Новороссийск, 2001/2007

У меня есть сестра, которую я очень люблю.

А сестра очень любит меня.

Она родилась в восемьдесят седьмом против моего восемьдесят первого, что дало мне полное моральное право наблюдать, как она еле стоит на ногах за решеткой своей кроватки, дергает прутья, и требует свободы. У нас разные матери, и росли мы, стало быть, всегда порознь. Это не мешало нам быть вместе, правда, только поначалу. Потом наши дорожки разошлись. Я был юн, верил тому, что Чумак заряжает воду через телевизор, хотел стать капитаном дальнего плавания, наша Западная группа войск еще не покинула Германию, а вся страна знала, что Голден Леди – это уверенность в победе. Вот как давно это было.

Шли годы, народ уже сказал свое могучее «ДА ДА НЕТ ДА», по телевизору вовсю угадывали мелодии во главе с одним губастым прибалтом, я поступил в университет, и одновременно киндер Кириенко посоветовал населению хранить деньги в рублях. На фоне всех этих чумовых явлений и событий я понимал, что в жизни чего-то не хватает, что где-то по одним и тем же улицам со мной ходит моя кровинушка, моя сестра, а в силу какого-то долбоебизма, мы - не общаемся. Любому долбоебизму на этой бренной планете рано или поздно наступает конец (Валерий Леонтьев не в счет), и я решил исправить тупое недоразумение.

Я отлично помню этот осенний вечер. Моя Полина живет в доме, который знаком каждому ярославцу – огромный желтый сталинский дом с колоннами напротив «Гиганта». Еще один дом «с бабой», даже с двумя – именно столько пикантных женских скульптур украшает парадные углы здания. Её квартира на первом этаже, а комната находится на месте бывшего парадного. Есть такое свойство у русского человека – заделывать парадные, и шмыгать через черный ход. Архитектор осуществлял великую социалистическую мечту всех времен и народов – обычный человек должен жить во дворце, все эти колонны, параметры которых выверены по точнейшим античным пропорциям, вся эта богатая лепнина, гигантские арки, мрамор, скульптуры. Людям дали возможность почувствовать себя КОРОЛЯМИ, заходя по мраморным ступеням в светлую, просторную, чистую парадную, из грязи в князи, но увы, промах - давали такую возможнось не тем людям и не в той стране.

В моей стране заколачивают парадные – к чему выделяться, мы ж не баре, побегаем через грязный задний ход, зачем пропадать площадям, ведь можно же расширить жилые площади, или хранить метлы с лопатами. Именно из таких была квартира моей сестренки – уже спустя пятнадцать лет после постройки дома, в шестидесятые, парадные были замурованы, а их площади превращены в дополнительные комнаты. В такой-то комнате и жила сестра – открываешь подпол в комнате, а там, в подвале, вместо пола – грязные мраморные ступени, как символ нации. На них хранится картошка.

Тем осенним вечером, обуреваемый ставшими привычными мыслями «ну как же она там», я заглянул в знакомое окно первого этажа, как прыщавый школьник-вуайерист, и увидел её. Она делала уроки, а её роскошная волна русых волос (такого же цвета, как у меня!) закрывала лицо и падала на стол. Луч лампы выхватывал в мраке комнаты кусок стола, и вот эту волну волос. Я отчетливо помню этот вечер, и этот момент. Именно тогда я решил: хватит! И на следующий же день позвонил.

С тех пор мы всегда вместе. У нас разные дороги, разные мамы, разные судьбы, но я всегда знаю, что где-то там есть она, а она знает, что где-то там есть я, и нас тянет друг к другу. Нам очень хорошо вместе. Притягиваемся мы. Где бы не находились.

И вот я лечу в Новороссийск.

Возлюбленный сестры закончил наше местечковое Высшее Военное Финансовое Училище, это культовое место. Его обитатели рулят ярославским мэйн-стримом молодежной жизни уже многие годы. Финны, финно-угорцы, и конечно же, финики – всех этих достойных зелененьких мужей можно массово видеть на улицах родного города. Они – утешатели девичьих душ ярославской глубинки, ведь альма-матер ЯВВФУ находится аккурат напротив общежития №1 Ярославского Педагогического Университета, в просторечии ЦПХ. Сколько страстей, сколько криков души уроженок Данилова, Гаврилов-Яма, Переславля-Залесского и других прекрасных населенных пунктов Ярославщины было погашено и утолено этими благородными рыцарями – воинами калькулятора и гроссбуха.

Нет человека умиротвореннее и спокойнее финика – он прекрасно выдержан, идеологически подкован, хладнокровен, мудр и тверд - ведь ему известно, что в случае любой бузы никому не составит проблем его найти. Сколько, сколько же криков во все времена оглашали ярославские дискотеки: «Пацаны, ну пацаны, я не знал что она с вами, ну только не по лицу, дежурный запалит!».

Лучшие люди со всей страны стекаются в старинный русский город на Волге, чтобы получить лучшее экономическое образование из всех возможных в рядах доблестных российских Вооруженных Сил. Учиться здесь тяжело, но зато гарантировано удивительное уважение и трепетное понимание со стороны заблудших душ жительниц ярославской глубинки. А какой выпускной! А после него перед тобой лежат все дороги. Хочешь – распределят в воинскую часть на остров Шикотан. Хочешь – отправят вместе с эскадренным миноносцем «Неустрашимый» ловить сомалийских пиратов. А еще вот на Северной Земле есть военная точка – там два солдата обслуживают пункт радиолокационного оборудования, их еще с мешком тушенки на пункт с вертолета сбрасывают, на целый год, так ведь и этим служивым нужно начислить довольствие, контролировать состояние материальной базы, а кому это сделать, как не доблестному военному финансисту – выпускнику Ярославской Высшей Военно-Финансовой Академии! И делать это нужно на Северной Земле, ведь сидя в Москве, особо чутко материальную базу не проконтролируешь.

Вы уже понимаете, мои яхонтовые читатели, куда я клоню.

Антон – очень достойный человек, которого я безмерно уважаю. Он очень любит мою сестру, а она очень любит его, и это прекрасно. И город Новороссийск – это тоже прекрасно. Конечно, распределение что в советское время, что сейчас - это, право, невероятно прекрасно. Так угарно. Как барабан крутить в лотерее «Спринт» и вытягивать бумажки с названиями городов. Ты, Дима, поедешь в военный городок, затерявшийся в пустынях Калмыкии, а ты, Владик, поедешь во Владик. Только который заканчивается не на «восток», а на «кавказ». Осетинам привет. Ты, Эдуард, сын генерала, поэтому тяни вот эту бумажку, вот эту говорю, там написано слово «Москва». А ты, Антон, приписан к флоту, ты едешь в Новороссийск.

На свадьбе было все как полагается – форма лейтенанта флота, моя красавица сестра, и конечно же, офицерский кортик, я пробегал с ним всю свадьбу, и безумно, просто безумно этим идеально колющим (не режущим!) оружием мне хотелось кого-нибудь игриво пырнуть, сгодился бы даже Филипп Бедросович. Обожаю колюще-режущее оружие. Обожаю Филиппа Бедросовича.

Моя Полина, как любящая и верная жена, последовала вместе с Антоном в Новоросс, служить России. Я, как любящий и верный брат, уже через четыре месяца последовал за Полиной в Новоросс гостить. Месяца листопада первого дню, я ехал в ставший до безобразия родным аэропорт мон Шер-1, не самое приятное родство конечно, но как говорится, мы любим учение Ленина, потому что оно – Маркса, мы любим учение Сталина, потому что оно – Ленина, мы любим учение Брежнева, потому что. Вот так же и с Шереметьево, мы любим этот аэропорт. Потому что.

Четыре часа поезда Ярославль-Москва, привычный нырок в метру, Савеловский, поезд до Лобни, там автобус до терминала... будний день, кругом моря народу, все спешат, суетятся, толкаются, бегут... опущенные вниз глаза. Привычные распихивающие движения локтями. Быстрее. Ещё быстрее. Как же, как же... баблища бы побольше, конечно. А то опоздаете. Опоздаете на работу, опоздаете на транспорт, опоздаете на встречу, опоздаете жить. Быстрей. Кам он. Бабло упустите.

На мне легкая ветровка, несмотря на позднюю осень, в конце концов я лечу на Юг, в левом кармане – запасные носки, а в правом – зубная щетка, во внутреннем – паспорт, в паспорте – деньги, на плечах - голова, а в голове – светло. Мне нравится ощущать себя бездельником и тунеядцем посреди этого кипящего людского моря, которое торопится пожить. Блаженное отрешенное состояние, блаженная улыбка, я никуда не спешу. Мне совершенно не жалко времени, я взваливаю на себя обязанности москвичей и доступно объясняю желающим на вокзалах, что на Ярославском, что на Савеле, куда как проехать и попасть.

В толпе я – как иголка в сене
Я снова - человек без цели

В аэропорту мон Шер-1 оказался приятный гаштет с ирландским разливным Бимишем, поллитрушечка полодиннадцатого утра добавляет благостности на душе и расширяет позитивность мировосприятия.



Судя по всему, этих же традиций жизненной философии придерживался второй единственный посетитель кафе,усатый мужичок лет тридцати пяти, казалось, он сошел с фотографии шведских музыкальных ансамблей семидесятых годов. Мы сделали первый, самый вкусный глоток темного пенненького, одновременно. Небольшая пауза, легкий выдох, понимающий взгляд друг другу в глаза, второй глоток, взгляды расходятся.

Печальна ночь,
Капризен день,
И прячет дождь
Рассвета тень.

Туда, где ждут
Снять урожай,
Я ухожу,
Не провожай.

Настроение плавно меняется на «самолетное», мне безумно нравится шариться по родной стране, да и не только по ней, конечно. Бесцельно. Как например сейчас. Нет, святая цель конечно есть – обнять соскучившуюся сестру, пожать мужественную руку офицера русского флота, но всё равно... Дорога... дорога на любом виде транспорта... самолетом, поездом, машиной – всё равно... главное - ехать... страсть к перемене мест... гигантский калейдоскоп быстро меняющихся кадров – виды, люди, ситуации, лица, настроения, города, ощущения. Что может быть лучше?

Перекати-поле,
С Дона до Ангары,
Где точит камень-Шаман,
Летописец-Байкал.

Перекати-поле,
С Лены и до Невы,
Где на рассвете звездой
Я встал!

Я беру вторую и задумываюсь... а ведь я уже был в городе Новороссийск, шесть лет назад. Уже тогда мной завладела страсть к перемене мест. Не было денег, не было возможностей, не было и целей – зато была эта страсть.

- А не съездить ли нам на Кавказ?, подумали мы как-то с друзьями Валентином и Виталием теплым августовским днем две тысячи первого года, наскрябали по мелочи денег, сели в электричку Ярославль – Александров, и поехали.

Из города Александров, что Владимирской области (ко Владимиру, конечно город де факто имеет такое же отношение, как я к хору имени Пятницкого), мы пересели в электричку Александров – Москва. А в Москве с хохломского Ярославского перешли на псевдовосточноторжественный Казанский и поехали до станции Голутвин, которая, как знает любой образованный русский человек, является главным вокзалом славного города Коломна. Здесь мы покушали, и покупались в чудном месте слияния Москвы-реки и Оки, при этом стараясь миновать подозрительно фиолетово-оранжевые воды вышеупомянутой Москвы-реки.

Ты молод, тебе всего девятнадцать лет, на тебе майка за червонец из секонда, с собой две банки кильки в томатном соусе и шестьсот рублей на полторы недели, и тебе полностью насрать, что купание в Москве-реке как-то может подорваться твой кислотно-щелочной баланс. Из Коломны ты ждешь собаку до Рязани, здравствуй, первый русский город на пути монгол, здравствуй, вокзал Рязань-II, привет, электричка до города Ряжска.

Собака Ряжск - Мичуринск, уже поздно, темно, но в псине Мичуринск – Грязи можно и поспать. А от Грязей и до Воронежа недалеко. И вот мы уже купаемся в одноименной реке, и кушаем сосисочки в тесте на местном вокзале, и вот уже едем в город Лиски. Всего лишь сутки с половиной – и чуть меньше тысячи верст позади, ты на благодатном Черноземье, а вокруг то как хорошо! И деньги почти не уменьшаются – контролеры – это редкость, но с ними всегда можно полюбовно договориться, а если совсем уж никак, то можно и побегать по составу. А еще лучше совсем не париться и просто выйти, ждать следующей собаки, есть дармовые яблоки да груши, и трещать с местным населением за жизнь – времени то все равно море, куда его девать то. Не иначе, как въябывать на новый 72 дюймовый телек, затем, чтобы он через год устарел и стало можно начать въябывать на плазму. А может, взять ЖК? Нет, пожалуй, лучше плазма – это, в конце концов, модно.

В городе Лиски Воронежской области мы встретили эшелон дальнего следования, следующий из самого что ни на есть самого города России – Ярославля, а в составе вместе с составом следовал наш прекрасный соратник по жизненному распиздяйству некто Сурен, кто не знает Любочку, Любу знают все, а с ним еще тридцать пьяных достойных сынов Ярославщины, не залезть бесплатно в вагон к таким добрым мужам было бы преступлением, а Ян, Валентин и Виталий – не преступники. Так, мелкие криминальные наклонности, не более.

Очнулись только уже на утро – оп-па, большая надпись КРАСНОДАР за окном. Двое суток, ни копейки денег – и ты в столице Русского Юга. Эшелон с достойными ярославскими сынами ушел дальше, на райские курорты, а мы потратили первые деньги за проезд и сели в дизель, следующий до Новороссийска – там совсем уж рядом. Короткий сон, по левому флангу показываются предгорья Большого Кавказа, резкий поворот железнодорожного полотна, разрыв между горами, станция Тоннельная, финишная прямая, и о-ля-ля – цель! Синее-синее море далеко внизу, золотая звезда на вокзале и надпись «Город-Герой»... Мы выходим... маленькая площадь и гигантский элеватор на ней... настолько гигантский, что он просто подавляет, особенно троих молодых ярославских парней, приехавших сюда с двумя банками кильки в томатном соусе и с извечным блеском в глазах.

... Я встряхиваю головой, задумчиво смотрю на дно третьего бокала Бимиша, еще несколько секунд думаю, и иду на борт самолета, к воротам, над которыми горит надпись «Анапа».

- Молодой человек, кока-кола, фанта, спрайт, апельсиновый сок, вино, чай?

Пассажиров немного, не сезон нонче, самолет рейсовый, небольшой. Все, кто сидит в салоне, как на ладони, буквально два-три десятка человек, и стюардессы вроде как даже рады показать, что сервис в России не стоит на месте, и улыбаются каждому.

- Так, вино, конечно, фройляйн, к чему расспросы. Красное. Лучше сразу два.

Внизу проносятся Коломна, Рязань, Ряжск, Грязи, Воронеж, Лиски... и пусть мне видно только Воронеж (вот он, здоровая бляха широких сталинских проспектов и новых микрорайонов, посередине гигантский разлив синевы – это река Воронеж), но я знаю, что и все остальные города и городишки там, пусть мне их и не видно, они тут, рядом, подо мной. В Новороссийске нет своего аэропорта, там напряги с ровным местом, да он ему и ни к чему – до Анапы пятьдесят верст, а это для России смех, а не расстояние.

Чудное слово «Витязево» встречает меня на здании аэровокзала, ай нанэ-нанэ, умели всё-таки казаки называть свои станицы, засуетились встречающие, куча таксистов-бомбил с типично южными харями и говором, багажа у меня, кроме носков и зубной щетки, нет, и я иду по предъаэропортовой площади. Никаких трудов доехать от аэропорта Анапы до автобусного вокзала города Анапы, а оттуда до автобусного вокзала города Новороссийска, а оттуда на маршрутке до дома Полины не составляет, но мне уже не девятнадцать лет, и если раньше было не жалко две недели, то сейчас у меня всего четыре дня.

Интеллигентного вида старичок, так и не скажешь, что извозчик, такие, наверное, только на юге и возможны. Слух сразу выхватывает непривычный акцент. Конечно, в тех краях кого только не жило и не живет, от греков и цыган до генуэзцев, но это не то... После получаса поездки:

- Вы латыш?
- Нет, я литовец.
- А здесь как?
- Жизнь...

Мне всегда очень нравилось название «Новороссийск». Новая Россия... Есть в этом какой-то дух времени, какие-то чаяния, какие-то стремления, много чего есть в этом слове. Оно мощное, и в то же время мягкое, не режет слух.

Представляешь середину девятнадцатого, и плывущие вдоль недавно присоединенного к империи побережья фрегаты, и совет командующих, увидевших обширную удобную бухту за очередной горой, развалины турецкой крепости, свежий бриз, и типично русское решение за рюмкой водки в обед:

- Ну что, здесь, Алексеич?
- Пусть будет здесь...

И совсем скоро в бухте запестрели на рейде десятки Андреевских флагов, и вот уже в городе целых восемь улиц, и форт, и еще время, и вот уже в долине впадающей в бухту маленькой, никому доселе неизвестной болотистой речушки Цемес построены первые в империи заводы, производящие новую, неведомую, революционную для того времени субстанцию – Цемент, ну а уж как удобно стало вывозить через идеальный порт всю кубанскую пшеницу... И вот в городе восемнадцать улиц!

... Когда три ярославских парубка выгрузились на привокзальной площади, протерев после короткого сна глаза, один из них, в миру называемый Яном, был зело удивлен, потому как город морской и воинской славы России у него в сознании отнюдь не ассоциировался с грязным огромным элеватором. Море мелькнуло где-то далеко внизу, да так и пропало. Идем пешком, а дома все в цементной пыли – не иначе, мы аккурат в долине речушки Цемес. Впрочем, цементная пыль владеет всем городом – ну, что теперь делать, историческое наследие, кровью теперь что ли блевать, что твой город когда носил и носит почетное звание цементной столицы России.

Шумит гигантский порт, разгружают европейские сухогрузы, они привезли в Россию муку, в страну, которая еще несколько десятилетий назад была «житницей мира». А в ответ из огромных кругляшей нефтехранилищ наполняются танкеры – нам всегда есть что предоставить современной мировой экономической конъюктуре. Порт не утихает ни днем, ни ночью, огромные ряды контейнеров, десятки судов у пирсов, характерные звуки сирен, шум работающих погрузчиков и лебедок – эту симфонию, знакомую с детства, я не спутаю ни с чем и не променяю ни на что на свете.



... Мы купались прямо в порту, ныряли в зелено-розовую воду с пирсов, нам девятнадцать, и осталась одна банка кильки в томатном соусе. А еще было очень жарко. Невероятно жарко. Но и на это все равно – грязная вода порта неплохо освежает, хоть и оставляет нежно-оранжевые разводы.

... Не удивительно, что первым делом мы пошли с сестрой в порт. Как и все наши города, Новоросс за последние года очень изменился – гигантская набережная замощена, множество новых памятников, встал на вечный прикол «Михаил Кутузов», строится башня небоскреба прямо у воды, много света, и вообще, как это становится модным в современной России – ОБЛАГОРАЖИВАЕТСЯ город. Любят это слово наши мэры и прочие пэры, за ними вторят и горожане.



Я очень мало что помню от своего Новороссийска две тысячи первого года – большая просторная улица-бульвар, я точно знал, что это главная улица города, пирсы, море, сильное гастрономическое впечатление (раки - как семечки!), гнетущая жара, плавящийся асфальт, и пыль, пыль, пыль вокруг. Однако, не пыль и даже не раки, самое яркое впечатление от Новороссийска шестилетней давности. Мы решили сходить на футбольный матч местной лютой команды «Черноморец» с импозантными гостями со Средне-Русской возвышенности, приветствуйте, «Факел» Воронеж!

Поскольку мы выпили с гостями из Воронежа, то не удивительно, что после матча нам массово попытались навалять поклонники местной команды. Мы втроем не очень любим, когда нам пытается кто-то навалять, мы мирные люди и если что, в своей борьбе за мир камня на камне не оставим, и мы не желаем, чтобы нас кто-то трогал только на основании того, что мы пьем пиво с жителями Средне-Русской возвышенности, а не Черноморского Побережья. Нас было около двух десятков, их примерно столько же, и очень, очень много гуляющего народу на главной улице-бульваре.

Я иду с сестрой по вечерней, почти вымершей улице Советов, она держит меня под руку, я настолько блаженно улыбаюсь, вспоминая ЭТОТ перекресток, что она спрашивает – что, мол, совсем ностальгия замучила? А вот да, замучила. На этом перекрестке по нам дали залп из бутылок, ну а может наоборот, здесь я, в общем и целом абсолютно пацифистично-пофигистичный мальчик, схватил желающего мне зла оппонента за волосы и тюкнул его лицом о капот припаркованный машины. Для меня, тогда, это было очень круто. Мы были юны, неопытны, и воронежцы были пьяны, неудивительно, что нас разогнали и рассредоточили по всему прилегающему частному сектору.

У меня интеллигентный вид, очки, вменяемая одежда (майка из секонда – целый червонец!), невинный вид, эйнжл айз, поэтому я банально растворился в толпе, и с Виталиком и Валентином мы встретились только на вокзале.

На нем, прекрасном элеваторном новороссийском вокзале, наши волнующие естество приключения не закончились. В глубокой ночи, когда все униженные и побитые бравыми черноморцами воронежцы разлеглись по лавочкам и бордюрам, ко мне подошел черный, как южная ночь, человек, и вкрадчиво представился: - Капитан милиции такой-то. Ваши документы. Взяв мой паспорт в руки, капитан милиции произвел некоторые совершенно революционные для милиционера действия: так, вместе с паспортом в руках он развернулся и совершил несколько гигантских прыжков, не уступая в импульсивности движений самому Бубке, после чего попытался убежать.

Я, совершенно не ожидавший от капитанов милиции, даже новороссийской, таких импозантных действий, в свою очередь нагнал человека и по хорошему попросил вернуть документ, удостоверяющий мою личность, как законопослушного гражданина независимого государства Российской Федерации. Черный, как южная ночь, джентельмен, произнес несколько опрометчивых фраз, которые его полностью дискредитировали его мало того, как капитана милиции, так и просто адекватного человека. А еще проще, он оказался лже-капитаном, который под воздействием алкогольного опьянения и под покровом новороссийской ночи, занимался выманиванием у честных граждан Российской Федерации их документов и ценных вещей.

Хоть я и был юн, девятнадцать лет как никак, и драться я не любил и не умел, но сопоставив вышеупомянутые невероятные факты, я принял единственное верное в той ситуации решение и нанёс плохому человеку удар ногой в живот, после чего, несмотря на всю корявость и дилетантность удара, развенчанный капитан также принял положительное решение по рассмотрению моей кредитной истории, и, несколько согнувшись и издав крякающий звук, тут же отдал паспорт законному владельцу, то есть мне. После таких захватывающих событий на новороссийском вокзале подоспела настоящая привокзальная милиция, и в целях ликвидации нарастающей волны народного вокзального гнева, увела в свои казематы гражданина, на проверку оказавшимся жителем солнечного Дагестана. Здесь у жителя дружественной республики оказались еще три паспорта пассажиров, коротающих время в зале ожидания вокзала «Новороссийск», а также золотые часики, принадлежащие жителю города Воронежа.

Теперь, изумрудные мои читатели, вы понимаете, какую значимую роль выполнил город на брегах Цемесской бухты в деле становления личности Яна Александровича, какой эмоциональный всплеск он вызвал в сознании индивида, только вступающего во взрослую, суровую жизнь.

... Мы бродили с сестрой по городу, а я вызвал стертые полуцветные воспоминания и делал их яркой, пышущей красками картинкой, я показывал ей – а вот здесь мы... а вот здесь я... а тут раков продавали... а тут у него сланцы слетели... а тут... а потом мы в Геленджик поехали... а я... эх... Мне всего двадцать шесть, а уже – История... Моя, маленькая История...



Кстати, о Геленджике. Замечательный мужик вывез Яна в Геленджик. Тогда, в две тысячи первом, мы же по уму в этот город-рай ехали, на три дня. Покушай курочки. А в Новороссе были так, проездом. Потом, конечно, был Краснодар, ночевка в штаб-квартире казачьего сечевого куреня, похищенные арбузы, но вся эта эпическая сага будет потом, а сейчас мы приехали в Геленджик на рейсовом автобусе Новороссийск-Геленджик. Тогда еще вся эта пандемия под названием «отдых на Юге» еще не приняла ужасающих масштабов, бабло народонаселения еще не восстановилось после киндеровских экспериментов лета девяносто восьмого, поэтому Геленджик представлял еще то, чем он всегда являлся – полусело-полусовковый санаторий с редкими элементами современной инфраструктуры. Сейчас, собственно, то же самое, только элементов чуть-чуть прибавилось, да цены выросли, да народу больше стало ездить, ибо бабло, следовательно, можно побольше форсу и ОБЛАГОРОДИТЬ набережную. А еще проще – несмотря на прежний статус полусела-полусанатория у города совершенно необоснованные имперские амбиции и замашки.



... Мы остановились в клетушке на чердаке пристройке к частному дому, восемьдесят вторая линия от моря. Лимит – два хот-дога в день и банка консервов. Пиво, конечно, не в счет, уж лучше вообще не жрать, но без пива – никуда. Геленджикская бухта, мелкая и круглая, как блюдце, и теплая, как солдатский ватник, конечно сгодится для неизбалованных сыновей Севера.

... Сейчас, когда мы идем с сестрой и Антоном по пустой набережной, в первых числах ноября, бухта совсем не производит впечатления уютного, мелкого, теплого блюдца. Солнечно, но совсем не жарко. На пляжах виднеются остовы и каркасы летней развлекухи, закрытые на зиму брезентом, соскладированные лежаки, сложенные стулья, сдутые сушащиеся бананы и прочие чувственные удовольствия – все они напоминают гору выброшенных, забытых детских игрушек.

Проголодавшись, мы решили зайти в одно из десятков кафе, выстроившись во фрунт вдоль набережной. Здесь ничего не меняется – страна меняется, меняются нравы, а здесь так же будут рулить жизнью неряшливо одетые официантки и салатики из огурцов и ветчины с горой майонеза. Обстановка - «богатая», богато – это когда стулья с красной обивкой и позолоченными спинками, золоченые же рамы зеркал, псевдосеребряные подсвечники, махровый палас в центре зала и никогда не функционировавший камин, построенный ради «у нас есть камин». Богато. В таких заведениях пацанам бы нормально делить добычу, чувствовать свою принадлежность к высшему обществу (с золота едим!), и забываться в водочном угаре. Глядя на весь этот триумф девяностых, я понял, чего же здесь не хватает – ненавязчивого музыкального сопровождения а ля «и судьи плакали над ним, но вышку все же дали». Ан нет, а вот и оно – из динамиков замурлыкало «волки в поле воют, а под расстрельную статью ямы быстро роют». Всё как надо.

И всё бы ничего во всём этом – только там таких кафе как у дурака фантиков. Они же были и шесть лет назад, только сейчас цены в них удесятирились, а внешний вид и сервис остался неизменен. А цены можно повысить только на основании того, что кафе находится на единственной в гигантской стране территории с субтропическим климатом. И только на этом основании со всей этой гигантской страны съедутся сотни тысяч фунтиков, кто-то из них будет морщиться от происходящего, а кто-то попадет в свою родную среду, итог то один – жрать будут. Поэтому, я уверен, вернувшись через еще лет пять, я застану на месте то же самое кафе, позолота чуть осыпется, официантка постареет и станет еще неряшливее, а цена увеличится еще в пару разиков. Это законы моей страны. Пипл хавает. И я хаваю – потому что кушать хочется всегда, а больше негде.

Не в океанариуме же, в который мы сходили после трапезы. А потом я увидел ТОТ САМЫЙ МАГАЗИН. Шесть с лишним лет назад, руководствуясь теми же благими намерениями «кушать хочется всегда», я решил себя побаловать и купить в этом магазине тортик. Небольшой такой, но дьявольский притягивающий и манящий меня с запыленной витрины. Было жарко, упоительно жарко, невероятно жарко, поэтому неудивительно, что меня повело, закружилась голова, и витрина, и тортик в моих глазах превратились в сплошную иллюминацию, просто какие-то тридцать залпов из тысячи орудий войскам Красной Армии, кораблям и частям Военно-Морского флота, одержавшим эту блестящую победу.

Я никогда не терял сознание, но понял, что вот оно, господа, вот оно, есть! Я бросил в бой свои последние резервы, весь свой Запасный Полк, и благодаря им сделал еще несколько шагов к выходу из магазина и начала заваливаться на левый борт, как броненосец «Бородино» в Цусимском сражении после восьми прямых попаданий главного калибра японцев. Под левым бортом оказалась бабушка с авоськой колбасы, она, совершенно справедливо пихнула меня, падающего, локтем под бок с разумным комментарием «молодежь проклятая, ты совсем охуел что ли», это привело меня в чувство еще на секунду, этой секунды хватило, чтобы я не упал на кафельный, нежно-поносного цвета магазинный пол, а на руки подоспевших Виталика и Валентина. Они уже успели заметить мои глаза в кучку и попытку падения на невинную бабулю.

На улице меня макали головой в фонтан, и коллективно вспоминали школьный курс ОБЖ, главу из учебника под общим названием «Солнечный и тепловые удары». Когда тебе девятнадцать и ты за полторы тысячи километров от дома, денег осталось триста рублей на неделю, тебя в общем то и тепловые удары – веселят и кажутся забавными. Мы скушали торт и побежали купаться.

... Я посмотрел на этот магазинчик, он ни капли не изменился, с чего бы, и на эту площадь, и на этот фонтан, сейчас на зиму выключенный, что воду то тратить, все равно никого нет, и окинул взглядом всё то великое место, где Ян Александрович первый и последний раз в жизни на пять секунд потерял сознание. Проникнувшись величием момента, мы втроем углубились в частный сектор и зашли в без сомнения волшебный магазинчик-разливайку «Вина Кубани». Это такая дьявольская сеть, которая опутала весь наш юг, на выбор – около двадцати сортов винца, десять рублей стаканчик. Удивительное по своей сказочности пойло, но какой колорит, какой дух, какой приход, какая, в конце концов, цена! В разливайке все эти бесспорные плюсы подтверждал своим присутствием местный житель, глядя на внешний вид которого становилось очевидно: этот достойный муж посвятил Винам Кубани всю свою жизнь. А стало быть, оно того стоит – порешили мы и взяли литруху с собой в дорогу. И не прогадали.



В отличие от пива, на вкус и цвет вина мне в общем то всё равно, меня больше радует эффект, поэтому я могу выпить что угодно, в общем, для Вин Кубани я – бесценный клиент. На этот раз мы проявились верх культурности и даже взяли стаканчиков – и на каждом перекрестке радостно отмечали факт существования перекрестка, и так аж до дома, до родного Новоросса.

На волшебной волне Вин Кубани мне очень захотелось попасть на легкий крейсер «Михаил Кутузов» - я очень люблю всё, что плавает, включая морепродукты и военные корабли. Там музей, но он работает днём, а сейчас ночь. Но это не помеха патриотам морского дела – после получаса ошивания у трапа, и выслушивания однообразных ответов вахтенного («не положено»... «отставить пьяным гражданским лезть на трап»), нам сверху призывно замахал руками местный прапорщик, а по морскому мичман. Упоительная белая фуражка с пятнышками томатного соуса, прекрасная выправка, складная речь, мятый, видавший виды, китель,способность издалека узнавать любителей морей и океанов – это был сверхчеловек. Только через некоторое время я заметил, что несмотря на бодрую речь, серьезные размашистые жесты, помахивание указательным пальцем перед носовым орудием с лаконичным комментарием «а это, ребята, силища!», я понял, что в мичмане присутствует некоторый подозрительный элемент. Он путал местами некоторые слова. Например: «Командирская это управления рубка». Или «гальюн можете по видеть правому борту вы». Мичман не был похож на ярого любителя творчества Шекспира, а заглянув ему в глаза, вернее, под скрывавший их козырек фуражки, мне всё стало ясно.

Мичман был мертвецки пьян. До этого я никогда не встречал такого – глаз у бравого моряка не было вовсе, а вместо них один алкоголь и бездонная синева всех морей и океанов, вместе взятых. Но выправка, манера держаться, в конце концов речь – невозможно совместить такое состояние и все эти признаки цивилизованного человека. Теперь я окончательно понял, почему русский флот испокон веков, со времени своего появления, диктовал свою непреклонную волю народам всего мира. Почему подводная лодка, которую американцы ждут у Исландии, всплывает в Мексиканском заливе, и наоборот. Почему шведы ждут петровские галеры у мыса Гангут, а галеры ночью переваливаются посуху через полуостров и атакуют с тыла. Становится понятно наконец, почему вопреки всем законам физики, сгорел паром на краснопрофинтернской переправе, что в Ярославской области. - Насколько же велик наш флот – думал я, следуя за этим мичманом, бравым черноморцем, который после минимум трех бутылок водки бодро водил по крейсеру троицу радостных, после Вин Кубани, любителей морского дела, и при том еще рассказывал корабельные байки. Вот к слову, почему он ночью и пригласил нас на борт – мичман был русским моряком, а русскому моряку всегда ближе к полуночи требуется общение и понимающие его души. Коими мы, бесспорно и являлись.

Перед моим отлетом мы решили скататься еще и в Анапу – в конце концов, все равно планер стартует оттуда, а в этом городе, единственном на нашем побережье,я еще никогда не был. Посмотреть, действительно ли городок есть то, как я его всю жизнь представлял, немножко выпить слабоалкогольных напитков на моем любимой празднике – 4 ноября, Дне Народного Единства, и конечно же, воткнуть по приезду красную кнопочку в карту – вот мои нехитрые цели. Все цели были достигнуты.



На главной площади города гуляют ряженые казаки, плясульки, вездесущие Вина Кубани, наспех собранная цена, ужасный звук, детские коллективы, дорогие россеяне, шашлык, вороватые глаза местного ответственного чиновника, который, судя по стесняющему виду, еще не успел отнести домой полученный от подрядчиков откат и потому несколько волнующийся, не сколько от реальной опасности, сколько по привычке.

Анапа – это тот же Геленджик, только в профиль. Для меня самым большим удивлением были развалины, которые там остались от греческого поселения. Я такое люблю, и увидеть такое в этом попсовом аде ущербных аттракционов, певицы Максим, кафе «Огонек» и автоматов-определения продолжительности жизни, увидеть во всем этом рае советского отдыхающего что-то историческое было для меня удивительным. Приятно удивительным.

Мы выпили медовухи с шашлычком, и я улетел, но обещал обязательно вернуться. И я сдержал обещание. В конце концов, я же очень сильно скучаю. Только взлетели, а я уже стал скучать. Я знаю, что они вдвоем, обязательно вернутся, вопрос только – когда. Надеюсь, чем скорее, тем лучше. Новороссийск – это конечно очень хорошо, море и тепло – это всегда замечательно, но старого доброго сталинского «дома с бабой» никто и ничто, и никогда уже не заменит. Вот о чем я думал, сидя в кресле подержанного «Боёинга» и для самолётности выпивая очередное дабл-красное.

Перекати-поле,
С Ладоги на Онон,
Где заклинатель степей
С колыбели плел мост.

Перекати-поле,
С Шаморы на Москву,
Где черным маком в огне
Я рос!

А потом я достиг этой самой самолётности и стал просто наслаждаться Дорогой. Назад она всегда кажется быстрее и скомканнее, но от этого она не перестаёт быть ей, любимой Дорогой. Страсть к перемене мест будет владеть мной всегда. И она всегда будет удовлетворена. Всякое может статься, и мне уже не девятнадцать, и на электричках я почти не езжу, предпочитая самолёты, но никто и ничто не отнимет у меня этого. Я знаю, что что бы не случилось, как бы не стукнула жизнь, моя страсть к перемене мест будет удовлетворена. Если я снова захочу увидеть своё любимое море – я сяду в электричку «Ярославль-Александров», и увижу его. Увижу его, увижу сестру, увижу всё, что я захочу увидеть на этой планете. Ничто не может помешать моей любви к сестре. Ничто не может помешать страсти к перемене мест.



Это сообщение отредактировал Masquerade - 11.12.2008 - 13:52

это точно)

отлично

легкий, а выглядит масштабно