Самолечение, ПОЧЕМУ?

born

Вы уж простите я не сильна в терминологии.

Но вот поведение больных меня убивает!

Вы хотите поговорить о национальной гордости великоросов? Это гиблое дело.

Straus
Просто эта нация не страдала от отсутствия ума, а в такой ситуации показывает полное отсутствие логики и вообще какого-либо мышления

Ошибаетесь, это говорит о проблемах с логикой и умом в конкретном вопросе а не вообще.

Straus
Мне вспомнилось произведение Булгакова "Записки юного врача"
Когда лечили практически голыми руками в скверных условиях. И тем не менее....
Даже там, помниться был эпизод со старухой возражающей против операции внучки заболевшей дифтеритом.

Процитируйте полностью конкретный случай, тогда и обсудим. А старухи и сейчас возражают.

Straus
Это целый рассказ.
Но вкратце:
Женщина со своей матерью обратились к врачу за помощью для дочери (возраст не помню)
Девочка синела и кашляла очень сильно. Доктор диагностировал дифтерит и необходимо было срочно делать трахеотомию, иначе девочка просто задохнется.
бабка не дает делать (причин точных не помню, но одна из них была, что муж заругает ). Ее дочь (мать девочки) не послушалась бабку и сказала доктору делать.
В итоге девочка спасена, все счастливы.
Рассказ называется "стальное горло" - это из серии "Записки юного врача" М. Булгакова. Весьма интересно написано.

эк, вас, однако, после классики как повело....
Рыженькая_Я
а давайте проведём эксперимент, Ксения (кажется?). В поле, так сказать.
Вы ведь в Кировском районе прописаны? Поликлинику на Углической представляете? Попробуйте как-нибудь получить там карточку, взять талон , а потом посетить доктора. Любого на выбор. (Типа, проффосмотр). А потом отпишетесь нам сколько у вас ушло на это полезного времени. А то что мы тут будем отвлечённо рассуждать....

Оттт,повисла интрига....

[b]Стальное горло

Итак, я остался один. Вокруг меня - ноябрьская тьма с вертящимся
снегом, дом завалило, в трубах завыло. Все двадцать четыре года моей жизни я
прожил в громадном городе и думал, что вьюга воет только в романах.
Оказалось: она воет на самом деле. Вечера здесь необыкновенно длинны, лампа
под синим абажуром отражалась в черном окне, и я мечтал, глядя на пятно,
светящееся на левой руке от меня.
Мечтал об уездном городе - он находился в сорока верстах от меня. Мне
очень хотелось убежать с моего пункта туда.
Там было электричество, четыре врача, с ними можно было посоветоваться,
во всяком случае не так страшно. Но убежать не было никакой возможности, да
временами я и сам понимал, что это малодушие. Ведь именно для этого я учился
на медицинском факультете...
"...Ну, а если привезут женщину и у нее неправильныее роды? или,
предположим, больного, а у него ущемленная грыжа? Что я буду делать?
Посоветуйте, будьте добры. Сорок восемь дней тому назад я кончил факультет с
отличием, но отличие само по себе, а грыжа сама по себе. Один раз я видел,
как профессор делал операцию ущемленной грыжи. Он делал, а я сидел в
амфитеатре. И только" Холодный пот неоднократно стекал у меня вдоль
позвоночного столба при мысли о грыже. Каждый вечер я сидел в одной и той же
позе, налившись чаю: под левой рукой у меня лежали все руководства по
оперативному акушерству, сверху маленький Додерляйн. А справа десять
различных томов по оперативной хирургии, с рисунками. Я кряхтел, курил, пил
черный холодный чай...
И вот я заснул: отлично помню эту ночь - 29 ноября, я проснулся от
грохота в двери. Минут пять спустя я, надевая брюки, не сводил молящих глаз
с божественных книг оперативной хирургии. Я слышал скрип полозьев во дворе:
уши мои стали необычайно чуткими. Вышло, пожалуй, еще страшнее, чем грыжа,
чем поперечное положение младенца: привезли ко мне в Никольский
пункт-больницу в одиннадцать часов ночи девочку. Сиделка глухо сказала:
- Слабая девочка, помирает... Пожалуйте, доктор, в больницу .. .
Помню, я пересек двор, шел на керосиновый фонарь у подъезда больницы,
как зачарованный смотрел, как он мигает. Приемная уже была освещена, и весь
состав моих помощников ждал меня уже одетый и в халатах. Это были: фельдшер
Демьян Лукич, молодой еще, но очень способный человек, и две опытных
акушерки - Анна Николаевна и Пелагея Ивановна. Я же был всего лишь
двадцатичетырехлетним врачом, два месяца назад выпущенным и назначенным
заведовать Никольской больницей.
Фельдшер распахнул торжественно дверь, и появилась мать. Она как бы
влетела, скользя в валенках, и снег еще не стаял у нее на платке. В руках у
нее был сверток, и он мерно шипел, свистел. Лицо у матери было искажено, она
беззвучно плакала. Когда она сбросила свой тулуп и платок и распутала
сверток, я увидел девочку лет трех. Я посмотрел на нее и забыл на время
оперативную хирургию, одиночество, мой негодный университетский груз, забыл
все решительно из-за красоты девочки. С чем бы ее сравнить? Только на
конфетных коробках рисуют таких детей - волосы сами от природы вьются в
крупные кольца почти спелой ржи. Глаза синие, громаднейшие, щеки кукольные.
Ангелов так рисовали. Но только странная муть гнездилась на дне ее глаз, и я
понял, что это страх, - ей нечем было дышать "она умрет через час", -
подумал я совершенно уверенно, и сердце мое болезненно сжалось...
Ямки втягивались в горле у девочки при каждом дыхании, жилы надувались,
а лицо отливало из розоватого в легонький лиловый цвет. Эту расцветку я
сразу понял и оценил. Я тут же сообразил, в чем дело, и первый раз диагноз
поставил совершенно правильно, и главное, одновременно с акушерками - они-то
были опытны: "У девочки дифтерийный круп, горло уже забито пленками и скоро
закроется наглухо..."
- Сколько дней девочка больна? - спросил я среди насторожившегося
молчания моего персонала.
- Пятый день, пятый, - сказала мать и сухими глазами глубоко посмотрела
на меня.
- Дифтерийный круп, - сквозь зубы сказал я фельдшеру, а матери сказал:
- Ты о чем же думала? О чем думала?
И в это время раздался сзади меня плаксивый голос:
- Пятый, батюшка, пятый!
Я обернулся и увидел бесшумную, круглолицую бабку в платке. "Хорошо
было бы, если б бабок этих вообше на свете не было", - подумал я в тоскливом
предчувствии опасности и сказал:
- Ты, бабка, замолчи, мешаешь - Матери же повторил: - О чем ты думала?
Пять дней? А?
Мать вдруг автоматическим движением передала девочку бабке и стала
передо мной на колени.
- Дай ей капель, - сказала она и стукнулась лбом в пол, - удавлюсь я,
если она помрет.
- Встань сию же минуточку, - ответил я, - а то я с тобой и
разговаривать не стану.
Мать быстро встала, прошелестев широкой юбкой, приняла девчонку у бабки
и стала качать. Бабка начала молиться на косяк, а девочка все дышала со
змеиным свистом. Фельдшер сказал:
- Так они все делают. На-род - Усы у него при этом скривились набок.
- Что ж, значит, помрет она? - глядя на меня, как мне показалось, с
черной яростью, спросила мать.
- Помрет, - негромко и твердо сказал я.
Бабка тотчас завернула подол и стала им вытирать глаза. Мать же
крикнула мне нехорошим голосом:
- Дай ей, помоги! Капель дай!
Я ясно видел, что меня ждет, и был тверд.
- Каких же я ей капель дам? Посоветуй. Девочка задыхается, горло ей уже
забило. Ты пять дней морила девчонку в пятнадцати верстах от меня. А теперь
что прикажешь делать?
- Тебе лучше знать, батюшка, - заныла у меня на левом плече бабка
искусственным голосом, и я ее сразу возненавидел.
- Замолчи! - сказал ей. И, обратившись к фельдшеру, приказал взять
девочку. Мать подала акушерке девочку, которая стала биться и хотела,
видимо, кричать, но у нее не выход уже голос. Мать хотела ее защитить, но мы
ее отстранили, и мне удалось заглянуть при свете лампы-"молнии" девочке в
горло. Я никогда до тех пор не видел дифтерита, кроме легких и быстро
забывшихся случаев. В горле было что-то клокочущее, белое, рваное. Девочка
вдруг выдохнула и плюнула мне в лицо, но я почему-то не испугался за глаза,
занятый своей мыслью.
- Вот что, - сказал я, удивляясь собственному спокойствию, - дело
такое. Поздно. Девочка умирает. И ничто ей не поможет, кроме одного -
операции. И сам ужаснулся, зачем сказал, но не сказать не мог. "А если они
согласятся?" - мелькнула у меня мысль.
- Как это? - спросила мать.
- Нужно будет горло разрезать пониже и серебряную трубку вставить, дать
девочке возможность дышать, тогда, может быть, спасем ее, - объяснил я.
Мать посмотрела на меня, как на безумного, и девочку от меня заслонила
руками, а бабка снова забубнила:
- Что ты! Не давай резать! Что ты? Горло-то?!
- Уйди, бабка! - с ненавистью сказал я ей. - Камфару впрысните, -
сказал я фельдшеру.
Мать не давала девочку, когда увидела шприц, но мы ей объяснили, что
это не страшно.
- Может, это ей поможет? - спросила мать.
- Нисколько не поможет.
Тогда мать зарыдала.
- Перестань, - промолвил я. - Вынул часы и добавил: пять минут даю
думать. Если не согласитесь, после пяти минут сам уже не возьмусь делать.
- Не согласна! - резко сказала мать.
- Нет нашего согласия! - добавила бабка.
- Ну, как хотите, - глухо добавил я и подумал: "Ну, вот и все! Мне
легче. Я сказал, предложил, вон у акушерок изумленные глаза. Они отказались,
и я спасен". И только что подумал, как другой кто-то за меня чужим голосом
вымолвил:
- Что вы, с ума сошли? Как это так не согласны? Губите девочку.
Соглашайтесь. Как вам не жаль?
- Нет! - снова крикнула мать.
Внутри себя я думал так: "Что я делаю? Ведь я же зарежу девочку". А
говорил иное:
- Ну, скорей, скорей соглашайтесь! Соглашайтесь! Ведь у нее уже ногти
синеют.
- Нет! Нет!
- Ну, что же, уведите их в палату, пусть там сидят.
Их увели через полутемный коридор. Я слышал плач женщин и свист
девочки. Фельдшер тотчас же вернулся и сказал:
- Соглашаются!
Внутри у меня все окаменело, но выговорил я ясно: - Стерилизуйте
немедленно нож, ножницы, крючки, зонд!
Через минуту я перебежал двор, где, как бес, летала и шаркала метель,
прибежал к себе и, считал минуты, ухватился за книгу, перелистал ее, нашел
рисунок, изображающий трахеотомию. На нем все было ясно и просто: горло
раскрыто, нож вонзен в дыхательное горло. Я стал читать текст, но ничего не
понимал, слова как-то прыгали в глазах. Я никогда не видел, как делают
трахеотомиию. "Э, теперь уж поздно", - подумал я, взглянул с тоской на синий
цвет, на яркий рисунок, почувствовал, что свалилось на меня трудное,
страшное дело, и вернулся, не заметив вьюги, в больницу.
В приемной тень с круглыми юбками прилипла ко мне, и голос заныл:
- Батюшка, как же так, горло девчонке резать? Да разве же это мыслимо?
Она, глупая баба, согласилась. А моего согласия нету, нету. Каплями согласна
лечить, а горло резать не дам.
- Бабку эту вон! - закричал я и в запальчивости добавил: - Ты сама
глупая баба! Сама! А та именно умная! И вообще никто тебя не спрашивает! Вон
ее!
Акушерка цепко обняла бабку и вытолкнула ее из палаты .
- Готово! - вдруг сказал фельдшер.
Мы вошли в малую операционную, и я, как сквозь завесу, увидал блестящие
инструменты, ослепительную лампу, клеенку... В последний раз я вышел к
матери, из рук которой девочку еле вырвали. Я услыхал лишь хриплый голос,
который говорил: "Мужа нет. Он в городу. Придет, узнает, что я наделала, -
убьет меня!"
- Убьет, - повторила бабка, глядя на меня в ужасе.
- В операционную их не пускать! - приказал я.
Мы остались одни в операционной. Персонал, я и Лидка - девочка. Она,
голенькая, сидела на столе и беззвучно плакала. Ее повалили на стол,
прижали, горло ее вымыли, смазали иодом, и я взял нож> при этом подумал "Что
я делаю?" Было очень тихо в операционной. Я взял нож и провел вертикальную
черту по пухлому белому горлу. Не выступило ни одной капли крови. Я второй
раз провел ножом по белой полоске, которая выступила меж раздавшейся кожей.
Опять ни кровинки. Медленно, стараясь вспомнить какие-то рисунки в атласах,
я стал при помощи тупого зонда разделять тоненькие ткани. И тогда внизу раны
откуда-то хлынула темная кровь и мгновенно залила всю рану и потекла по шее.
Фельдшер тампонами стал вытирать ее, но она не унималась. Вспоминая все, что
я видел в университете, я пинцетами стал зажимать края раны, но ничего не
выходило. Мне стало холодно, и лоб мой намок. Я остро пожалел, зачем пошел
на медицинский факультет, зачем попал в эту глушь. В злобном отчаянии я
сунул пинцет наобум, куда-то близ раны, зашелкнул его, и кровь тотчас же
перестала течь. Рану мы отсосали комками марли, она предстала передо мной
чистой и абсолютно непонятной. Никакого дыхательного горла нигде не было. Ни
на какой рисунок не походила моя рана. Еще прошло минуты две-три, во время
которых я совершенно механически и бестолково ковырял в ране то ножом, то
зондом, ища дыхательное горло. И к концу второй минуты я отчаялся его найти
"Конец, - подумал я, - зачем я это сделал? Ведь мог же я не предлагать
операцию, и Лидка спокойно умерла бы у меня в палате, а теперь умрет с
разорванным горлом, и никогда, ничем я не докажу, что она все равно умерла
бы, что я не мог повредить ей..." Акушерка молча вытерла мой лоб. "Положить
нож, сказать: не знаю, что дальше делать", - так подумал я, и мне
представились глаза матери. Я снова поднял нож и бессмысленно, глубоко и
резко полоснул Лидку. Ткани разъехались, и неожиданно передо мной оказалось
дыхательное горло.
- Крючки! - сипло бросил я.
Фельдшер подал их. Я вонзил один крючок с одной стороны, другой - с
другой, и один из них передал фельдшеру. Теперь я видел только одно:
сероватые колечки горла. Острый нож я вколол в горло - и обмер. Горло
поднялось из раны, фельдшер, как мелькнуло у меня в голове, сошел с ума: он
стал вдруг выдирать его вон. Ахнули за спиной у меня обе акушерки. Я поднял
глаза и понял, в чем дело: фельдшер, оказывается, стал падать в обморок от
духоты и, не выпуская крючка, рвал дыхательное горло "все против меня,
судьба, - Подумал я, - теперь уж, несомненно, зарезали мы девочку, - и
мысленно строго добавил: - Только дойду домой - и застрелюсь..." Тут старшая
акушерка, видимо, очень опытная, как-то хищно рванулась к фельдшеру и
перехватила у него крючок, причем сказала, стиснув зубы:
- Продолжайте, доктор...
Фельдшер со стуком упал, ударился, но мы не глядели на него. Я вколол
нож в горло, затем серебряную трубку вложил в него. Она ловко вскользнула,
но Лидка осталась недвижимой. Воздух не вошел к ней в горло, как это нужно
было. Я глубоко вздохнул и остановился: больше делать мне было нечего. Мне
хотелось у кого-то попросить прощенья, покаяться в своем легкомыслии, в том,
что я поступил на медицинский факультет. Стояло молчание. Я видел, как Лидка
синела. Я хотел уже все бросить и заплакать, как вдруг Лидка дико
содрогнулась, фонтаном выкинула дрянные сгустки сквозь трубку, и воздух со
свистом вошел к ней в горло, потом девочка задышала и стала реветь. Фельдшер
в это мгновение привстал, бледный и потный, тупо и в ужасе поглядел на горло
и стал помогать мне его зашивать.
Сквозь сон и пелену пота, застилавшую мне глаза, я видел счастливые
лица акушерок, и одна из них мне сказала:
- Ну и блестяще же вы сделали, доктор, операцию.
Я подумал, что она смеется надо мной, и мрачно, исподлобья глянул на
нее. Потом распахнулись двери, повеяло свежестью. Лидку вынесли в простыне,
и сразу же в дверях показалась мать. Глаза у нее были как у дикого зверя.
Она когда я услышал звук ее голоса, пот потек у меня по спине, я только
тогда сообразил, что было бы, если бы Лидка умерла на столе. Но голосом
очень спокойным я ей ответил:
- Будь поспокойнее. Жива. Будет, надеюсь, жива. Только, пока трубку не
вынем, ни слова не будет говорить, так не бойтесь.
И тут бабка выросла из-под земли и перекрестилась на дверную ручку, на
меня, на потолок. Но я уж не рассердился на нее. Повернулся, приказал Лидке
впрыснуть камфару и по очереди дежурить возле нее. Затем ушел к себе через
двор. Помню, синий свет горел у меня в кабинете, лежал Додерляйн, валялись
книги. Я подошел к дивану одетый, лег на него и сейчас же перестал видеть
что бы то ни было; заснул и даже снов не видел.
Прошел месяц, другой. Много я уже перевидал, и было уже кое-что
страшнее Лидкиного горла. Я про него и забыл. Кругом был снег, прием
увеличивался с каждым днем. И как-то, в новом уже году, вошла ко мне в
приемную женщина и ввела за ручку закутанную, как тумбочка, девчонку.
Женщина сияла глазами. Я всмотрелся - узнал.
- А, Лидка! Ну, что?
- Да хорошо все.
Лидке распутали горло. Она дичилась и боялась, но все же мне удалось
поднять подбородок и заглянуть. На розовой шее был вертикальный коричневый
шрам и два тоненьких поперечных от швов.
- Все в порядке, - сказал я, - можете больше не приезжать.
- Благодарю вас, доктор, спасибо, - сказала мать, а Лидке велела: -
Скажи дяденьке спасибо!
Но Лидка не желала мне ничего говорить. Больше я никогда в жизни ее не
видел. Я стал забывать ее. А прием мой все возрастал. Вот настал день, когда
я принял сто десять человек. Мы начали в девять часов утра и кончили в
восемь часов вечера. Я, пошатываясь, снимал халат. Старшая
акушерка-фельдшерица сказала мне:
- За такой прием благодарите трахеотомию. Вы знаете, что в деревнях
говорят? Будто вы больной Лидке вместо ее горла вставили стальное и зашили.
Специально ездят в эту деревню глядеть на нее. Вот вам и слава, доктор,
поздравляю.
- Так и живет со стальным? - осведомился я.
- Так и живет. Ну, а вы доктор, молодец. И хладнокровно как делаете,
прелесть!
- М-да... я, знаете ли, никогда не волнуюсь, - сказал я неизвестно
зачем, но почувствовал, что от усталости даже устыдиться не могу, только
глаза отвел в сторону. Попрощался и ушел к себе. Крупный снег шел, все
застилало. Фонарь горел, и дом мой был одинок, спокоен и важен. И я, когда
шел, хотел одного - спать.[/b]

.... с точки зрения ЛОР-врача в современной больнице - случай вполне банальный. Во времена Булгакова - практически подвиг недоступный нам....

Marla_Zinger
Ya kak raz otnoshys' k etoj pol-ke po propiske.
I bila tam y nevrologa, i hiryrga (odinraz hiryrga posetila) + EKG tam delala. Vse vpolne dostypno po vremeni. Y4itivaya, 4to ya rabotala i jdat' po 2 4asa ne mogla.

A na pyshkina (kirovskij rajon) i analizi tam sdavala ne govorya yje ob oftal'mologe (tam spravky brala)
Ot tyda je domoj vizivala.

Это сообщение отредактировал Рыженькая_Я - 16.09.2010 - 22:46

Straus
Da. Etot samij...

супер

только российским начальственным идиотам придет в голову ставить на самостоятельное дежурство человека 48-и дней выпуску вчерашнего интерна (тем более доверять ему решение вопросов по тактике при ОКС БПST ).
Но с'est la vie....., посему no pasaran.

Это сообщение отредактировал Straus - 17.09.2010 - 13:53

Про "голыми руками", кстати, не совсем так.
Помните, ему в наследство была оставлена дивная коллекция инструментов собранная немцем Леопольдом Леопольдовичем, только он не знал половины названий и боялся в этом сознаться персоналу?