «яркими вспышками» самурайскую технику осматривали специально вызванные из Токио специалисты, но тоже ничего толком не прояснили. В итоге за советскими истребителями с их секретным оружием началась натуральная охота, но ни одного из них японцам раздобыть не удалось. Зато сами наши асы уничтожили реактивными снарядами за четырнадцать воздушных боев 13 самолетов противника.

А в институте тем временем принялись за решение новой правительственной задачи - создание «наземной многозарядной пусковой установки для ведения залпового огня», которая и станет позже известна под именем «Катюша». Занимались этим сразу несколько десятков человек, включая Михаила Тихонравова и его подчиненных.

Стараниями специалистов был разработан реактивный снаряд, который мог пролететь на бездымном порохе целых 8 470 метров, и продумана хитрая система его воспламенения. Тихонравову с коллегами пришлось также немало потрудиться над устройством направляющих - тех самых укрепленных в кузове машины «ЗИС» металлических «рельсов», с которых стартовали снаряды. Для того, чтобы выдержать их вес и сильные толчки при запуске, установку следовало сделать очень крепкой, и, в то же время, легкой, чтобы автомобиль мог быстро менять позицию. С этой задачей конструкторы тоже справились.

Еще одна громадная проблема, которую решал лично Михаил Клавдиевич, выявилась после первых же экспертиментальных выстрелов. Оказалось, что реактивные снаряды, запущенные «из одной машины», разлетались далеко друг от друга - и это резко уменьшало эффект поражения нужных целей. Как раз над тем, что специалисты называют «повышением кучности стрельбы», и бился Тихонравов.

Как бы то ни было, все проблемы удалось решить, поэтому в марте 1941 года ракетный институт назначил генеральные испытания установки. И вот здесь самое время вновь перенестись на бурмакинский склад-завод 1-го арсенала ВМФ. Ведь именно ему поручили сделать первую партию реактивных снарядов для этой цели. Здесь срочно организовали новый цех: на одном столе монтировали корпуса и начиняли их «пороховым горючим», на другом - навинчивали боеголовки с мощными взрывными зарядами. Война стояла уже на пороге, немецкая разведка активно выведывала наши секреты, а там, где не могла этого сделать, пускалась на диверсии. Что могло случиться на переполненных взрывчатыми веществами складах, если кто-то «уронит искру» - можно себе представить. Поэтому для дополнительной охраны бурмакинского объекта, выполнявшего секретный заказ, был создан 45-й отдельный местный стрелковый батальон.

Сами собранные снаряды для «катюш» аккуратно укладывали снаряды в ящики с соломой, перевозили на железнодорожную станцию «Бурмакино», грузили «изделия» в вагоны и под усиленной охраной отправляли в Москву.

Испытания на Софринском артполигоне прошли успешно, затем 15 июня состоялись еще одни показные стрельбы специально для представителей командования Красной Армии, и 21 июня, буквально за двенадцать часов часов до начала войны, Совет Министров СССР издал постановление о начале серийного производства установок, которые позже получат имя «Катюша». Их силу немцы впервые почувствовали уже 14 июля, когда экспериментальная батарея под командованием капитана Ивана Флёрова нанесла удар 112-ю реактивными снарядами по железнодорожной станции города Орша. К 8 августа были сформированы первые восемь полков «катюш» по 36 машин в каждой. Правда, поначалу наряду с установками на автомобильных шасси производились и установки на обычных прицепах, которые тянули лошади. Однако вскоре от них отказались и из-за небольшой скорости сооружений «на конной тяге», и из-за того, что животных перед залпом приходилось отводить, как минимум, на полкилометра. С тех пор «катюши» ставились только на машины. В ноябре 1941 года действовало уже около 45 дивизионов таких установок, их количество быстро увеличивалось.





У немцев, кстати, тоже имелись передвижные реактивные установки трех видов. Однако их массовый выпуск налажен не был: гитлеровское командование предпочло мобильным комплексам гигантские дорогостоящие ракеты «Фау-2», которыми без ообого успеха обстреливало Великобританию. При этом даже применявшиеся передвижные установки, по мнению специалистов, значительно уступали нашим и по дальности боя, и по эффективности поражения.

Во второй половине войны мы начали делать мини-«катюши», для которых вообще не требовалась автомобильная платформа. Это были легкие пусковые рамы с направляющими, которые ставились прямо на землю. Позже появились и «одноразовые» реактивные установки. Направляющими в них служили сами уголки заводского упаковочного ящика - для пуска находящегося внутри реактивного снаряда М-31 было достаточно направить это устройство на цель и замкнуть контакты. Такими «ручными катюшами» наши бойцы разрушали толстые двери бункеров и стреляли из окон верхних этажей домов. Правда, при этом требовалось соблюдать определенную технику безопасности: перед пуском убрать из помещения все легко воспламенявшиеся предметы, а самим стрелкам - заранее укрыться в соседней комнате.

«Катюши» принимали участие во всех важнейших наступательных операциях Красной Армии: они действовали под Сталинградом, на Курской дуге, внесли свой вклад в прорыв блокады Ленинграда, освобождение Киева, Варшавы и Будапешта. Именно с их мощного залпа начался 16 апреля 1945 года штурм Зееловских высот, а уже через неделю гвардейские реактивные минометы были в Уленхорсте - пригороде немецкой столицы, и стреляли отсюда по находившемуся на территории города Силезскому вокзалу.





Всего в Берлинской наступательной операции было задействовано 1620 «катюш» на базе различных автомобилей. Часть их, по воспоминаниям Маршала Советского Союза Василия Чуйкова, подошла к каналу Ландвер и с его берега била прямиком по правительственному кварталу. Оказались востребованы и 1785 «одноразовых» реактивных установок. Дело в том, что наши танки то и дело выводились из строя немцами, засевшими с фаустпатронами на верхних этажах жилых домов. Времени разбираться, кто и откуда именно стреляет, у наступающих частей не было. Поэтому появилось несколько советских штурмовых групп с «карманными катюшами». Выяснив, из какого дома ведется огонь, наши бойцы заносили реактивные снаряды в ящиках на нужный этаж расположенного напротив здания - и производили залп, после которого обычно ничего не оставалось ни от самих «фаустников», ни от их укрытий. Таким путем в Берлине было уничтожено 120 зданий, являвшихся сильными очагами сопротивления противника, убито свыше тысячи находившихся там военнослужащих немецкой армии и бойцов фольксштурма.

Впрочем, иногда по коридорам немецких зданий «ездили» и самые натуральные «катюши». Две реактивные установки, например, наши бойцы втянули по широким лестницам на второй этаж здания гестапо и дотолкали до актового зала, из окон которого открывался прекрасный вид на Рейхстаг. Официальным сигналом к началу его штурма 30 апреля был, кстати, как раз массовый залп «катюш». И далеко не случайно одна из них стоит сейчас у того самого здания в пригороде Берлина - Карлсхорсте - где в ночь с 8 на 9 мая 1945 года представители Германии подписали акт о безоговорочной капитуляции.

После Победы над немцами «катюши» перебросили на Дальний Восток, где они наводили страх на японцев в Маньчжурии, а затем парадным маршем въезжали в Харбин.









Остается заметить, что за обеспечение боеприпасами армии и флота бурмакинский склад-завод, изготовивший первые снаряды для гвардейских реактивных минометов, был отмечен в 1945 году орденом Красной Звезды и вручением Боевого Красного знамени. Что до одного из творцов «катюш», Михаила Тихонравова - он еще долго работал и на оборону, и «на Космос».




Родина отметила заслуги известного конструктора Ленинской премией и званием Героя Социалистического Труда, а переславцы - тем, что его имя носит одна из улиц города.

Е.Мухтаров. Маяк великой Победы // Четыре года из тысячи: Ярославцы в Великой Отечественной войне. Вып. 1. / Под ред. П.Стряхилева; Вступ. статья д.и.н., проф. Ю.Ю.Иерусалимского; Авт. колл.: А.Власов, А.Кононец, С.Рябинин, Е.Мухтаров Д.Озерова. - Ярославль: Ярновости, 2010. - с. 99-112; ISBN 978-5-88697-190-3.





Завод «Красный маяк» известен сегодня как производитель оборудования для гражданского и промышленного строительства. Но в годы войны он выпускал совсем другую продукцию. Именно на «Красном маяке» производились корпуса мини-бомб, которые помогли Красной Армии выиграть знаменитую Курскую битву.

Само предприятие было основано в 1876 году как кожевенные мастерские купца первой гильдии Алексея Шапулина, который вскоре продал их Филиппу Сорокину. Последний провел то, что сегодня назвали бы реконструкцией и модернизацией предприятия. В итоге кустарное кожевенное производство уступило место хорошо оснащенным свинцово-белильным цехам, где выпускали лаки и краски.

Во время белогвардейского мятежа 1918 года завод был сильно разрушен артиллерией, но затем восстановлен. Сперва предприятие, получившее название «Красный Маяк», продолжало изготовлять краски, но потом перешло под управление Всесоюзного Электротехнического треста и начало производить настольные лампы, пылесосы и стиральные машины. Наконец, в 1936 году завод еще раз перепрофилировали на разработку и выпуск промышленных вибраторов, которые всё шире распространялись в гражданском и промышленном строительстве.

Однако вскоре труд советских людей омрачился началом Второй Мировой войны. Наше правительство прекрасно понимало, что рано или поздно СССР тоже окажется в сфере «жизненных интересов» Германии. Поэтому, не прерывая работы гражданских предприятий, начало постепенно перестраивать их на решение оборонных задач. В итоге «Красный маяк» стал, по документам, «заводом №777» и вошел в подчинение Наркомата минометного вооружения. А буквально через год после этого немецкие полчища вторглись на территорию Советского Союза.

Уже в первый день мобилизации, 23 июня, с «Красного маяка» ушли добровольцами в армию около ста работников, а всего до конца 1941 года из заводских цехов на передовую отправился 391 человек. Для предприятия это были чувствительные потери, и места квалифицированных специалистов заняли жены фронтовиков, их сестры и младшие братья, выпускники школ и ремесленных училищ.

Трудились работники в первые годы войны, как правило, по 10-12 часов, после чего шли на ночное дежурство в отряды самообороны и эвакогоспитали. Всегда оставался оперотряд из рабочих и на самом «Красном маяке». Ведь последний располагался недалеко от железнодорожного моста через Волгу, который немцы регулярно пытались уничтожить, и принимал «на себя» часть бомбовых ударов. Все заводчане были подписаны на военные займы, отчисляли часть зарплат в Фонд Обороны, собирали средства на строительство танковой колонны «Иван Сусанин» и подводной лодки «Ярославский комсомолец», а с приближением зимы организовали сбор теплых носильных вещей для Красной Армии. Примечательно, что в этих суровых условиях на предприятии не прекращалась изобретательская и рационализаторская деятельность. Только за первые три месяца войны сотрудники завода внесли 45 предложений, давших экономию свыше миллиона рублей. Примерно такую же сумму позволила сохранить новая технология упрощенной травки металла, придуманная молодым рабочим Сениным в соавторстве с инженером Сосницким.

В январе 1942 года на территории завода был открыт цех, в котором начали выпуск продукции непосредственно для фронта. Для этого работники в кратчайшие сроки сами спроектировали и изготовили несколько конвейерных линий, а главное - первыми на территории Ярославской области внедрили поточную сборку. Отдел главного технолога завода Б.Н.Гуртьева разработал план установки оборудования, а отдел главного механика П.А.Заславского в предельно короткий срок выполнил монтаж всех станков. Это позволило вдвое сократить движение деталей, ускорить производственный цикл и на треть уменьшить количество вспомогательных рабочих. Неудивительно, что «поточный» опыт «Красного Маяка» вскоре позаимствовали и многие другие ярославские предприятия.

В «военном» цехе завода было налажено производство комплектующих к противогазам, корпусов осветительных ракет, взрывателей и трубом стабилизаторов для мин. А вскоре от ГКО поступил крупный заказ на производство ранцевых огнеметов, названных так потому, что резервуар для горючей жидкости боец обычно носил на лямках за спиной. Сама смесь под давлением сжатого воздуха подавалась оттуда по шлангу в ружье-брандспойт, где и воспламенялась.

Вобще-то до конца тридцатых годов на вооружении Красной Армии стояли, в основном, сохранившиеся еще с Первой Мировой огнеметы системы Товарницкого. Они были тяжелыми, неудобными, поджигались вручную и выбрасывали пламя от силы на двадцать метров. Естественно, противник обычно не ждал, когда к нему подойдут на такую короткую дистанцию, и стрелял по огнеметчикам издали. Это было «проверено кровью», в частности, на Халхин-Голе. Поэтому уже к финской кампании советские конструкторы разработали ранцевые огнеметы «РОКС-2». Они были легче, удобнее и заправлялись 8,5 килограммами особой вязкой горючей смеси на фосфорной основе, которую разработал инженер-химик А.П.Ионов. Каждый огнемет мог сделать без переезарядки 6-8 коротких или 1-2 затяжных огневых выстрела, а струя пламени вылетала на расстояние до 40 метров.

Правда, до Великой Отечественной особого значения ранцевым огнеметам все же не придавали, а в первые недели войны вообще сделали упор на специально созданные подразделения, которые были вооружены мортирками для метания по танкам и другим целям стеклянных ампул с зажигательной смесью. Но эффект от этого новшества был незначительным, и уже 9 декабря 1941 года Государственный комитет обороны принял постановление «О сформировании огнеметных рот». Одновременно началась модернизация ранцевых минометов, более совершенный тип которых получил наименование «РОКС-3». С весны 1942-го стали создаваться специальные роты, в каждой из которой было по 120 бойцов с ранцевыми огнеметами. Их задача состояла в «выжигании» противника из укрытий, после чего враг попадал под огонь стрелкового оружия и артиллерии.
Как раз эти ранцевые огнеметы и выпускал, наряду с другими заводами, «Красный Маяк».









Что до горючей смеси - ее производили предприятия Наркомпищепрома. В Ярославле такую жидкость делали, например, на спиртокомбинате, известном ныне как ликеро-водочный завод. Самих «ранцевых» огнеметчиков готовили тоже неподалеку - на особых военно-химических курсах в Ивановской области.

Первую боевую проверку огнеметные роты прошли в битве под Сталинградом. Их эффективность, особенно при «работе» в развалинах домов, оказалась весьма высока. Известно, например, что 26 августа 1943 года командующий Степным фронтом генерал-полковник Иван Конев издал приказ, в котором потребовал усилить каждую роту своих автоматчиков 15 огнеметчиками. Правда, и сами они всегда были в шаге от смерти. Житель Красных Ткачей Михаил Абрамов, прошедший Великую Отечественную с ранцевым минометом, вспоминал, как было страшно при интенсивной перестрелке: если хоть одна пуля попадет в висящий за спиной резервуар с горючей жидкостью - человек моментально превратится в огромный факл… К счастью, такое случалось все же редко.

Особенно умения огнеметчиков оказались востребованы, когда наша армия вступила на территорию самого Третьего Рейха. Во многих своих городах немцы превратили крупные административные здания в настоящие крепости с отдельными гарнизонами, способными месяцами автономно существовать за счет запасов воды и пищи. Красноармейцы, вооруженные ранцевыми огнеметами, проявляли для их ликвидации большую изобретательность. Иногда наши подразделения захватывали верхние этажи опорного пункта, в то время как внизу все еще находился противник. Тогда советские бойцы с помощью взрывчатки делали в полу верхнего этажа несколько сквозных проломов, через которые поливали врага огненными струями.

Применялись ранцевые огнеметы и при штурме Берлина. Выпускник уже упомянутых Ивановских военно-химических курсов Федор Самойлов вспоминал: «Продвижение нашей пехоты к рейхстагу как-то раз застопорилось из-за ожесточенного сопротивления немцев. Моя рота находилась от него буквально в одном квартале. Мы захватили здание аптеки и остановились в ней, так как вдоль улицы строчил пулемет. На наших глазах загорелся советский танк. Следом за ним вышел второй танк - и снаряд высек рядом с ним искры из булыжной мостовой. Сквозь стеклянную витрину аптеки я приметил, что немецкая пушка стреляет из углового дома. Мы с ребятами взяли огнеметы и стали по развалинам пробираться к этому зданию. Я направил огнемет в окно, из которого стреляли, и дал длинную очередь. Пушка замолчала. Это было мое последнее боевое действие - уже 28 апреля, накануне капитуляции немцев в Берлине.»






Правительство СССР высоко оценило вклад огнеметчиков в дело Победы над врагом. Две трети от их общего количества были удостоены медалей и орденов, а 12 человек стали Героями Советского Союза.

Еще более значительную роль сыграла продукция, производимая «Красным маяком», в Курской битве. Еще на этапе подготовки к ней стало ясно, что на помощь советским танкам и артиллерии должна придти авиация. Однако первые годы войны показали низкую эффективность бомбардировки с воздуха закованной в броню вражеской техники. Для ее разрушения требовалась гигантская взрывная сила - но штурмовик «Ил-2» мог взять, например, всего четыре 100-килограммовые бомбы, подвешенные под крыльями. Естественно, при этом из-за скорости полета возможность прямого попадания каждой в немецкий танк была очень невелика. Чаще бомба взрывалась где-то рядом, и было известно, что в этом случае ее осколки могли пробить броню толщиной не более трех сантиметров. Поэтому нанесение ударов с воздуха по танкам считалось малоэффективным.

Главный конструктор ЦКБ-22 Иван Александрович Ларионов взялся исправить это упущение. Он предложил «сыпать с неба» не большими, а маленькими бомбами весом всего в два с половиной килограмма. Тот же «Ил-2» мог взять на борт сразу 312 таких устройств, и, открыв на высоте люки, сбросить их практически одновременно. Было подсчитано, что при средней скорости самолета такая операция позволит одновременно покрыть частыми ударами территорию до 3300 кв.метров.

Но главная привлекательность при этом заключалась в самой конструкции бомбы-малютки. По замыслу изобретателя, при столкновении с броней должен был взрываться только ее кожух, осколки которого поражали пехоту, часто наступавшую вместе с танками. А носовая часть бомбы тем временем при помощи раскаленной струи топлива прожигала броню толщиной до 6 сантиметров, и, сиреневая от жара, проваливалась внутрь. Ларионов был уверен, что это приведет к возгоранию танкового масла и бензина, или к взрыву боекомплекта.

Об изобретении доложили лично Сталину, который очень заинтересовался новшеством и приказал скорее довести его «до ума». Испытания кумулятивной авиабомбы проводились с декабря 1942-го по 21 апреля 1943 года. При этом Верховный Главнокомандующий распорядился хранить новинку в глубокой тайне. По замыслу Сталина, использование «прожигающих» бомб должно было стать совершенно неожиданным сюрпризом для немцев, стягивавших танковые армии на Курский плацдарм.

После завершения испытаний ГКО принял бомбу, получившую сложное наименование «ПТАБ-2,5-1,5» на вооружение и распорядился организовать ее массовое производство. Наркому боеприпасов Борису Ванникову поручили уже к 15 мая 1943 года предоставить для нужд фронта 800 тысяч таких авиабомб. Срочный заказ по их изготовлению разместили на полутора сотнях предприятий.

Именно тогда, в мае, задание Государственного Комитета Обороны на выпуск корпусов таких противотанковых авиабомб получил и ярославский завод «Красный маяк». В кратчайшие сроки была организована их поточная сборка. Введённая технология позволила работникам выполнять производственную норму в среднем на 200 процентов. На фоне этой ударной работы шла и «сверхударная». Старый рабочий завода А.Паутов, сорок лет проработавший на производстве, взял обязательство выдавать за сутки по три обычных нормы. «Мой труд, - писал он, - принадлежит фронту, бойцам, которые защищают мою Родину, моих детей, отстаивают мое право на человеческое существование». Однажды Паутов, выполняя заказ по изготовлению новой продукции, целых 36 часов не покидал своего рабочего места. Энтузиазм коллектива привел к тому, что всего за две майские недели на «Красном маяке» было изготовлено 20 тысяч корпусов для кумулятивных авиабомб.

Надежда военных на эффективное применение этого нового оружия полностью оправдалась. Помог, конечно, и эффект внезапности. Дело в том, что немцы были прекрасно осведомлены о слабой результативности обычных бомбардировок своих танков с воздуха. Как следствие, на крупнейшее в истории XX века танковое сражение колонны «Тигров» и «Пантер» подтягивались кучно - иногда между боевыми машинами было всего несколько метров.





Пользуясь этим, впервые кумулятивные бомбы применили 5 июля 1943 года на южном фасе Курской дуги летчики 291-й штурмовой авиадивизии. Им удалось совершенно внезапно для противника вывести из строя сразу 30 танков. В тот же день еще около 90 единиц немецкой бронетехники было «прожжено» асами 17-й воздушной армии в районе переправ через реку Северный Донец. Успех быстро развивался, и 7 июля в районе деревни Большие Маячки от ударов кумулятивных авиабомб лишилась в общей сложности 270 единиц бронетехники печально известная 3-я танковая дивизия СС «Мертвая голова». Грозные «подарки» сыпались сверху так плотно, что нередко попадали в уже горевшие бронемашины. Как подсчитали потом сами эсэсовцы, за этот день в исправные и уже вышедшие из строя «Тигры» и «Пантеры» попало около 2 тысяч кумулятивных бомб. На следующий день в районе Малоархангельска таким же способом было уничтожено еще более 40 единиц вражеской бронетехники.

Оправившись от шока, немецкие танкисты уже через несколько дней перешли исключительно к рассредоточенным походным и боевым порядкам. Естественно, это сильно затруднило управление броневыми частями и подразделениями, увеличило сроки их развертывания и передислокации, усложнило взаимодействие. Правда, эффективность от применения советской стороной кумулятивных бомб несколько снизилась - но все же раза в три превосходила результат от «обычной» бомбардировки.

Всё это время на «Красном Маяке» наращивали производство корпусов для чудо-оружия. За июль здесь выпустили 60 тысяч таких изделий, а за август - уже 200 тысяч с последующим нарастанием до 325 тысяч в месяц.

Известно, что на Курской дуге было уничтожено более 1500 немецких танков. При этом авиация обрушила на них сверху полмиллиона бомб типа «ПТАБ». Из этого можно понять, насколько серьезный вклад внес в разгром врага завод «Красный маяк».

Уже после завершения битвы была создана особая военная комиссия, внимательно осматривавшая выведенную из строя вражескую технику. Протоколы этой ревизии впечатляют. «В 5 км северо-восточнее станции Поныри находилась немецкая САУ «Фердинанд», уничтоженная «ПТАБ». Бомба попала в броневую крышку левого бензобака, пробила 20-мм броню, разрушила бензобак и воспламенила бензин. Самоходка сгорела. Еще два сгоревших «Фердинанда» были найдены в 1,5 км восточнее Бузулук и в 1,5 км севернее ст. Поныри» - отмечается, например, в документе. Здесь же перечислены пораженные с воздуха бомбами штурмовые орудия на базе танка Pz. IV, уничтоженные «Тигры» и «Пантеры».







Тем временем война продолжалась - и с конвейеров «Красного Маяка» продолжали исправно сходить корпуса кумулятивных бомб. Всего до ноября 1943 года завод изготовил 1 миллион 310 тысяч таких изделий. Кроме того, еще 238 тысяч корпусов выпустил местный Тормозной завод. Таким образом, ярославцы к зиме поставили фронту 1 миллион 548 тысяч корпусов для чудо-оружия. Это - четвертая часть всех противотанковых авиабомб типа «ПТАБ», выпущенных за переломный год в Советском Союзе.

В ноябре 1943 года предприятие получило распоряжение переключиться на другие виды военной продукции, а 18 работников завода «Красный маяк», особо отличившихся при выполнении задания Государственного Комитета Обороны по производству новых видов боеприпасов, были представлены к правительственным наградам. Не забыла страна и изобретателя уникальной бомбы. В январе 1944-го Иван Ларионов был за ее создание награжден орденом Ленина, а позже, когда отгремели бои - удостоен звания лауреата Государственной премии СССР.

Сам цех по производству вооружений существовал на заводе до конца войны. Трижды за это время работников предприятия награждали орденами и медалями, а коллектив несколько раз получал Красное знамя Государственного комитета обороны. Всего Правительством СССР за доблестный труд в Великой Отечественной войне оказалось отмечено 707 заводчан. Многие из тех, кто ушел воевать, также были награждены орденами и медалями. Однако 64 работника «Красного Маяка» с полей сражений, увы, не вернулось…

Ранней весной 2005 года было принято решение возвести в честь героев на Октябрьской площади Ярославля памятник. Он стал дополнением к тому монументу павшим воинам, который уже несколько десятков лет находился на территории завода. Сам проект, подготовленный дизайнером Анатолием Мартыновым, руководство предприятия заранее согласовывало с ветеранами. «Мы старались, чтобы памятник получился красивым, добрым, величественным», - отмечал директор ОАО «Ярославский завод «Красный маяк» Константин Сонин.

В день памяти и скорби 22 июня 2005 года, при большом стечении народа руководители города и области, а также представители предприятия открыли мраморный обелиск в форме звезды, стремящийся в небо и обрамленный лентой с 64 фамилиями. На торжественном мероприятии исполнялась музыка военных лет, а ветеран Павел Большагин читал стихи: «Судьба в гранит их заковала, их головы не будут седы. Сверкают подвиг их и слава брилльянтом в ордене Победы». С тех пор этот памятник напоминает ярославцам и о работниках завода, не вернувшихся с полей боев, и о том, как великая Победа ковалась в цехах самого «Красного маяка».

Е.Мухтаров. Были и на Одере, и на Шпрее // Четыре года из тысячи: Ярославцы в Великой Отечественной войне. Альманах. Вып. 1. / Под ред. П.Стряхилева; Вступ. статья д.и.н., проф. Ю.Ю.Иерусалимского; Авт. колл.: А.Власов, А.Кононец, С.Рябинин, Е.Мухтаров Д.Озерова. - Ярославль: Ярновости, 2010. - с. 113-122; ISBN 978-5-88697-190-3; Тираж 3 000 экз.





В годы войны Ярославская область поставляла фронту не только «наземную» технику и авиадвигатели, но и небольшие военные катера, сыгравшие, однако, весьма значительную роль в победе над врагом.

Еще в начале тридцатых Рыбинский судостроительный завод прошел реконструкцию. Обновилось оборудование, были построены новые помещения и стапели. В итоге предприятие, известное тогда как завод №341, смогло приступить к массовому выпуску универсальных катеров типа «Р», то есть «Рыбинец». Это было сваренное из стальных листов судно длиной чуть более 20 метров, которое имело водоизмещение порядка 30 тонн, а два бензиновых двигателя позволяли катеру развивать скорость до 17 километров в час.

Почти одновременно Ярославский судостроительный завод, известный тогда как завод №345, тоже приступил к выпуску принципиально нового транспортного средства. Работавшее на предприятии конструкторское бюро под руководством главного инженера Л.Г.Пискунова создало катер «Ярославец», который имел длину 18 с лишним метров и водоизмещение 23,4 тонн, а дизель позволял судну развивать скорость до 13 километров в час. Всего было разработано две модели: «Я-5» предназначался для разъездов, а «Я-6» планировался в качестве буксира. Вскоре они начали трудиться на Волге, Каме и Онежском озере, обслуживать сибирские лесосплавы.

Война заставила спешно переделывать эти небольшие мирные суда в военные. Как следствие, уже к июлю 1941 года 28 оказавшихся на Балтике катеров-«рыбинцев» были перепрофилированы в тральщики для обезвреживания немецких плавучих мин. А буквально через месяц они уже вышли в первый боевой поход.

Дело в том, что одна из главных баз Краснознаменного Балтийского флота располагалась в Таллине, к которому вплотную подступили немцы. Они были всего в шести километрах от города, когда там завершились приготовления к эвакуации. Все, что не удалось погрузить на суда, спешно уничтожали: сбросили в море свыше тысячи железнодорожных вагонов, взорвали здания самой базы, разрушили водопровод и электросети… А затем, 27 августа, отсюда в Кронштадт вышел целый советский флот из 228 судов, который вывозил 20 тысяч военнослужащих и 7,5 тысяч гражданских лиц, остатки арсенала и ценное промышленное оборудование, а в авангарде шел крейсер «Киров» с золотым запасом Эстонской ССР и членами республиканского правительства. Немцы предусмотрели это отступление и перекрыли Финский залив тридцатью линиями мин. Поэтому впереди вереницы судов, растянувшихся на 28 километров, следовали три тральщика-«рыбинца», а еще 23 катера этого типа шло «в запасе». Правда, опыта форсирования таких «взрывных полей» у нашего флота еще не было: в ходе эвакуации подорвались на минах, погибли от налетов вражеской авиации и торпед 22 боевых корабл@ и 46 транспортов, отправился на дно и один из катеров-«рыбинцев». Но, вне сомнений, без тральщиков, изготовленных в Ярославской области, этот урон был бы еще больше.

Оценивая результаты перехода из Таллина в Ленинград, командующий Балтийским флотом адмирал Владимир Трибуц писал: «Немецко-фашистское командование не сомневалось, что Балтийский флот будет во время прорыва полностью уничтожен силами авиации и минным оружием. Накануне прорыва оно на весь мир хвастливо заявило о том, что ни одному кораблю не удастся уйти из Таллина. Враг просчитался, надеясь на уничтожение флота. Поставленная главнокомандующим войсками Северо-Западного направления флоту задача эвакуировать из Таллина войска, прорваться в Кронштадт была решена».

Впоследствии изготовленные в Рыбинске суда, конечно, тоже гибли. Один «рыбинец» подорвался в конце августа 1942 года на мине у острова Соммерс в Финском заливе, а еще два были торпедированы 30 июля 1944-го немецкой подлодкой U-481 на Балтике. Однако основная масса маленьких катеров всегда возвращалась на свои базы.

Свою последнюю крупную операцию «рыбинские» тральщики провели за две недели до конца войны. После того как войска 3-го Белорусского фронта выбили немцев из Кенигсберга, остатки фашистов скопились на косе Фрише-Нерунг. Решено было ликвидировать эту группировку, высадив сюда 25 апреля 1945 года морской десант в количестве 600 человек. Наших бойцов доставили на берег косы 19 военных катеров, включая 7 действовавших под общим командованием капитан-лейтенанта А.Д. Дудина «рыбинцев». В итоге враг потерял убитыми около 1700 человек, а еще 5800 гитлеровцев попали в плен.

Славный путь прошли и катера марки «Ярославец». После начала войны многие из них превратились в посыльные дивизионные суда, которые несли на борту по два орудия и по паре пулеметов, а другие стали минными тральщиками. Но впервые заметную роль они сыграли, безусловно, в Сталинградской битве. Чтобы помочь нашим войскам расправиться с крупной немецкой группировкой, туда была направлена созданная решением Государственного Комитета обороны Волжская военная флотилия из двух сотен различных речных судов под командование контр-адмирала Д.Д.Рогачева. Были в их числе и два отряда катеров-«ярославцев». Помимо огневой поддержки наземных частей, они выполняли и другую важную задачу: доставляли с одного берега Волги на другой все необходимое для воюющей здесь 62-й армии. Недаром ее командующий, генерал-лейтенант Василий Чуйков впоследствии писал: «О роли моряков флотилии, об их подвигах скажу кратко: если бы их не было, 62-я армия погибла бы без боеприпасов и продовольствия».

А осенью 1942 года к Сталинграду подошли еще 10 советских небольших судов любопытной конструкции. Дело в том, что флотское командование высоко оценило результативность применения на «сухопутных» фронтах реактивных установок, известных как «катюши», и приняло решение вооружать ими речные катера. Самыми удобными для этого оказались «ярославцы».













В Сталинграде первый выстрел из реактивного бортового комплекса по береговой позиции, занятой фашистами, сделал бронекатер под командованием будущего Героя Советского Союза Константина Воробьева. Не отставали и другие ярославские катера. В итоге все десять оборудованных реактивными установками М-8-М судов внесли свой вклад в сталинградский разгром противника.

После завершения битвы «ярославцев», которых к этому времени насчитывалось уже свыше шестидесяти, перебросили на другие важные участки боевых действий.

Так, 1 августа 1943 года командующий Волжской военной флотилией распорядился отправить пять таких минных катеров своим ходом в Саратов, а оттуда перевезти по железной дороге на озеро Ильмень. Здесь прибывшие суда вошли в особый дивизион, охотившийся за неприятельскими корабл@ми. До 22 ноября, пока не закончилась навигация, усиленная «ярославскими» катерами озерная флотилия успела уничтожить несколько десятков шхун, доставлявших припасы для немецких войск, а пять судов захватила. Затем, в апреле 1944 года, «ярославскую пятерку» передали на Чудское озеро. Здесь наши катера вместе с другими судами занималась транспортировкой с одного берега на другой советских дивизий. Правда, в ночь с 16 на 17 августа 1944 года на Чудском озере под бомбами немецких самолетов погиб один катер-«ярославец». Но остальные вскоре благополучно перевезли по железной дороге в Ораниенбаум, и они действовали до конца войны уже на Балтике.

Еще 16 «ярославцев» были переброшены с берегов Волги в сформированную 13 апреля 1944 года Дунайскую военную флотилию. Два из них, увы, уже через несколько дней подорвались в Одесском заливе на минах. Зато остальные с боями прошли по Дунаю свыше двух тысяч километров. Путь этот был нелегок - и парадоксально, что препятствия флотилии чинили временами не только немцы, но и наши же союзники. Ведь по странному стечению обстоятельств, английские и американские летчики стали сбрасывать в Дунай магнитные и акустические мины лишь к исходу 1944 года - причем напичкали ими как раз те участки речной акватории, по которым планировали пройти советские бронекатера. А в ходе Белградской операции к этим проблемам прибавилась и мощная линия обороны, созданная гитлеровцами на 115-километровом отрезке берега. Возможность прорыва здесь кораблей флотилии полностью исключалась. Но наши речники нашли выход и попросту «обогнули» опасный участок по старинным, прорытым еще полтора века назад каналам, соединяющим Дунай с рекой Тиссой. Для этого пришлось преодолеть почти двести километров узких, мелких и перегороженных одиннадцатью шлюзами водоемов, но цель была достигнута - враг остался позади.

Одной из самых ярких операций Дунайской флотилии стал проведенный 11 апреля 1945 года в центре Вены захват Имперского моста - единственной еще не взорванного пути с одного берега реки на другой. Все попытки советских частей штурмом взять сооружение были тщетными, и тогда это поручили флотилии. Ясным днем, когда враг не ждал атаки, в акватории Дуная показались пять бронекатеров с десантом и восемь «ярославцев», открывших из своих палубных «катюш» огонь по берегам. Гитлеровцы были ошеломлены «водной» атакой, которую затем поддержали уже советские бомбардировщики. Это позволило бронекатерам высадить десант и захватить мост.

Наконец, еще часть ярославских катеров после Сталинграда была перекинута по железной дороге в Днепровскую флотилию. Последняя летом 1944 года участвовала в операции «Багратион» по освобождению Белоруссии. Корабли флотилии вышли на Березину и поддерживали своим огнем наступающую 65-ю армию, которой командовал уроженец Ярославского края, генерал-полковник Павел Батов. Сперва суда использовали свои пулеметы и орудия, но у райцентра Паричи «ярославский» катер №14 впервые применил свою реактивную установку, сделав залп по наведенной немцами переправе. Ее удалось полностью разрушить. Однако затем выстрел из стоявшей на берегу самоходки «фердинанд» разбил рубку бронекатера. Осколками был смертельно ранен его командир - лейтенант Анатолий Корочкин, и убит рулевой. Зато уничтожение моста привело к тому, что от основных войск противника оказались отрезаны две дивизии, которые удалось быстро уничтожить подоспевшей советской пехоте. Командарм Павел Батов прислал телеграмму, в которой содействие Днепровской флотилии штурму Паричей называлось решающим, а всем экипажам кораблей объявлялась благодарность.

Приняв участие в освобождении белорусских городов Бобруйска, Петрикова, Турова, Лунинца и Пинска, катера «днепровцев» были переброшены по железной дороге в польский город Треблинка. Отсюда по Западному Бугу они прошли к устью реки Нарев и помогли своим огнем взять города Сероцк, Зегже и Дембе. Следующие полтысячи километров флотилия проделала по рекам Висла, Нотц, Варта и Бромбергскому каналу. Потом во время мощного артиллерийского наступления на Кюстринском плацдарме она часами вела огонь из всех орудий и палубных «катюш», высаживала десант в районе Хохензаатена, осуществляла переправы наших войск через Одер. Эту реку на «ярославских» катерах пересекли, кстати, 27 апреля 1945 года в районе города Шведт и подразделения 234-й Ярославской коммунистической стрелковой дивизии.

Увы, в саму столицу Германии флотилия по воде добраться не могла, а железные дороги для перевозки судов оказались разбиты. К подступам Берлина на грузовиках доставили только легкие маленькие военные полуглиссеры, которые и форсировали Шпрее - последнюю преграду перед «сердцем» Третьего Рейха. За трое суток катерники переправили через нее 16 тысяч человек, 600 орудий и минометов, 27 танков, большое количество разного военного имущества. Но, безусловно, без поддержки «ярославцев» с их «катюшами» эти маленькие полуглиссеры не дошли бы до Берлина.









Второго мая его гарнизон капитулировал, а спустя сутки Днепровская флотилия получила приказ идти в район балтийской военно-морской базы Свинемюнде и острова Рюген. Отправились сюда и «ярославские» катера.

Правда, здесь их огневая поддержка уже не требовалась: гарнизоны противника частью сдались, а частью попросту разбежались. Зато отряд катеров под командованием капитан-лейтенанта В. В. Шеляга сделал приятные находки. Сперва в канале, ведущем из Штеттинского залива в Балтийское море, он обнаружил недостроенный тяжелый крейсер «Лютцов», местонахождение которого до того оставалось неизвестным, а затем на внешнем рейде Свинемюнде - линкор «Шлезиен», уже спешно брошенный немецкой командой. На обоих военных корабл@х тут же спустили фашистские флаги и подняли советские, что завпечатлел для истории известный кинооператор Роман Кармен.

После войны три стальных ветерана-«ярославца» были установлены на постаментах в Новороссийске, Таганроге и Киеве. А остальные вернулись к мирному труду и еще около пятнадцати лет работали в акваториях рек Советского Союза.

Моя бабушка защищала небо Ярославля с 1943 по август 1944 года, затем - Польша, по май 1945-го.
Польша. Белосток. Апрель 1945 г.
Те же деушки через 64 года:

Россия. Ярославль. 2009 г.


P.S.А ещё помню в детстве читал книгу " Над Москвою небо чистое ", там был персонаж капитан Султан-хан, не Ахмет-хан Султан ли явился его прототипом , только по сюжету книги капитан героически погибает тараня вражеский аэродром своим подбитым самолётом.

Это сообщение отредактировал Everlast - 10.05.2010 - 16:49

Текст хороший, а вот в дате ошибочку допустили: предприятие основано не в 1876, а в 1786 году. "Омолодил" кто-то завод на 90 годков... И в книге такой же конфуз , хотя пока что это единственный ляп на все прочитанные мной 175 страниц книги.

Everlast вы бы написали имена то бабушек страна должна знать имена героев.

Kokornov огромное спасибо за фото.

Угу, каюсь, есть такое дело - набирал слишком быстро, мозги за руками не успевают, вот и поменял местами две цифры. Если бы это был текст, корректор вычитал бы и заметил. А в датах - увы. Собственно, там две опечатки. Вот эта, уже замеченная тобой, и еще одна, которую выявил другой читатель: под подписью к снимку "газгольдера" указано, что это "ГАЗ-24", хотя на деле - "ГАЗ-42". Та же история с цифрами, которые поменялись местами. Бывает.

Да, бабушек зовут Зинаида Андреевна Яковлева и Анна Александровна Косоурова. Кстати, мы же на "ты"