7. Дела колхозные

Что касается деревни, колхозов, я думаю, период правления Брежнева нельзя назвать одним словом, например, «застой». С одной стороны было безусловное веяние времени – электрификация, механизация, с другой стороны, было падение дисциплины, требовательности, отношения к работе и т.д. Это моё впечатление – от систематических командировок в колхозы на посадочные и уборочные сезоны. Я подчёркиваю – моё личное впечатление.

Посылать в колхозы и совхозы меня начали ещё на ТЭЦ в конце сороковых, правда, на 3-4 дня в периоды между ремонтами котлов. Первый раз на большой срок (три месяца) я поехал уже с завода РТИ 5 августа 54-го года. Тогда ещё не были созданы на заводах «ударные батальоны» (батальонами я их называю потому, что это ведь не было сбором урожая, как во всех странах, а была «Битва за урожай») подсобных рабочих, замаскированных под ОМА, НОТ, ОНТИ и т.д. И поэтому наш сводный отряд, отправляющийся на «Битву», собран был из простых работяг, и только бригадир наш был из начальников, но и он не вписывался в ту прослойку, которая тогда ещё была тонко и жидко помазана между двумя классами – рабочих и крестьян. Он был начальником дворового хозяйства. У него в подчинении было 4 или 5 дворников. Подметали территорию завода, увозили быстро растущие горы мусора и производственных отходов.

Отправлялся на «Битву» наш «сводный отдельный» отряд не с Белорусского вокзала, а от проходной завода на грузовике. Привезли нас в деревню Перцево Переславского района. Деревня была довольно большая, имелась даже начальная школа. В этой, как и во всех деревнях, где мне приходилось побывать, жители сидели с керосиновыми лампами и поэтому, я думаю, уклад их жизни и обычаи не менялись многими десятилетиями (и только с электрификацией и появлением телевизоров деревенский быт стал стремительно меняться).

А в то время, когда мы приехали, по этой деревне ночью (как и сто лет назад) ходил сторож с колотушкой, извещая воров, где он находится, и когда удобней воровать. Он же отбивал ночные часы ударом по обрезку рельса.

А вечер, очевидно, как и сто лет назад, начинался с того, что вдоль деревни, взявшись под руки, переговариваясь и поплёвывая семечками, ходили девчата, а за ними ходили парни с гармошкой и горланили частушки. Частушки эти были изрядно приправлены матом. Это бы ничего, но вместе с этими парнями ходил директор школы и тоже пел эту похабщину. И уши девушек «не вяли» от стыда и щёки не заливались румянцем смущения. Никто на это не обращал внимания – так было принято. А позднее все собирались на вытоптанном пятачке в конце деревни и плясали общий для всех деревень танец: где-то он назывался «козуля», где-то «семёновна», а здесь «елецкого».

Ещё один небольшой эпизод из нашей колхозной эпопеи, подтверждающий живучесть укладов и обычаев. В начале 60-х годов наши отделы - конструкторский и ОМА- были посланы на уборочную в Ростовский район. Привезли нас в деревню. Деревня как деревня, но я заметил: что-то не так, не как во всех деревнях. Вроде избы получше. Штакетнички у палисадников поаккуратнее. Колодцы не как везде – другие. А потом смотрю - женщина несёт вёдра с водой не на обычном коромысле, а на каком-то коротком, перекинутом не через плечо, а через загривок. Картошку тоже выкапывали не так как все. Плуг не выпахивал картошку, иногда разрезая её, а проходил рядом с бороздой, как бы разрыхляя землю, а потом большими царапками, похожими на изогнутые вилы, из разрыхлённой почвы вытаскивали картошку. В избе тоже всё было аккуратно и чисто. Я спросил у хозяйки: «Бабуся, вроде, ваша деревня отличается от остальных». «Дак ведь мы белорусы. В первую мировую войну нас эвакуировали из наших мест. Вот здесь мы остановились. Построили деревню. Так здесь и прижились. На родину не вернулись». Удивительно, прошло почти 50 лет, но белорусская деревня так и осталась белорусской.

Но вернёмся в Перцево. Однажды наша хозяйка (мы жили у неё вдвоём с коллегой), вдова, как и большинство в деревне, сказала нам: «Сегодня не ходите на гулянку». «А почему?» «Наши парни хотят побить городских». «За что?». «Не за что. Просто так. Иногда у нас молодёжь дерётся деревня на деревню. Вроде бы как кулачные бои. А тут и идти никуда не надо. Есть кого бить, под боком». Мы предупредили ребят, но кое-кто всё-таки пошёл и наутро явился с синяками, а деревенские ребята как будто ничего и не было: утром здороваются за руку, дружелюбные.

Вскоре нас перебросили в другое место, недалеко от железнодорожной станции Рязанцево, в село Елизарово. Две церкви, школа. По селу с частушками не ходили. Около одной из церквей была волейбольная площадка и несколько рядов лавочек, мини-стадион. После работы до темноты играли в волейбол, а потом были танцы под гармошку и тоже пляска «Елецкая».

Был август, картофельная страда ещё не началась, занимались зерновыми. Несколько наших человек поставили загружать овёс в церковь. Наваливали прямо кучей. И что странно, хотя церковь была, очевидно, давно приспособлена под склад, но там и на стенах, и на полу, даже под ногами лежали иконы. Позднее, когда лет через 15 прочитал Владимира Солоухина «Чёрные доски», я, как говорится, локти кусал. Ведь иконы-то, в крайнем случае, были XIX-го века, и только, может, незначительная часть начала XX-го. А может, были и старинные. Если, как пишет Солоухин, даже к концу 60-х годов сельские жители и районные работники не понимали их ценности, то, что уж говорить о начале 50-х годов. Дисциплина тогда ещё была. Работали от и до, как положено.

Два маленьких эпизода, которые подтверждают, что мяса нам не давали, а молока выделяли по литру. Для увеличения мясо-молочного стада резать скотину было запрещено. И когда однажды колхозный бык, исполняя свои приятные обязанности, сломал свой арбалет, его прирезали, а мясо распределили между колхозниками. Я случайно оказался в правлении колхоза, когда из райкома партии раздался грозный звонок: «Почему без разрешения зарезали бычка?». Председатель пытался объяснить, но ему что-то долго и нудно выговаривали. И, в конце концов, он не зная таких культурных слов, как «пенис» и «фаллос», сказал «он х… сломал», чем развеселил всех колхозных канцелярских крыс. Я ничего не выдумываю, и даже не представлял, что такая оказия может случиться с быком, а может не только с быком, а и с мужиком, и я на сто процентов уверен, что со мной теперь уже этого не случится, но почему-то от этого становится грустно. Так что мяса нам не давали. За молоком мы ходили в коровник. Тогда ещё не было доильных аппаратов, и доярки, садясь под вымя, ставили между ног ведро и, поднимая для этого подолы юбок, обнажали белые, ядрёные ляжки. Мини-юбок тогда не было и о порнофильмах мы только слышали. И поэтому смачные конечности, белеющие в интимной полутьме коровника заставляли, так сказать, сердце биться о штанину.

Коля-интеллигент (был такой у нас слесарь с дипломом о высшем педагогическом образовании) по такому случаю говорил: «Ребята, насмотрелся. Теперь только начинаю пить молоко, у меня … это самое…эрекция». А наш бригадир, начальник дворового хозяйства, сразу забеспокоился: «Действительно, ребята, может будем кипятить молоко, а то ведь все пропоносимся». Коля-интеллигент пополз от хохота по полу. А чего смешного? Ну, подумал человек, что эрекция – это расстройство желудка. Так что молока нам давали, это я хорошо запомнил. По литру!

За два месяца с лишним мы в селе стали как свои. Никто нас по-дружески не лупил, а две девчонки из наших вышли замуж за местных парней. Правда, они и были деревенскими, только какими-то путями вырвались из деревни в город. Ведь тогда деревенские были, как крепостные, Паспортов им было не положено, но отток шёл. Парни после армии в колхоз не возвращались, а девчонки тоже находили лазейки и бежали из деревни.

А потом, не помню, через год или два, нас отправляли в это село весной. По воле Никиты Сергеевича мы сажали кукурузу квадратно-гнездовым способом (он тоже ещё до Черномырдина «хотел как лучше, а …»).

Мы работали в паре с Геной, токарем из 3-го цеха. Для соблюдения квадратно-гнездового способа мы передвигались вдоль натянутой верёвки. Через определённые промежутки переставляли сеялку, которая представляла из себя длинное, метра 3-4, стальное корыто, наполненное кукурузой. В нижней части корыта были отверстия, которые посредством рычага мы открывали и закрывали.

За день мы так «ухайдакивались», что не только не могли играть в волейбол, но и утром рубашки надевали с трудом. Руки от этих рычагов выше плеч нельзя было поднять.

Я хочу сказать, что тогда дисциплина была, и работали в колхозе на совесть (когда наша Олимпийская сборная в 56-м году отправлялась на игры в Австралию, Никита Сергеевич предупредил футболистов: «Если золотые медали не привезёте, я все ваши стадионы кукурузой засажу»; и вот ведь, испугались, завоевали золотые медали).

А Гена тогда влюбился в местную, сельскую. И всё было, как положено: ревность, раздоры, примирения и даже луна, соловей и «белой акации гроздья душистые». Тут уж никуда не денешься. Женился, увёз в город. Но это было всё весной, а тогда, осенью, в этом селе мы проработали примерно до середины октября, никто нас в город не отпускал. Мылись мы, как и местные аборигены в русской печке. Её протапливали, постилали соломы, и мы туда залезали с тазом горячей воды, мочалкой и мылом. Было, разумеется, тесно. Стены были в саже. Иногда, когда вылезаешь из печки, вымажешься сажей.

Тогда на уборке картофеля было, очевидно, разрешено райкомом (сам председатель на это бы не решился) стимулировать работу: 9 корзин колхозу, а 10-тую - колхознику. Я на телеге отвозил картошку с поля в хранилище. И за каждую корзину выдавал колхозникам талон. Всё было чётко. Где-то во второй половине октября нас перебросили на станцию Рязанцево, грузить картошку из складов в вагоны. Работали от темна до темна. В подтверждение этого опять маленький эпизод.

Были у нас в бригаде два подростка – один маленький, хиленький Коля, а второй, тоже Коля, полная противоположность – большой, крупный, добродушный увалень. Маленький его звал Дылда. Звал по-дружески. Они были «не разлей вода», всегда держались вместе. Однажды, возвращались с работы, и шли в полной темноте, по непролазной грязи. В Рязанцеве осенью даже через центральную улицу перейти было проблемой. Густая, вязкая грязь засасывала сапоги почти полностью. Приходилось каждый сапог вытаскивать руками.

Однажды в этой грязи утонула старушка, наверное, это было вечером. Может, она кричала да никто не слышал. Утром кто-то увидел руку, торчащую посреди дороги. Вымывали утопленницу из грязи с помощью пожарной машины, брандсбойтом.

Мальчишки отстали довольно далеко. Потом я услышал какой-то крик, ругань. Пришли в избу. Надо ужинать, а пацанов нет и нет. Потом вбегает Коля-маленький, Начинает что-то лихорадочно искать в котомках. Его спрашиваем: «Что случилось?». Отвечает: «Ничтяк, ничтяк». Было тогда такое выражение. Противоположное сегодняшнему «Во блин». «Где Дылда-то?». «Ничтяк, ничтяк. Скоро придёт». Коля схватил майку и трусы и умчался.

Вскоре появился и увалень. Весь мокрый, дрожащий от холода, в трусах и майке. Это бы всё ничего, но он благоухал очень знакомым запахом. А случилось вот что. Коле-большому надоело вытаскивать ноги из грязи и он решил несколько шагов сделать посуху. Для этого он прыгнул на крышку выгребной ямы пристанционного туалета. Крышка сверху казалась плотной и крепкой, а снизу и изнутри была подгнившей и трухлявой (как и наша социалистическая система). И Дылда рухнул вместе с развалившейся крышкой в добротные деревенские фекалии. И хотя у дома он снял с себя всю, пропитанную соком одежду, помылся в пруду, переоделся в майку и трусы, принесённые другом. Но как можно помыться в конце октября в пруду.

Нагрели два ведра воды в печке на углях. Помылся Коля горячей водой с мылом, но аромат полностью не пропал, стойкий был, как у французских духов, только несколько иной.

Хозяин избы, мужик не без юмора, спрашивал: «Не пойму я вас городских. Какой-то птичий язык – ничтяк! Ничтяк, а что это обозначает – ничтяк?».
- «А это, батя, когда один провалится в выгребную яму, а другой останется на поверхности. Вот это и называется – ничтяк!.» Видимо, происхождение более современного «ништяка» ведет свою историю от такого вот «ничтяка».

Отпустили нас домой 6-го ноября. 7 и 8 праздник, а 9-го вышли на работу. Никаких отгулов. Зарплата, за время пребывания в колхозе, на заводе сохранялась в размере 50% от среднесдельной.

Помню, заправляла тогда в районе всеми колхозными делами и нашей эксплуатацией председатель райисполкома Солопова. Тогда, наверно, райкомы партии не успели утвердиться в роли «руководящей и направляющей», а только ещё отнимали власть у НКВД после расстрела Берии и К0.

А вот небольшие фрагменты из семидесятых и восьмидесятых годов. Был какой-то абсурд: показателем работы райкомов партии стало количество подсобных рабочих (в основном, уже с дипломами), посланных на стройки, уборки улиц, посадочную компанию, прополку, уборочную компанию и т.д. Иногда колхозы не запрашивали и не ожидали такого количества работников. Не знали, чем занять.

Один из наших сельских вояжей был в деревню Останково, рядом с Любимом. Их разделяла только широкая, но не глубокая в этом месте, речка Обнора. Мы втроём попали на постой к бригадиру. Один из моих коллег был, очевидно, морской офицер, уволенный или в отставке. Он приехал на «Битву» в тельняшке, кителе и фуражке морского офицера. Какую он должность занимал на заводе, я не успел узнать. В один из первых дней моряк загулял в Любиме и, возвращаясь под утро в деревню, почему-то пошёл не через мост, а вброд через речку. Может потому, что привык к водной стихии? Во время форсирования реки умудрился потерять ботинок и фуражку. Ну, ботинок понятно смыло водой, а фуражку? Ему дали какие-то старые тапочки и отправили назад в Ярославль.

Второй был заведующий клубом (был у нас маленький клуб в Менделеевском общежитии). Как он себя представлял – «актёр и режиссёр». В первые дни, как мы приехали, «актёр и режиссёр» не просыхал, а поскольку в деревенской лавке был только один винный напиток с поэтическим названием «Солнцедар», то и приносил он каждый вечер по пузырю (объёмом 0,7л). Я попробовал – пить было невозможно: гадость, отрава (говорили, что американские фермеры закупают этот «Солнцедар», разбавляют водой и используют в сельском хозяйстве, как дезинфицирующее средство против вредных насекомых).

А когда, дней через пять, деньги у него кончились, он изобразил сердечный приступ (актёр и режиссёр) и отпросился домой. А до этого мы с ним дёргали лён вручную и сделали маленькую проплешину в огромном льняном поле, т.е. за неделю выполнили работу, которую льноуборочный комбайн делает за несколько минут или даже секунд. Зачем это?! Ведь нас поставили на ЭТО «качание яиц у слона» для того, чтобы приткнуть куда-то.

В следующий раз я попал в этот же колхоз уже не как специалист по выдёргиванию льна, а разнорабочим. Мы приходили к правлению колхоза и сидели – ждали, когда нас распределят на рабочие места. Иногда это случалось уже в одиннадцатом часу, а в 12 – обед. КПД от нашей работы был символическим. В колхозе кормили. Сохраняли нам 100% зарплаты. За каждую субботу и воскресенье давали по два дня отгула (в конструкторских отделах) и уже стали поговаривать, чтобы нам платили командировочные.

Однажды, по призыву партии на заводе собрали команду бывших деревенских жителей, умеющих косить траву. Снимали с любого участка. Все эти специалисты по косьбе, разумеется, были с рабочих мест: прессовщики, вальцовщики, слесаря и т.д. А возглавил эту бригаду тоже деревенский парень, окончивший вечерний институт и работающий у нас на заводе начальником отдела труда и зарплаты, Барков. И почему-то, я так и не понял-почему, в эту бригаду специалистов включили одну канцелярскую крысу, совсем не знакомую с косой - меня.

Косить мы должны были на «неудобицах» - по перелескам, оврагам, ручьям. В совхозе, в нескольких километрах от Любима, в первый раз начали косить, почти все делали это легко, непринуждённо, как бы без усилий, а я через 10 минут был в холодном поту и, казалось, вот-вот упаду от усталости. Моя коса почему-то через раз втыкалась концом в землю. Трава вроде лебеды ещё срезалась, а помягче - только пригибалась. Да ещё Барков начал меня ругать: «Денисов, я же тебе показал, как надо косить. Какого же хрена ты только землю ковыряешь?». «Барков, приедем в Ярославль, я тебе покажу, как надо отталкиваться коньками, потом выйдем на лёд».

Через несколько дней бригадиру, деревенской девке, надоело водить нас на «неудобицы» и она дала нам скашивать большое ровное поле у деревни. Тут мы вставали в цепочку друг за другом. Впереди Барков. Надо сказать, что работал он больше всех и лучше всех. Предпоследним, впереди меня, косил Владимир Ильич, токарь 5-го цеха. Звали его так потому, что его башка была удивительно похожа на голову вождя революции. У Ильича тоже что-то не клеилось с косьбой. Он ежеминутно останавливался и начинал точить косу. Я тоже, глядя на него, начал это проделывать. Точить-то легко – отдыхаешь. Но вообще, эта поездка далась мне тяжело. Но самое главное, когда мы скосили через неделю это поле, из центральной усадьбы приехала сенокосилка. Механизатор очень удивился, увидев скошенное поле. «Мне дали задание на сегодняшний день скосить его». А мы, 14 человек, мучились неделю. Зачем ЭТО? В совхозе (и может не только в этом) пастухи работали в две смены: одни пасли с утра, другие с обеда. Раньше я такого не встречал. Мы, пацаны, мало того, что пасли целый день, но иногда и искали потерявшуюся скотину до глубокой ночи.

Однажды мы с коллегой пошли за питьевой водой. Воду мы брали недалеко от деревни у скотного двора. Там стояла башня с артезианской водой. Пройти мимо коровника, откуда доносилось душу раздирающее мычание, мы не смогли. Зашли. Полсотни нетелей, непоеные и некормленые два дня, были буквально взбешены. Накормить потруднее, а напоить-то, только заполнить ёмкость в коровнике, да открыть краны на автопоилки. Что мы и сделали. Когда мы сказали об этом безответственной девке-бригадиру, она ответила: «А кого я пошлю? В деревне два дня праздник престольный». Я до сих пор вспоминаю этот случай с содроганием. Это был не Брежневский застой, это было развитие разгильдяйства, «безответственности». Ведь и косить-то ровное поле нас эта девка заставила для того, чтобы ей не вставать рано утром и не водить нас на «неудобицы».

А электрификация и механизация в сельской местности была. Порнодоярок я уже не встречал. Вместо оголённых ляжек, под выменем высели доильные аппараты. Появились картофелесажалки, картофелекопалки, картофелеуборочные комбайны и т.д. В один из приездов я работал на комбайне, который тюковал и перевязывал солому. Я в прицепной тележке только успевал подхватывать и укладывать аккуратные тюки.

Молодёжь, познакомившись с телевизором, уже не плясала «козулю». Да и молодёжи-то в деревнях было мало. Надо сказать и культурный уровень сельскохозяйственного десанта неимоверно вырос. Если в 54-м году нами руководил начальник дворового хозяйства, не обременённый дипломами и интеллектом (путавший упругость мужского достоинства с поносом), то к концу семидесятых это были культурные и образованные люди, да и сами рядовые были с дипломами, а в НИИ, как правило, прополкой свёклы или уборкой картошки руководили кандидаты наук. Часто на субботники привозили три автобуса народу, а на поле один трактор и два десятка корзин, как я уже писал.

Помню, один такой приезд в совхоз «Туношна» под руководством зам.директора. Главный агроном повёл наше «стадо» на одно поле, но там нечего было делать. На втором – то же самое. Зам. директора начал орать на бедного агронома: «Вы же знали, что к вам приедет 100 человек в субботу, какого же хрена (я немножко рафинирую лексику зама) Вы не подготовили фронт работ». «А как я его подготовлю, если у меня из шести тракторов четыре в ремонте – нет запчастей». «Отказалась бы тогда от помощи». «А с нами не советуются и нас не спрашивают. Позвонили из райкома и сказали, что приедут. Попробуйте отказаться». И гнев зама понятен, и агронома жалко, и партию не в чем упрекнуть – она ведь «хотела как лучше, а …».

После того, как не совсем трезвый Борис Николаевич одним росчерком пера (этот момент я видел на экране телевизора) обрушил этого «руководящего и направляющего монстра», все эти ОМА, НТИ, НОТ, БРИЗы исчезли и усохли до нескольких человек, но улицы не стали грязней, стройки не остановились, урожай собирается. И даже перестали удивлять мир скупкой зерна.

Но не только удивлять, а, как сказал один английский мужик с противной и ехидной фамилией Черчилль: «Я думал, что умру от старости, но, узнав, что русские скупают зерно, понял – умру от смеха». Теперь зерно даже немного продаём.

Сможем ли мы накормить сами себя? Наверное, смогли бы, если бы было побольше таких мужиков как мой приятель Попов и другой, с которым я познакомился в больнице, куда попал в декабре 2009 года с сердечным приступом, стенокардией. Соседом по палате оказался тоже пенсионер со стажем. Интересный собеседник, что бывает редко. Для него, как и для меня, главным чтивом были газеты. Волновали одни и те же темы, например, в России 600000 частных охранников и 1400000 милиции, не многовато ли? А сколько певцов, певиц, рок-групп, поп-групп и т.д. Кто же «пахать-то» будет? Говорят на западе, на душу населения ещё больше, но там и производительность труда в 10 раз выше, например, в США один процент населения не только кормит всю страну, но и сельскохозяйственной продукции продаёт на 95 миллиардов долларов ежегодно.

Василий Васильевич, так звали соседа по палате, живёт в довольно крупном посёлке. 10 лет назад ушёл на пенсию, купил мотоблок и занялся сельским хозяйством. Обрабатывает 40 соток земли. Урожай в среднем 5 тонн картошки и столько же моркови и свёклы. И, кроме того, у него пасека 30 ульев. До 400кг мёда собирает, сбыт налажен.

Есть ещё такие мужики у нас, но их мало. Лежал он с инфарктом. Выписывали из больницы нас в один день. В знак уважения я пошевелил своим склерозным серым веществом и выдал ему на память следующий экспромт:

Сажай, Васильевич, картошку,
Морковь не забывай сажать,
И помогай, хоть понемножку,
Проблему вечную решать.

Паши свои ты сорок соток,
Ну что же делать? Как тут быть?
В России много халявных глоток,
И всех их надо накормить.

И что тут делать? Никто не знает:
Страна придурков так живёт,
Что половина охраняет,
Вторая пляшет и поёт.

Так что, пенсионер Василий,
С проблемой в области сердец,
Похоже – без твоих усилий
Хозяйству сельскому п@здец!

AlbertN

Альберт, не припомните как она ныне называется?

bystroff

к сожалению, нет. помню только ,что это был Ростовский район