200 лет Лермонтову, 15 октября 2014

по "культуре" сейчас "торжественный вечер в Большом театре"
(к 200-летию со дня рождения М.Лермонтова).

Судьба Лермонтова

Из признательных потомков, кажется, только Бунин в автобиографической «Жизни Арсеньева» увидел в судьбе Лермонтова не только трагическое, но и прекрасное, чтобы не сказать жизнеутверждающее: «Какая жизнь, какая судьба! Всего двадцать семь лет, но каких бесконечно-богатых и прекрасных, вплоть до самого последнего дня, до того темного вечера на глухой дороге у подошвы Машука, когда, как из пушки, грянул из огромного старинного пистолета выстрел какого-то Мартынова и “Лермонтов упал, как будто подкошенный…”». И то вопрос: о Лермонтове было это написано или перед нами проекция чувств юного Арсеньева — когда ему были новы все впечатленья бытия.

Мнение прочих потомков скорее сводилось к тому, какая невыразимо печальная судьба. В противопоставлении Пушкина и Лермонтова, от которого, конечно, не уйти, характерно, что мы не встретим ничего похожего на «Веселое имя: Пушкин» (вар: «Он умел бумагу марать // под треск свечки! // Ему было за что умирать // у Черной речки». Опять же естественно звучащее название книги «Прогулки с Пушкиным» — можно ли написать «Прогулки с Лермонтовым»? Сомнительно.

Иногда печаль переходит в мистический страх, как это было с наблюдением Ахматовой: «В его годовщины всегда что-то жуткое случается. В столетие рождения, в 14-м году, Первая мировая, в столетие смерти, в 41-м, Великая Отечественная». Если присовокупить к тому 150-летие со дня смерти, когда случилась известная геополитическая катастрофа, да вспомнить и текущий 14-й год, который еще неизвестно чем кончится, то совпадения выходят на линии гробницы Тамерлана. Что также не придает веселья имени Лермонтова.

Но даже и без нумерологической жути можно просто вспомнить, что народившийся XIX век был вообще безжалостен к молодости и особо — к молодости поэтической. Такого сгущения имен безвременно погибших поэтов вряд ли вообще знает история, тем более что Россией (Пушкин, Лермонтов, Веневитинов, Дельвиг, Грибоедов, Одоевский, ушедший в безумие Батюшков) такое сгущение не ограничивается и поэтому вряд ли может быть объяснено ужасами царского самовластия. «Плачь, муза, плачь» в не меньшей степени относится к Англии: Байрон, Китс, Шелли — и к Германии: Новалис, фон Клейст, Гауф, Гельдерлин — подобно Батюшкову, молодыми лишившиеся рассудка.

Что-то было в самом воздухе нарождавшегося железного века, что губило романтическую молодость, и воздух этот был общеевропейским. Как будто Zeitgeist — не Николай I с Бенкендорфом и не германские князья, но сам дух времени — бестрепетно полагал предел поэтическому слову. Соблазнительно было бы объяснить это по Тынянову: «А там — с Лермонтова идет по слову и крови гнилостное брожение, как звон гитары. Запах самых тонких духов закрепляется на разложении, на отбросе (амбра — отброс морского животного), и самый тонкий запах ближе всего к вони. Вот — уже в наши дни поэты забыли даже о духах и продают самые отбросы за благоухание», — приписав это самозащите века от гнилостного брожения, когда бы сам Тынянов строкой раньше не писал: «Всегда в крови бродит время, у каждого периода есть свой вид брожения. Было в двадцатых годах винное брожение — Пушкин. Грибоедов был уксусным брожением». То есть не гнилостное — но с тем же исходом. Создается впечатление, что сама сила слова — вне зависимости от характера брожения — себя уничтожала.

Но взаимоотношения железного века со своими же провозвестниками, вызывающие в памяти Сатурна, пожирающего собственных детей, — это вопрос особый и прямо мистический, тогда как в нынешний фестивально-юбилейный год вопросы принято задавать более традиционные. Первый из них, конечно, «если бы».

В 1948 г. лермонтовед И. Л. Андроников опубликовал очерк «Земляк Лермонтова», герой которого, семидесятилетний колхозник из лермонтовских Тархан, дядя Андрей, размышлял о том, какое из двух поэтических имен звучало бы более славно, промахнись Мартынов на предгорье Машука: «Ничего не возразишь: Пушкин и есть Пушкин. Но все же, если допустить, что наш Михаил Юрич пожил бы, как Пушкин, до тридцати семи лет, то еще неизвестно, кто бы из них был Пушкин! С другой стороны, сказать: если бы Пушкин, как наш Михаил Юрич, не дожил бы даже и до двадцати семи годов, опасаешься думать: “Евгений Онегин” не был бы закончен, не было бы даже возможности издать полное собрание сочинений!» За шестьдесят лет до андрониковского очерка гр. Л. Н. Толстой изъяснялся в том же роде: «Вот кого жаль, что рано так умер! Какие силы были у этого человека! Что бы сделать он мог! Он начал сразу как власть имеющий».

В одном отношении дядя Андрей и граф Лев, безусловно, правы. Поэтическое служение Лермонтова не просто оказалось в два раза короче, чем тоже недолгое служение Пушкина. Но Лермонтов начал с места в карьер, практически без подразделения творчества на периоды. «Настанет год, России черный год» написано шестнадцатилетним, «Белеет парус одинокий» — восемнадцатилетним. Притом что в принципе датировка могла бы быть и другой. Будь «Парус» написан в предсмертном 1841 году, это тоже было бы вполне естественно. Что и порождает закономерное суждение: если поэт сразу начал так мощно, то голова кружится, как подумаешь, каких высот достигло бы его творчество, не попади выстрел Мартынова точно в цель.

Правда, такой ход мысли основан на всевозрастании гения как само собой разумеющемся. Но такое всевозрастание далеко не очевидно. Вспомним хоть самого графа Льва, хоть современного Лермонтову гениального малоросса. Первый том «Мертвых душ» дошел до нас целиком, от сожженного второго тома сохранились только черновики, третьего не было вообще. Творчество гения не отличается линейным характером, и даже простого самовоспроизводства гений не гарантирует. Как всякое чудо, это творчество непредсказуемо: согласно определению Маяковского, «поэзия — пресволочнейшая штуковина».

Эта штуковина такова, что остается только признательно благодарить родившегося два века назад бесталанного поручика, погибшего на нелепой дуэли. Ибо стихи, написанные им, пребудут в русском языке вечно. А что их могло бы быть больше (да и могло ли?) — не нам судить. Для бессмертия довольно и того, что «Играют волны, ветер свищет // И мачта гнется и скрипит. // Увы, он счастия не ищет // И не от счастия бежит».
http://expert.ru/expert/2014/42/sudba-lermontova/

Продолжаем отмечать юбилей:

12 ноября в 14.30 в конференц-зале Областной научной библиотеки имени Н.А. Некрасова состоится концерт «Белеет парус одинокий…». В исполнении мастера художественного слова, заслуженного артиста России Льва Евилевича прозвучат стихи и письма Михаила Юрьевича Лермонтова. Участники музыкальных коллективов города исполнят романсы на слова великого русского поэта. Вход свободный!

...Исчезли средства прокормленья,
Одно осталось: зажигать
Дома господские, селенья
И в суматохе пировать.
В заре снедающих пожаров
И дом родимый запылал.
Я весь горел и трепетал,
Как в шуме громовых ударов!

Вдруг вижу, раздраженный жид
Младую женщину тащит.
Ее ланиты обгорели
И шелк каштановых волос;
И очи, полны, полны слез,
На похитителя смотрели.
Я не слыхал его угроз,
Я не слыхал ее молений;
И уж в груди ее торчал —
Кинжал, друзья мои, кинжал!..
Увы! дрожат ее колени,
Она бледнее стала тени,
И перси кровью облились,
И недосказанные пени
С уст посинелых пронеслись.

Пришло Иуде наказанье:
Он в ту же самую весну
Повешен мною на сосну,
На пищу вранам. Состраданья
Последний год меня лишил.
Когда ж я снова посетил
Родные мрачные стремнины,
Леса, и речки, и долины,
Столь крепко ведомые мне,
То я увидел на сосне:
Висит скелет полуистлевший,
Из глаз посыпался песок,
И коршун, тут же отлетевший,
Тащил руки его кусок...

"Преступник". 1829 г.

"Счастливее оказался Лермонтов. Его проза исторгла у Белинского (имевшего слабость к завоеваниям техники) неожиданное и премилое сравнение Печорина с паровозом, сокрушающим неосторожно попадающихся под его колеса. В его стихах разночинцы почуяли то, что позже стало называться «надсоновщиной». В этом смысле Лермонтов – первый надсон русской литературы. Ритм, тон, бледный, слезами разбавленный стих гражданских мотивов до «Вы жертвою пали» включительно, все это пошло от таких лермонтовских строк, как: «Прощай, наш товарищ, недолго ты жил, певец с голубыми очами, лишь крест деревянный себе заслужил да вечную память меж нами». Очарование Лермонтова, даль его поэзии, райская ее живописность и прозрачный привкус неба во влажном стихе – были, конечно, совершенно недоступны пониманию людей склада Чернышевского..."

В порядке юмора:

...Шампанское обладает одной удобной особенностью - если взять бутылку в
руки, закрыть горлышко большим пальцем и сильно встряхнуть ее несколько раз,
из-под пальца начинает бить пенная струя, в которую уходит практически все
содержимое бутылки. Мне кажется, что этот метод был знаком еще Лермонтову -
у него есть строка, в которой явственно отражен личный опыт подобного рода:
"так мхом покрытая бутылка вековая хранит струю кипучего вина". Конечно,
трудно строить догадки о внутреннем мире человека, который, решив обратить
свои взоры ко Злу, в результате написал поэму о каком-то летающем гусарском
полковнике. Так что я не стану утверждать, что Лермонтов обливал женщин
шампанским, но нахожу такую вероятность весьма высокой, учитывая его
постоянную озабоченность вопросами пола и те нескромные, но совершенно
непобедимые ассоциации, которые эта операция вызывает каждый раз, когда ее
объектом становится красивая молодая женщина. Должен признаться, что я стал
их жертвой в полной мере.
Большая часть шампанского попала Анне на френч и юбку. Я целил в лицо,
но в последний момент какое-то странное целомудрие заставило меня отклонить
струю вниз...

Пелевин В. Чапаев и Пустота

Как стройный лес, мелькают пики.
Пестреют ярко флюгера,
Все люди, лошади велики,
Как монумент царя Петра!
Все лица на один покрой,
И станом тот, как и другой,
Вся амуниция с иголки,
У лошадей надменный вид,
И от хвоста до самой холки
Шерсть одинаково блестит.
Любой солдат – краса природы,
Любая лошадь – тип породы.
Что офицеры? – ряд картин,
И все – как будто бы один!

Из поэмы Николая Мартынова "Страшный сон"
А довольно неплохо, не правда ли?

А вот еще.
Крещенье порохом свершилось,
Все были в деле боевом;
И так им дело полюбилось,
Что разговоры лишь о нем;
Тому в штыки ходить досталось
С четвертой ротой на завал,
Где в рукопашном разыгралось,
Как им удачно называлось,
Второго действия финал.
Вот от него мы что узнали:
Они в упор по нас стреляли,
Убит Куринский офицер;
Людей мы много потеряли,
Лег целый взвод карабинер,
Поспел полковник с батальоном
И вынес роту на плечах;
Чеченцы выбиты с уроном,
Двенадцать тел у нас в руках…
Глухая исповедь, причастье,
Потом отходную прочли:
И вот оно земное счастье…
Осталось много ль? Горсть земли!
Я отвернулся, было больно
На эту драму мне смотреть;
И я спросил себя невольно:
Ужель и мне так умереть...
Из поэмы "Герзель-аул"


Это сообщение отредактировал дюймВовочка - 18.11.2014 - 15:48

Ну-с, если говорить о данной цитате, то, главный герой имеет право на любую "пургу", особенно если это в контексте общего замысла.
Что же касается сути этой цитаты. то, Пелевин тут конечно же написал глупости.

Лермонтов, в своих стихах сполна отдал дань романтизму, ту же надсовщину можно выискать и у других поэтов-романтиков.

mr_Ro
Вы тут все-таки очень хорошо панкуете в литературном смысле...

mr_Ro
У вас ирокез какого цвета?

У меня плешь, кислотно-зелёного цвета.

mr_Ro
А понятно, почему вы пишете, в слегка телеграфически-шизофреническом стиле, как пишут на планете Тральфамадор, откуда появляются летающие блюдца.Мир.
Всегда ваш, Курт.

А для меня было открытием - какая у Лермонтова замечательная проза. Помню, читала какое-то произведение.Оно было потрясающее, такая завязка. А потом - раз и оборвалось. Я долго искала, думала, что в другом томе. Оказалось, не дописал. Такое разочарование было, а главное, не на кого обижаться.

Vera_Novoseltseva

Название-то какое ?))
И что у Вас с пунктуацией?)