Культура и СМИ

Бенедикт

вам бы надо пожить в большом городе. чтоб перестать обращать внимание на выпады в свой адрес))))))
а заслонка - 100 рублей стоит.

зы. а вот на фотке, где вы душку очков грызете, это разве не в корпоративной редакции?)
зы2. а объясните мне, непрофессионалу, что такое "актуальная тема", и кто определяет ее актуальность? Или тут как в классическом случае как с челноками из Турции, которые сначала привозят, а потом всех убеждают, что это модно в этом сезоне?)))) (а в итоге - моду для россиян изобретает некто Махмуд из ателье города Стамбула)

Срач-то из-за Митяева начался, чтоль? Похвально, похвально. Дать виртуальный поджопник любителю бардовской песни - это ни с чем не сравнимое удовольствие

Это сообщение отредактировал жирноевутесах - 28.02.2009 - 14:22

)))))))))))))))

umische
Любишь бардовскую песню, Сашенька?

да. мы даже разработали типовой костюм барда

umische
А знаешь стихотворение Льва Рубинштейна про авторскую песню?
P.S. Ростовую куклу?

Это сообщение отредактировал жирноевутесах - 28.02.2009 - 14:42

нет. типовой костюм барда. чтоб можно было одевать на маскарады.
Базовая комплектацыя: накладная борода, грязный свитер, компас.
В комплектации "Премиум" добавляется еще пластмассовый дипломат и толстостенные очки.
пс: идея про ростовую куклу-барда мне нравится. должно быть ее довольно приятно пинать

umische
ты забыл самое главное: резиновый нажопник, это же основной аксессуар! Нажопник, а на нем какая-нибудь шуточка еще написана типа: "Если туризм мешает работе, нужно работу бросить."

"как здорово что все мы здесь сегодня собрались"
))

umische
ща нарою роскошнейшую статью моего любимца про бардов. Я ее обожаю просто

с фотками?

Трехгрушевая опера

Валерий Грушин был студентом Куйбышевского авиационного института имени С.П.Королева. В конце шестидесятых годов он погиб в Сибири, спасая в походе тонущих людей. Его именем назвали фестиваль бардовской песни, который с 1968 года проводится на Мастрюковских озерах близ Самары. В лучшие годы он собирал сотни тысяч людей. Сегодняшняя Груша — уже не столько КСП, сколько нетребовательный фестиваль всего на свете под открытым небом.


Как только мы выехали из центра Самары, таксист коротко осведомился: «Водку везешь с собой?»
Я покачал головой. «Правильно! — обрадовался водитель. — Менты все равно на входе все выливают. Прямо берут — и в землю, представляешь?» Словно бы в подтверждение его слов, мы немедленно проехали речку под названием Сок. «Первый раз на Грушу? Повезло тебе, успел. В этом году последний раз фестиваль, — доверительно сообщил таксист и, как в «Бриллиантовой руке», продолжил, не дожидаясь встречных вопросов: — А тут магнат один из Тольятти поляну эту покупает. Курорт будут делать. Для богатых».
Таксист не обманул — при входе на территорию Грушинского фестиваля действительно обыскивали и перетряхивали сумки. Я вздумал изобразить посвященного и пробормотал: «Нет водки. Водки нет». Щупающий сумку старшина неожиданно парировал: «А чего тогда приехал?»


Это был, что называется, хороший вопрос. Так получилось, что последние десять лет я зарабатывал на жизнь тем, что прислушивался к современной музыке и присматривался к людям, ею худо-бедно одержимым. За эти годы я успел заметить, что любители музыки — народец, доходящий в своей гибкости до совершенного бесстыдства. Люди готовы расписаться в любви к чему угодно — блатняку, хип-хопу, дискотеке восьмидесятых, советской эстраде, скинхедовскому року и пр. Остался единственный жупел — это КСП. Грушинский фестиваль — это какой-то пикник на обочине мироздания. Даже волшебное слово «трэш» не в состоянии извинить пристрастия к культуре песен у костра. Системная одиозность этого движения, что и говорить, она поражает. КСП в восприятии меломанов — это своего рода guilty pleasure, это даже не фу, это скорее фи. Люди готовы простить искусству все что угодно, но не простодушие, а особое рационализаторское простодушие как раз и составляет сущность КСП. Пожалуй, ни один музыкальный стиль в мире не выдавил из себя столь универсальной и всепрощающей (точнее, всеобвиняющей) строчки, как КСП. Попробуйте описать рок-н-ролл или рэп одной цитатой — не выйдет. С КСП это несложно. Лыжи у печки стоят. Это и диагноз, и приговор, и фразеологизм. Я, впрочем, никогда не мог взять в толк, чем, собственно, это невинное физкультурное наблюдение хуже, чем, к примеру, многозначительное указание на то, что под небом голубым есть город золотой. Кстати говоря, поэт Мирослав Немиров, сравнивая рокеров и каэспэшников, совершенно справедливо замечал, что вот, например, тот же Визбор — он и вертолет водил, и Бормана играл, и на полюс плавал, и женщины его любили, тогда как рокеры в массе своей только и могли что скидываться на портвейн, да и то не всегда успешно. В самом деле, если русские рок-н-ролльщики — это поколение дворников и сторожей, то бардовская тусовка — это и сварщики, и дальнобойщики, и альпинисты, и доктора наук, и организаторы экспедиций на собачьих упряжках, то есть, как ни крути, более квалифицированная и крутая, что ли, публика. Я уже не говорю о том, что движение это куда как многочисленно. Я уж молчу про то, что в мировую музыкальную моду в последние пару лет вошел неофолк, который в некоторых своих проявлениях удивительно напоминает советскую авторскую песню. Флагман движения Девендра Банхарт, недавно сыгравший в Москве, — это уже абсолютное «милая-моя-солнышко-лесное». Я бы долго еще распалял себя подобным образом, но тут охранник легко подтолкнул меня вперед, и я шагнул на территорию фестиваля.
В первый момент тридцать третий Грушинский фестиваль показался мне недостающим звеном между Днем пограничника в ЦПКиО и праздником пива в «Лужниках». Мягкое плодово-девичье имя слишком явно таило в себе нечто грубое и не терпящее возражений. По лесу ходили люди с топорами — очень здоровые, очень бритые, очень татуированные и довольно пьяные. Повсюду сновали девицы в купальниках, много девиц, — шли купаться. Людей с рассохшимися акустическими гитарами, напротив, практически не было — только у ручья пара розовощеких парней, нарядившихся панками, безуспешно подбирали на шестиструнке какую-то чушь из «Агаты Кристи». Палаточники стояли лагерями: над каждым станом висело или знамя, или какое-нибудь полотнище, указывающее на географическую принадлежность. Самыми распространенными флагами были РФ и Че Гевара.
Впрочем, попадались штандарты и посерьезнее — над одним шатром, например,красовалась рука, сжимающая вырванный окровавленный глаз, готовый лопнуть. Запомнился мне также туристический клуб под названием «Последний поход». Там и сям были развешаны трафаретные шуточки типа «Осторожно, злая Маша!».
Я поискал глазами те города, в которых я по крайней мере бывал. Балаклава, Липецк, Тобольск — все не то. А вот омский шатер, уже ближе. Но у омичей висел дополнительный дисклеймер — плакат с надписью: «Продюсерский центр «Честь имею». Под тентом плечистый человек, сжимая недешевую двенадцатиструнку, сносно исполнял «Поручика Голицына». Большой шатер с надписью «ЛДПР» не подавал признаков жизни. Отдельными раскидистыми лагерями стояли солдаты, милиция и ОМОН. Как известно из довлатовских дневников, И.А.Бродский, увидав однажды стража порядка на закрытой станции метрополитена, изрек: «Дивная картина, впервые вижу мента за решеткой». Мне кажется, что я видел куда более дивную картину — омоновцев, мирно играющих в бадминтон. Тут и там висели альпинистские стенгазеты. Дымилась полевая кухня, продавалось до бессмыслицы вялое «Жигулевское». Предлагали также соленые огурцы в банках, готовых взорваться от жары, майки с Мэрилином Мэнсоном, песенники Сергея Шнурова, круассаны, ведическую литературу, а также книгу Игоря Тютюкина «Самоучитель счастья». На одном из лотков я с удивлением обнаружил сборник стихов вышеупомянутого Немирова. Программы выступлений были сплошь анонимными — просто концерт авторской песни, без указания имен и возможных регалий. Информационным спонсором Грушинского фестиваля выступала газета «Коммерсант», о чем свидетельствовали соответствующие растяжки. Генеральным партнером — РАО ЕЭС России.
Пока что никто ничего не пел, и я отправился в летнее кафе того сорта, где сдача с пятисот рублей составляет определенную проблему. Официантка сразу предложила мне заказать столик на завтра: завтра будет футбол — не протолкнешься, а за полста рублей она мне забронирует место. От столика я отказался — мое внимание привлекла компания малолетних панков с не по годам развитой мускулатурой. Я пристал к ним: вы-то что здесь забыли? Они приехали автостопом тусоваться, к КСП никак не относятся, ну музыка и музыка. Самый рослый из панков потребовал у бармена: «Братан, включи рок какой-нибудь! Включи «Чижа»!»
Заслышав такие пожелания, я осознал, что с современными панками мне, пожалуй, не по пути — уж лучше барды, право слово. Я расплатился и пошел бродить по поляне.
Место, где творится Груша, действительно хорошо собой — магната из Тольятти можно понять.
Нависающий над поляной зеленый склон красив по-визборовски мягкой красотой. Если забраться на вершину, открывается вид на реку и охристые горы. Когда поднимаешься вверх, видишь табличку «Аллея посажена участниками Грушинского фестиваля». Довольно странно, потому что никакой аллеи нет — буквально ни деревца.
Щит, у которого собирали подписи в защиту фестиваля, ажиотажа не вызывал. «Да ерунда это все, Грушу уж который год закрывают! — сообщила мне девушка с притороченным к заднице резиновым сиденьем. — Как такое закроешь?» С этими словами она обвела руками поляну, где к тому времени происходило уже бог знает что. Метали ножи и упражнялись в стрельбе. Кузнец обучал желающих оглушительному искусству ковки. Шлялся улыбчивый человек с огромным питоном на шее.
Восточная женщина объясняла что-то про чакры. В огромном, оснащенном телевизорами шатре пропагандировали учение Л.Рона Хаббарда. И уже вовсю пели и читали стихи.


Я ходил от сцене к сцене, слушателей везде было немного. Меня удивило обилие не своих сочинений — только и слышишь: «Песня Сергея Никитина на стихи Олега Чухонцева». На сцене справа пели Юрия Лореса — известного восьмидесятнического автора, на сцене слева в тысячный раз добивали музыкой стихи Юнны Мориц. Глубоко в лесу девушка с хорошо поставленным голосом распевала что-то из английской поэзии — этой вечной отдушины советской интеллигенции. Кто-то пел про»пинту пивка», кто-то — про ирландского сеттера.
К слову «сеттер» была выбрана рифма «ветер» — почему бы и нет? Из относительно новых авторов в явном почете была Богушевская — ее пели много и охотно.
Поэт Павел Фахртдинов, в кепке, немного похожий на критика и писателя Вячеслава Курицына, голосил про килотонны боли и громко кричал:
«Я убит на войне». Все это было довольно скучно, а в общем — вполне непротивно. На самой большой сцене неожиданно возник Сергей Старостин со своими старорусскими причитаниями и заговорами — человек, мягко говоря, далекий от КСП. Неподалеку кто-то заиграл босса-нову.
Груша, увы, уже не дистиллят и не секта. Профилированная походная акустика уступила место то краснобайскому блюзу в духе вышеупомянутого «Чижа», то псевдокубинским оркестрам, то бесконечным клонам группы «Аукцыон» разной степени безнадежности. Все смешалось на Груше: байдарочники и готы, пирсинг и консервы, рюкзаки и борсетки, косухи и штормовки. Поджарые бородачи, в которых безошибочно узнаешь грушинский old school, прямо скажем, не преобладали — происходящее напоминало уже не гнездо глухаря, но какое-то базарное токовище. Знающие люди назовут это глобализацией, я бы выразился попроще — везде одно и то же. Куда ни пойди, везде ты видишь осточертевшую комбинацию — хиппи-панки-гопники. Всякое явление оказывается подавлено всеобъемлющей триадой, достойной любого пивного фестиваля, не суть важно — британского или подмосковного: свобода, равенство и б…ство. Как было написано на огромном мусорном баке неподалеку от пресс-центра: «Милые девушки! Нам очень хочется. Роман и Марат». И два телефона.
Что и говорить, я был разочарован. В какой-то момент сквозь звон гитар и треск сучьев я начал различать еще одни смутно знакомые звуки. Я пошел прямо на них и через минут убедился, что это не слуховая галлюцинация. Из того самого шалмана, где мне предлагали резервный столик за пятьдесят рублей, во всю нехитрую мощь дешевых колонок гремел «Владимирский централ».


С наступлением темноты все стало значительно лучше. Видимо, эти песни действительно созданы для костров: то, что при свете дня казалось малообъяснимой графоманией, в ночи приобрело черты естественного и нередко привлекательного искусства. Я поймал себя на мысли, что мне прямо-таки нравится песня «Серебро в облаках», пела ее некая Ксения Федулова. Правда, ночью в лесу становится сложно ориентироваться: все поделено на туристические владения и перетянуто лентами, с каждым шагом ты рискуешь угодить на чью-то жилплощадь.
Дым костров ел глаза, а по лесу молча скакал Путин, точнее, человек в его тщательно сработанной маске. Был уже час ночи, но песнопения не думали прекращаться. Вдруг резко похолодало — тогда-то я и оценил по достоинству четверостишие, которое мне однажды зачитал поэт Лев Рубинштейн: «Люблю я авторскую песню,/Когда сидишь, б…дь, у костра./И все, б…дь, рядом, все, б…дь, вместе -/И так, б…дь, на х…, до утра». Я четко прочувствовал, что все это и впрямь до утра. Что делать, кстати, непонятно. Палатки у меня не было. Проситься в продюсерский центр «Честь имею» очень уж не хотелось.
Я надел на себя все, что было, и от нечего делать и пить превратился в слух. Вышла певица Раиса Нур и спела песню про чак-чак. Я был слегка заинтригован, но когда песня подошла к концу, исполнительница сказала: «По-моему, нет на свете человека, который бы не знал, что такое чак-чак». «Да есть же!» — чуть не закричал я, но было поздно: на сцене возник юмористично настроенный белорусский бард Александр Баль с песней «Не бери жену на море». Все происходило очень быстро — каждого человека хватало на одну, максимум две песни. Короткий конферанс — и новый автор.
К трем часам ночи все кончилось, люди стали разбредаться по палаткам. Мимо меня прошли два парня лет двадцати. Один здраво сказал другому: «Понимаешь, ей нужен мужик, а не алкоголик. А я алкоголик. И двоих ее детей я просто не вытяну».


Примерно в половине четвертого утра я остался на поляне совершенно один, если не считать пары походников, спьяну уснувших прямо в траве. Я сидел и думал о странностях КСП. С Грушей не поспоришь, как не поспоришь с тем фактом, что двадцатилетнему алкоголику не вытянуть двоих детей.
И все равно — во всем что-то не то, во всем какой-то необъяснимый чак-чак. Я пытался понять, в чем изъян и где прокол, и не мог найти ответа. Ведь хорошие голоса, неплохие, в сущности, песни, мастерская беготня пальцев по струнам (я думаю, что профессиональных гитаристов на Груше будет побольше, чем на каком-нибудь «Нашествии»).
Но в КСП есть нечто принципиально неконвертируемое. Это как с грушинскими девицами в купальниках — у них красивые тела и приветливые лица, однако же когда у девушки к заднице пристегнуто резиновое сиденье, а на этом сиденье еще и выписана пудовая шутка, то… сами понимаете. КСП в этом смысле напоминает КВН — там тоже, наверное, попадаются сносные остроты, да только кто же станет в этом себе признаваться.


С рассветом началась жара. Догорали костры, бегали уставшие от поющих хозяев собаки. В соседнем лагере дети-скауты принялись делать мудреную танцевальную зарядку, грянул Доктор Албан. Я встал, отряхнулся и уже собрался уходить, как тут ко мне подошел невысокий усач в штормовке и сделал замечание насчет оставленной бутылки из-под воды. Замечание было справедливым. Мне стало стыдно, и я запихал пластик в сумку. «У тебя еще вон монеты выпали, подбери», — не унимался усач. Но я уперся, как Гвинет Пэлтроу в фильме «Семейка Тененбаум»: не мои монеты, говорю. Турист посмотрел на меня мягко, но со значением — так, что мне сразу открылся весь смысл выражения «посмотрел — как рублем подарил». «Возьми, — повторил он. — Возьми, пожалуйста. Это ж тебе, считай, Валерка Грушин подарил. На удачу».

Максим Семеляк

Статья, по-моему, ниачем)

Яшечка
Это кому как

жирноевутесах
Вот эту тему автору стоило развить: