Кто как пишет, Знакомимся со стилем писателей

Леонид Андреев "Большой шлем"

Они играли в винт три раза в неделю: по вторникам, четвергам и субботам; воскресенье было очень удобно для игры, но его пришлось оставить на долю всяким случайностям: приходу посторонних, театру, и поэтому оно считалось самым скучным днем в неделе. Впрочем, летом, на даче, они играли и в воскресенье. Размещались они так: толстый и горячий Масленников играл с Яковом Ивановичем, а Евпраксия Васильевна со своим мрачным братом, Прокопием Васильевичем, Такое распределение установилось давно, лет шесть тому назад, и настояла на нем Евпраксия Васильевна. Дело в том, что для нее и ее брата не представляло никакого интереса играть отдельно, друг против друга, так как в этом случае выигрыш одного был проигрыш для другой, и в окончательном результате они не выигрывали и не проигрывали. И хотя в денежном отношении игра была ничтожная и Евпраксия Васильевна и ее брат в деньгах не нуждались, но она не могла понять удовольствия игры для игры и радовалась, когда выигрывала. Выигранные деньги она откладывала отдельно, в копилку, и они казались ей гораздо важнее и дороже, чем те крупные кредитки, которые приходилось ей платить за дорогую квартиру и выдавать на хозяйство. Для игры собирались у Прокопия Васильевича, так как во всей обширной квартире жили только они вдвоем с сестрой, - существовал еще большой белый кот, но он всегда спал на кресле, - а в комнатах царила необходимая для занятий тишина. Брат Евпраксии Васильевны был вдов:

он потерял жену на второй год после свадьбы и целых два месяца после того провел в лечебнице для душевнобольных; сама она была незамужняя, хотя когда-то имела роман со студентом. Никто не знал, да и она, кажется, позабыла, почему ей не пришлось выйти замуж за своего студента, но каждый год, когда появлялось обычное воззвание о помощи нуждающимся студентам, она посылала в комитет аккуратно сложенную сторублевую бумажку "от неизвестной". По возрасту она была самой молодой из игроков: ей было сорок три года.

Вначале, когда создалось распределение на пары, им особенно был недоволен старший из игроков, Масленников. Он возмущался, что ему постоянно придется иметь дело с Яковом Ивановичем, то есть, другими словами, бросить мечту о большом бескозырном шлеме.

И вообще они с партнером совершенно не подходили друг к другу. Яков Иванович был маленький, сухонький старичок, зиму и лето ходивший в наваченном сюртуке и брюках, молчаливый и строгий. Являлся он всегда ровно в восемь часов, ни минутой раньше или позже, и сейчас же брал мелок сухими пальцами, на одном из которых свободно ходил большой брильянтовый перстень. Но самым ужасным для Масленникова в его партнере было то, что он никогда не играл больше четырех, даже тогда, когда на руках у него имелась большая и верная игра. Однажды случилось, что как начал Яков Иванович ходить с двойки, так и отходил до самого туза, взяв все тринадцать взяток. Масленников с гневом бросил свои карты на стол, а седенький старичок спокойно собрал их и записал за игру, сколько следует при четырех.

- Но почему же вы не играли большого шлема? - вскрикнул Николай Дмитриевич (так звали Масленникова).

- Я никогда не играю больше четырех, - сухо ответил старичок и наставительно заметил: - Никогда нельзя знать, что может случиться.

Так и не мог убедить его Николай Дмитриевич. Сам он всегда рисковал и, так как карта емуне шла, постоянно проигрывал, но не отчаивался и думал, что ему удастся отыграться в следующий раз. Постепенно они свыклись со своим положением и не мешали друг другу: Николай Дмитриевич рисковал, а старик спокойно записывал проигрыш и назначал игру в четырех.

Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый мир покорно нес тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных, голодных и обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни приносил с собой Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то время, когда все уже сидели за разложенным столом и карты розовым веером выделялись на его зеленой поверхности.

Николай Дмитриевич, краснощекий, пахнущий свежим воздухом, поспешно занимал свое место против Якова Ивановича, извинялся и говорил:

- Как много гуляющих на бульваре. Так и идут, так и идут...

Евпраксия Васильевна считала себя обязанной, как хозяйка, не замечать странностей своих гостей. Поэтому она отвечала одна, в то время как старичок молча и строго приготовлял мелок, а брат ее распоряжался насчет чаю.

- Да, вероятно, - погода хорошая. Но не начать ли нам?

И они начинали. Высокая комната, уничтожавшая звук своей мягкой мебелью и портьерами, становилась совсем глухой. Горничная неслышно двигалась по пушистому ковру, разнося стаканы с крепким чаем, и только шуршали ее накрахмаленные юбки, скрипел мелок и вздыхал Николай Дмитриевич, поставивший большой ремиз. Для него наливался жиденький чай и ставился особый столик, так как он любил пить с блюдца и непременно с тянучками.

Зилюй Николай Дмитриевич сообщал, что днем морозу было десять градусов, а теперь уже дошло до двадцати, а летом говорил:

- Сейчас целая компания в лес пошла. С корзинками.

Евпраксия Васильевна вежливо смотрела на небо - летом они играли на террасе - и, хотя небо было чистое и верхушки сосен золотели, замечала:

- Не было бы дождя.

А старичок Яков Иванович строго раскладывал карты и, вынимая червонную двойку, думал, что Николай Дмитриевич легкомысленный и неисправимый человек.

Одно время Масленников сильно обеспокоил своих партнеров. Каждый раз, приходя, он начинал говорить одну или две фразы о Дрейфусе. Делая печальную физиономию, он сообщал:

- А плохи дела нашего Дрейфуса.

Или, наоборот, смеялся и радостно говорил, то несправедливый приговор, вероятно, будет отменен Потом он стал приносить газеты и прочитывал из них некоторые места все о том же Дрейфусе.

- Читали уже, - сухо говорил Яков Иванович, но партнер не слушал его и прочитывал, что казалось ему интересным и важным. Однажды он таким образом довел остальных до спора и чуть ли не до ссоры, так как Евпраксия Васильевна не хотела признавать законного порядка судопроизводства и требовала, чтобы Дрейфуса освободили немедленно, а Яков Иванович и ее брат настаивали на том, что сперва необходимо соблюсти некоторые формальности и потом уже освободить. Первым опомнился Яков Иванович и сказал, указывая на стол:

- Но не пора ли?

И они сели играть, и потом, сколько ни говорил Николай Дмитриевич о Дрейфусе, ему отвечали молчанием.

Так играли они лето и зиму, весну и осень. Иногда случались события, но больше смешного характера. На брата Евпраксии Васильевны временами как будто чтото находило, он не помнил, что говорили о своих картах партнеры, и при верных пяти оставался без одной. Тогда Николай Дмитриевич громко смеялся и преувеличивал значение проигрыша, а старичок улыбался и говорил:

- Играли бы четыре - и были бы при своих.

Особенное волнение проявлялось у всех игроков, когда назначала большую игру Евпраксия Васильевна.

Она краснела, терялась, не зная, какую класть ей карту, и с мольбою шотрела на молчаливого брата, а другие двое партнеров с рыцарским сочувствием к ее женственности и беспомощности ободряли ее снисходительными улыбками и терпеливо ожидали. В общем, однако, к игре относились серьезно и вдумчиво. Карты давно уже потеряли в их глазах значение бездушной материи, и каждая масть, а в масти каждая карта в отдельности, была строго индивидуальна и жила своей обособленной жизнью. Масти были любимые и нелюбимые, счастливые и несчастливые. Карты комбинировались бесконечно разнообразно, и разнообразие это не поддавалось ни анализу, ни правилам, но было в то же время закономерно. И в закономерности этой заключалась жизнь карт, особая от жизни игравших в них людей. Люди хотели и добивались от них своего, а карты делали свое, как будто они имели свою волю, свои вкусы, симпатии и кат призы. Черви особенно часто приходили к Якову Ивановичу, а у Евпраксии Васильевны р.уки постоянно полны бывали пик, хотя она их очень не любила. Случалось, что карты капризничали, и Яков Иванович не знал, куда деваться от пик, а Евпраксия Васильевна радовалась червям, назначала большие игры и -ремизилась. И тогда карты как будто смеялись. К Николаю Дмитриевичу ходили одинаково все масти,, и ни одна не оставалась надолго, и все карты имели такой вид, как постояльцы в гостинице, которые приезжают и уезжают, равнодушные к тому месту, где им пришлось провести несколько дней. Иногда несколько вечеров подряд к нему ходили одни двойки и тройки и имели при этом дерзкий и насмешливый вид. Николай Дмитриевич был уверен, что он оттого не может сыграть большого шлема, что карты знают о его желании и нарочно не идут к нему, чтобы позлить. И он притворялся, что ему совершенно безразлично, какая игра у него будет, и старался подольше не раскрывать прикупа. Очень редко удавалось ему таким образом обмануть карты; обыкновенно они догадывались, и, когда он раскрывал прикуп, откуда смеялись три шестерки и хмуро улыбался пиковый король, которого они затащили для компании.

Меньше всех проникала в таинственную суть карт Евпраксия Васильевна; старичок Яков Иванович давно выработал строго философский взгляд и не удивлялся и не огорчался, имея верное оружие против судьбы в своих четырех. Один Николай Дмитриевич никак не мог примириться с прихотливым нравом карт, их насмешливостью и непостоянством. Ложась спать, он думал о том, как он сыграет большой шлем в бескозырях, и это представлялось таким простым и возможным: вот приходит один туз, за ним король, потом опять туз. Но когда, полный надежды, он садился играть, проклятые шестерки опять скалили свои широкие белые зубы. В этом чувствовалось что-то роковое и злобное. И постепенно большой шлем в бескозырях стал самым сильным желанием и даже мечтой Николая Дмитриевича.

Произошли и другие события вне карточной игры.

У Евпраксии Васильевны умер от старости большой белый кот и, с разрешения домовладельца, был похоронен в сгду под липой. Затем Николай Дмитриевич исчез однажды на целых две недели, и его партнеры не знали, что думать и что делать, так как винт втроем ломал все установившиеся привычки и казался скучным. Сами карты точно сознавали это и сочетались в непривычных формах. Когда Николай Дмитриевич явился, розбвые щеки, которые так резко отделялись от седых пушистых волос, посерели, и весь он стал меньше и ниже ростом.
Он сообщил, что его старшин сын за что-то арестован и отправлен в Петербург. Все удивились, так как не знали, что у Масленникова есть сын; можег быть, он когданибудь и говорил, но все позабдлли об этом. Вскоре после этого он еще один раз не явился, и, как нарочно, в субботу, когда игра продолжалась дольше обыкновенного, и все опять с удивлением узнали, что он давно страдает грудной жабой и что в субботу у него был сильный припадок болезни. Но потом все опять установилось, и игра стала даже серьезнее и интереснее, так как Николай Дмитриевич меньше развлекался посторонними разговорами. Только шуршали крахмальные юбки горничной да неслышно скользили из рук игроков атласные карты и жили своей таинственной и молчаливой жизнью, особой от жизни игравших в них людей. К Николаю Дмитриевичу они были по-прежнему равнодушны и иногда зло-насмешливы, и в этом чувствовалось что-то роковое, фатальное.

Но в четверг, 26 ноября, в картах произошла странная перемена. Как только началась игра, к Николаю Дмитриевичу пришла большая коронка, и он сыграл, и даже не пять, как назначил, а маленький шлем, так как у Якова Ивановича оказался лишний туз, которого он не хотел показать. Потом опять на некоторое время появились шестерки, но скоро исчезли, и стали приходить полные масти, и приходили они с соблюдением строгой очереди, точно всем им хотелось посмотреть, как будет радоваться Николай Дмитриевич. Он назначал игру за игрой, и все удивлялись, даже спокойный Яков Иванович. Волнение Николая Дмитриевича, у которого пухлые пальцы с ямочками на сгибах потели и роняли карты, передалось и другим игрокам.

- Ну и везет вам сегодня, - мрачно сказал брат ЕЕпракеии Васильевны, сильнее всего боявшийся слишком большого счастья, за которым идет такое же большое горе. Евпракеии Васильевне было приятно, что наконец-то к Николаю Дмитриевичу пришли хорошие карты, и она на слова брата три раза сплюнула в сторону, чтобы предупредить несчастье.

- Тьфу, тьфу, тьфу! Ничего особенного нет. Идут карты и идут, и дай бог, чтобы побольше шли.

-Карты на минуту словно задумались в нерешимости, мелькнуло несколько двоек со смущенным видом - и снова с усиленной быстротой стали являться тузы, короли и дамы. Николай Дмитриевич не поспевал собирать карты и назначать игру и два раза уже заспался, так что пришлось пересдать. И все игры удавались, хотя Яков Иванович упорно умалчивал о своих тузах: удивление его сменилось недоверием ко внезапной перемене счастья, и он еще раз повторил неизменное решение - не играть больше четырех. Николай Дмитриевич сердился на него, краснел и задыхался. Он уже не обдумывал своих ходов и смело назначал высокую игру, уверенный, что в прикупе он найдет, что нужно.

Когда после сдачи карт мрачным Прокопием Васильевичем Масленников раскрыл свои карты, сердце его заколотилось и сразу упало, а в глазах стало так темно, что он покачнулся - у него было на руках двенадцать взяток: трефы и черзи от туза до десятки и бубновый туз с королем. Если он купит пикового туза, у него будет большой бескозырный шлем.

- Два без козыря, - начал он, с трудом справляясь с голосом.

- Три пики, - ответила Евпраксня Васильевна, которая была также сильно взволнована: у нее находились почти все пики, начиная от короля.

- Четыре черви, - сухо отозвался Яков Иванович.

Николай Дмитриевич сразу повысил игру на малый шлем, но разгоряченная Евпраксия Васильевна не хотела уступать и, хотя видела, что не сыграет, назначила большой в пиках. Николай Дмитриевич задумался на секунду и с некоторой торжественностью, за которой скрывался страх, медленно произнес:

- Большой шлем в бескозырях!

Николай Дмитриевич играет большой шлем в бескозырях! Все были поражены, и брат хозяйки даже крякнул:

- Ого!

Николай Дмитриевич протянул руку за прикупом, но покачнулся и повалил свечку. Евпраксия Васильевна подхватила ее, а Николай Дмитриевич секунду сядел неподвижно и пряно, положив карты на стол, а потом взмахнул руками и медленно стал валиться на левую сторону. Падая, он свалил столик, на котором стояло -блюдечко с налитым чаем, и придавил своим телом его хрустнувшую ножку.

Когда приехал доктор, он нашел, что Николай Дмитриевич умер от паралича сердца, и в утешение живым сказал несколько слов о безболезненности такой смерти.

Покойника положили на турецкий диван в той же комнате, где играли, и он, покрытый простыней, казался громадным и страшным. Одна нога, обращенная носком внутрь, осталась непокрытой и казалась чужой, взятой от другого человека; на подошве сапога, черной и совершенно новой на выемке, прилипла бумажка от тянучки"

Карточный стол еще не был убран, и на нем валялись беспорядочно разбросанные, рубашкой вниз, карты партнеров и в порядке лежали карты Николая Дмитриевича, тоненькой колодкой, как он их положил.

Яков Иванович мелкими и неуверенными шагами ходил по комнате, стараясь не глядеть на покойника и не сходить с ковра на натертый паркет, где высокие каблуки его издавали дробный и резкий стук. Пройдя несколько раз мимо стола, он остановился и осторожно взял карты Николая Дмитриевича, рассмотрел их и, сложив такой же кучкой, тихо положил на место. Потом он посмотрел прикуп: там был пиковый туз, тот самый, которого не хватало Николаю Дмитриевичу для большого шлема. Пройдясь еще несколько раз, Яков Иванович вышел в соседнюю комнату, плотнее застегнул наваченный сюртук и заплакал, потому что ему было жаль покойного. Закрыв глаза, он старался представить себе лицо Николая Дмитриевича, каким оно было при его жизни, когда он выигрывал и смеялся. Особенно жаль было вспомнить легкомыслие Николая Дмитриевича и то, как ему хотелось выиграть большой бескозырный шлем.

Проходил в памяти весь сегодняшний вечер, начиная с пяти бубен, которые сыграл покойный, и кончая этим беспрерывным наплывом хороших карт, в котором чувствовалось что-то страшное. И вот Николай Дмитриевич умер - умер, когда мог наконец сыграть большой шлем.

Но одно соображение, ужасное в своей простоте, потрясло худенькое тело Якова Ивановича и заставило его вскочить с кресла. Оглядываясь по сторонам, как будто мысль не сама пришла к нему, а кто-то шепнул ее нг ухо, Яков Иванович громко сказал:

- Но ведь никогда он не узнает, что в прикупе был туз и что на руках у него был верный большой шлем.

Никогда!

И Якову Ивановичу показалось, что он до сих пор не понимал, что такое смерть. Но теперь он понял, и то, что он ясно увидел, было до такой степени бессмысленно, ужасно и непоправимо. Никогда не узнает! Если Яков Иванович станет кричать об этом над самым его ухом, будет плакать и показывать карты, Николай Дмитриевич не услышит и никогда не узнает, потому что нет на свете никакого Николая Дмитриевича. Еще одно бы только движение, одна секунда чего-то, что есть жизнь, - к Николай Дмитриевич увидел бы туза и узнал, что у него есть большой шлем, а теперь все кончилось и он не знает и никогда не узнает.

- Ни-ко-гда, -медленно,по слогам, произнес Яков Иванович, чтобы убедиться, что такое слово существуег и имеет смысл.

Такое слово существовало и имело смысл, но он был до того чудовищен и горек, что Яков Иванович снова упал в кресло и беспомощно заплакал от жалости к тому, кто никогда не узнает, и от жалости к себе, ко всем, так как то же страшно и бессмысленно жестокое будет и с ним и со всеми. Он плакал - и играл за Николая Дмитриевича его картами, и брал взятки одна за другой, пока не собралось их тринадцать, и думал, какмного пришлось бы записать, и что никогда Николай Дмитриевич этого не узнает. Это был первый и последний раз, когда Яков Иванович отступил от своих четырех и сыграл во имя дружбы большой бескозырный шлем.

- Вы здесь, Яков Иванович? - сказала вошедшая Евпраксия Васильевна, опустилась на рядом стоящий стул и заплакала. - Как ужасно, как ужасно!

Оба они не смотрели друг на друга и молча плакали, чувствуя, что в соседней комнате, на диване, лежит мертвец, холодный, тяжелый и немой.

- Вы послали сказать? - спросил Яков Иванович, громко и истово сморкаясь.

- Да, брат поехал с Аннушкой. Но как они разыщут его квартиру - ведь мы адреса не знаем.

- А разве он не на той же квартире, что в прошлом году? - рассеянно спросил Яков Иванович.

- Нет, переменил. Аннушка говорит, что он нанимал извозчика куда-то на Новинский бульвар.

- Найдут через полицию, - успокоил старичок. - У него ведь, кажется, есть жена?

Евпраксия Васильевна задумчиво смотрела на Якова Ивановича и не отвечала. Ему показалось, что в ее глазах видна та же мысль, что пришла и ему в голову. Он еще раз высморкался, спрятал платок в карман наваченного сюртука и сказал, вопросительно поднимая брови над покрасневшими глазами:

- А где же мы возьмем теперь четвертого?

Но Евпраксия Васильевна не слыхала его, занятая соображениями хозяйственного характера. Помолчав, она спросила:

- А вы, Яков Иванович, все на той же квартире?

Настоятельно рекомендую...
Адрес в Инете:www.ANDREEV.org.ru

странные у Вас представления о цитировании.... слышали про то, что краткость - сестра таланта?

Гришковца прочитала. Талантливо, но почему-то не зацепило, может просто голова не тем занята.... перечитала Коллекционера - Фаулз - силища!!!!

Из антивпечатлений... не читайте модного нынче Джонатана Кэрролла!.... ни под каким соусом... ни под каким предлогом...... "Голос нашей тени" - не просто плохая книга... она отвратительна..... подобное отвращение я испытал только от Коэльо.....

а! так ты все таки прочел Коэльо!!!! *)

еще мне очень понравился Вуди Аллен - о чем расскажи не скажу уже, но помню что уморительно смешно

Шура - признаюсь.... Коэльо до конца так и не осилил...... Кэрролла зачем-то дочитал..... надо было бросить на середине - может быть остались бы более позитивные впечатления.... а так - более бездарной концовки книги трудно себе и представить...... мне реально было жалко потраченного времени.....

Аллена ты мне конешно же привезешь.... ты ведь не позволишь мне сгнобиться от желания его почитать и осознания того, что счастье было так возможно.....

А я сейчас читаю Стивена Фрая (долгожданное мое приобретение).... бужу родных громким хохотом посреди ночи..... цитировать не буду потому что под рукой нет....

SpaceMonkey, я тоже поняла, что Коэльо не для меня, начинала три разных его произведения и с начала и с середины и с конца ), не моё (

Костя, Аллен был не мой. Сорри. Но вот нового пелевина, которого мне только что подарили, обязательно попзже дам почитать.

Да ну ево Пелевина этого..... Аллена хочу....

Фредерик Бегбедер процитирован ранее. Там есть еще несколько кусков для форумовского топика
Виктор Ерофеев также.
Второго Ерофеева можно цитировать.
У Платонова не плохой стиль.
Экслером можно рассмешить себя.
Аксенов часто бывает очень хорош. Бочкотара, к примеру.
Цитировать любимые отрывки просто времени не хватает.

* * * * *

Это сообщение отредактировал dogma - 27.09.2010 - 22:55

Фред Адра

http://zhurnal.lib.ru/f/fred_a/guverner.shtml


Знаете, я очень люблю выражение "волею судеб". Оно позволяет опустить несущественные подробности, предшествующие началу повествования - в частности, и этой истории. Ведь если вдуматься, события, что свели меня и Диджея с семейством Фам Пиреску, несмотря на всю драматичность, не имеют никакого отношения к нашему рассказу. Поэтому я поведаю о них как-нибудь в другой раз, а сейчас воспользуюсь этим спасительным приемом - "волею судеб".

Итак, волею судеб мы с Диджеем оказались у ворот некоей виллы, далеко за городом. Грозная табличка сообщала, что за забором - частные владения, хотя на самом деле там располагался сад, над которым возвышался богатый дом, представляющий собой результат нелегкого компромисса между десятком архитекторов из разных эпох.

Вид у меня, признаться, был не самый презентабельный: брюки измазаны грязью, нижняя губа разбита... Диджей же, напротив, выглядел прекрасно. Собственно, это не имело большого значения, так как я был единственным человеком, способным его лицезреть, ведь Диджей не кто иной как брауни - существо, людскому глазу невидимое. Благодаря загадочному капризу природы я являлся единственным исключением из правил, и не только видел его, но и дружил с ним. Волею судеб, не иначе.

Напротив нас стояли двое - большой и маленький. Большой был худощав, бледен и темноволос. Маленький был темноволос, бледен и худощав. А еще он был ребенком. Мальчиком не старше десяти лет, обладателем самого серьезного выражения лица среди детей. Оба незнакомца, и большой и маленький, носили строгие черные костюмы. Они внимательно смотрели на меня. Мальчик - равнодушно, лицо же его взрослого спутника выражало озабоченность, вызванную моей персоной. Точнее, моим видом.

- С вами все в порядке? - с родительской заботой в голосе спросил он, поглядев на мою кровоточащую губу с несколько повышенным, как мне показалось, интересом.

Я кинул взгляд в сторону, куда убежали мерзавцы, ответственные за то, что я оказался в этом месте, а также за мои грязные брюки, раненые губки и фразу "волею судеб" в начале повествования.

- За все не ручаюсь, но в целом - в порядке, - ответил я. - Спасибо. Вы очень вовремя появились.

- Не за что, - отозвался незнакомец. - Если бы даже они и не сбежали, уверяю вас, что мы с виконтом обязательно вмешались бы.

Не знаю, как у вас, а у меня слово "виконт" вызывает скорее ассоциации с преступным миром, нежели с аристократией и дворянством. Что-нибудь вроде "чтобы завтра бабки были, а то Виконт шутить не любит". Насмотрелись мы с Диджеем всякого мусора по телику от нечего делать, вот и результат. А ведь раньше слово "виконт" включило бы совсем иные ассоциативные каналы, ведущие напрямую к Дюма-отцу, мушкетерам, подвескам, подвязкам, чулочкам и женским ножкам. Согласитесь, женские ножки не самая плохая ассоциация, и не обязательно с виконтом. А вообще, с чем угодно. Лично у меня полсловаря путем ассоциаций в конечном итоге приходит к женским ножкам. А вторая половина к ним не приходит, и значит, не представляет никакого интереса. Впрочем, не будем отвлекаться.

- С виконтом? - переспросил я, постаравшись интонацией передать всю степень недоверия к этому слову.

- Ах, да! - всполошился незнакомец. - Разрешите представить вам моего юного подопечного: виконт Реджинальд Бартоломео Фам Пиреску, младший сын графини Розамунды Адрианы Фам Пиреску, хозяйки этой виллы.

Почему сын графини является виконтом - для меня загадка, но раздумывать над ней сейчас не время. От этого представления я испытал легкий шок, а серьезный мальчик, не отрывая от меня своего немигающего взгляда, еле кивнул в знак приветствия.

- Э-э-э... а вы? Вы тоже граф? - спросил я.

- О, нет! - воскликнул мой собеседник. - Я баронет. Но, увы, принадлежу к обедневшему дворянскому роду. Состою гувернером при виконте. Меня зовут Влад Максимилиан Булдеску.

Так. Графини, виконты, баронеты... Скажите, в ваших краях водятся графини, виконты и баронеты? Вот и в наших не должны... Так что, или меня разыгрывают, или имеет место легкое помешательство - не знаю, правда, чье. В любом случае я не собирался выказывать удивления. Не на того напали!

- Очень приятно! - я широко улыбнулся (улыбка номер 4: умеренное, ни к чему не обязывающее дружелюбие, глаза в процессе не участвуют). - Разрешите и мне в свою очередь представиться. Барон Сомверстоунский.

Вот так. Говорят, врать нехорошо, но в данном случае мы вправе считать, что я просто подыгрываю своим странным собеседникам. Диджей внимательно наблюдал за нами и ухмылялся - к моим спонтанным выдумкам он давно привык.

Не поленился ведь... прочитал..... мои же посты кто-то читает..... а действительно.... одно упущение в данном посте есть - многие ведь пишут ОБЫКНОВЕННО......

хехе